Советую читать вместе с треком Drowning (slowed+reverb) - vague003
* * *
Они вышли на улицу. Потому что Вокс предложил Аластору проводить его до дома. И хотя радио-демон спросил: — Хо-хо! Мой юный друг, разве я похож на слабого грешника, которого нужно было бы провожать до дома поздней ночью? — он все равно согласился, сказав, что ночная прогулка на свежем воздухе ему не помешает. Вокс до сих пор помнит тот мокрый и темный асфальт под ногами после прошедшего дождя, во время которого они вдвоем сидели в привычном баре, конечно же, снова случайно столкнувшись там. Он помнит темное-темное бордовое небо и нависшие, медленно исчезающие тучи. Помнит несколько созвездий, которые Аластор ему с радостью назвал, рассказав, что при жизни очень увлекался звездами, потому что тогда они были видны очень хорошо, не говоря уже о том, что в современных городах кроме темного полотна и пары самых ярких звезд не было видно ничего. Помнит желтоватые фонари на улице, освещающие дорогу со сгущающуейся тьмой и покрывающих профиль Аластора золотистым свечением на его сероватой коже. Этот вечер так хорошо запечатлился в его голове. Словно один большой, четкий до невозможности, точный до мелчайших деталей и выразительный, живописный кадр, засевший в его памяти так надолго. Если бы он мог, то хотел бы прожить тот день снова, их прогулку, их встречу, как и сотни встреч до этого. — Аластор, — Вокс повернулся к радио-демону, внезапно прервав чужую размеренную речь, — Ты… Твоя жизнь была такая веселая, активная, вайбовая… И ты сам вырос таким добропорядочным, воспитанным и супервежливым, — "я хотел сказать, таким приятным, комфортным, веселым, мудрым, необычным, обаятельным и… Восхищающим человеком», — как же так.. Нет. Что же такого ты сделал, что попал сюда? Насколько я знаю, совсем уж невинные люди в Ад не попадают… — наконец вопрос, мучивший его долгое время до этой встречи, был озвучен, и он не знал, правильно ли поступил, спросив об этом радио-демона, потому что, казалось, что он нарочно избегал темы своих грехов и убийственных похождений. Аластор приостановил шаг, его голова словно чуть опустилась вниз, и теле-демону даже показалось, что на нее набежала мрачная тень. Но в следующую секунду Аластор резко приосанился, вздернул подбородок и дернул ушками и волосами, сверкнув своей сияющей и непринужденной улыбкой и поправив галстук-бабочку. — О, мой большегабаритноголовый друг! — радушно пропел он, опять напомнив Воксу о его неестественно большой голове-телевизоре, имеющей неудобную форму коробки, так, что и спать-то некомфортно. — Я не сделал ничего такого особенного! Я просто зарезал и убил моего многоуважаемого отца, земля ему пухом и бездна сладким небытием… — обладатель оленьих ушей весело проговорил, не сбавляя непринужденного и эмоционально окрашенного тона, будто рассказывал анекдот или любой забавный случай из жизни. А Вокса это заставило застыть как вкопанного. Не то, что бы он считал Аластора уж таким пушистым и добреньким, тем более слыша слухи о том, что радио-демон в первый же день пребывания в Аду устроил геноцид, но он думал, что его величайший грех произошел более гуманным и человечным образом; все-таки, он производил впечатление воспитанного, любезного и мудрого джентльмена, а не жестокого манъяка и полного психопата с садистскими наклонностями. Или же, так казалось только молодому теле-демону, которому повезло видеть и общаться только с порядочной и приятной стороной Аластора. — О… Я думал… — Что думали? — продолживший идти дальше Оверлорд резко обернулся, посмотрев на него проницательным и внимательным взглядом, словно уже прочитав все его мысли. Испугавшись этого, Вокс тут же замахал ладонями перед собой: — Нет, ничего, я просто… То есть… То есть, я думал… — запутавшись в своих словах и намерениях, он сжал кулаки и взял себя в руки. — …Только и всего? То есть, ты убил только отца и… — О-о-о, конечно нет! — Аластор отвернулся и продолжил шаг, аристократично махнув кистью в сторону. — Я зарезал моего отца и всех его «дружков», а потом еще парочку… — он на секунду остановился, что-то вспомнив и в уме посчитав, — Парочку десятков мужчин в нашем городе! Естественно, не всех за раз, я не занимаюсь таким глупым массовым убийством. По большей части все это было из-за мести и из-за того, что некоторые недоходяги не умели разумно вести себя в обществе и держать свои мерзкие носы и языки при себе, — лицо старшего демона на последней фразе потемнело, подсветилось загоревшимися красными глазами, в темноте ночи прожигающими пространство одним жгучим и безумным взглядом; голос зашипел и покрылся множеством радио-лагов и кряхтений, прибавив себе вкратчивости и низкого тембра. — Оу… — коротко отозвался за спиной младший грешник, не зная, как прокомментировать услышанное. — Но зачем же ты убил своего отца? — тут же спросил, запоздало поняв, что, вообще-то, сунул свой нос не в свое дело, но Аластор отреагировал совершенно спокойно. — О, пустяки. Обычная неприязнь и, знаешь, молодые обиды. Так сказать, он и сам человеком был не очень! Такого отца вряд ли полюбишь и не заведешься ненавистью, не так ли? — несколько раз пожестикулировав и взмахнув тростью, Оверлорд взглянул через плечо на собеседника. Вокс поспешил догнать его. Встав с ним вровень, невинно спросил: — Аластор, но ведь ты зарезал его и его… Друзей. Это не похоже на обычную неприязнь! Неужто в ваши времена было совершенно нормально из-за обычных обид и презрения убить своих родных и знакомых? Теле-демон спросил с таким нескрываемым любопытством, воодушевлением и нетерпением, что Аластор невольно почувствовал, что вполне мог бы и не злиться на этого еще молодого и «зеленого» грешника за его излишний интерес и болтливость. К тому же, кому бы он мог разболтать особенности его житья, бытья и ненависти при жизни? Такое сейчас особо никого не интересовало, да и теле-демон, кажется, искренне считал его своим другом, так что глупостей бы творить не стал. — Ха-ха-ха! Небеса, конечно нет! Но не скрою, времена моего детства были тяжелые. Тогда остро бушевала желтая лихорадка, знаешь, и я почти заболел ею, но, слава богу, матушка смогла отпоить меня всеми лекарствами, чтобы я не подхватил от других детей болезнь… Но о чем это я? Ах, да! Мой дорогой отец. Он был человеком гнилым, скажу я тебе так, отцом плохим, а роль мужа исполнял и того хуже! Он был жаден до денег и власти, и я никогда не понимал его этого стремления. Он был так одержим своими идеями, что пошел и на убийства, знаешь, я до сих пор помню стойкий запах гнили от трупа, что однажды он притащил со своей группой единомышленников к нам в дом с матерью. Слава богу, это был единственный такой раз, ха-ха! — острые плечики красного Оверлорда легонько затряслись от смешка, а его рука изящно приложилась к груди. Он казался искреннен в своем рассказе, и это тронуло Вокса еще сильней. — О, Аластор, я не знал, что твой отец был так ужасен… — он кинул сочувствующий взгляд в его сторону, но радио-демон, казалось, не заметил его, продолжив смотреть перед собой. — Хо-хо! Если бы он еще был так просто ужасен! Честно сказать, истинной причиной моей мести было даже не это… — вдруг его голос чуть понизился, став тише и чище, убрав на задний план звуки помех. Вокс приподнял бровь, внимательно, практически не дыша уставившись на чужое точеное и выразительное лицо, так сильно пригревшееся ему где-то в груди и ставшее до приятного чувства во внутренностях знакомым. -… А то, что он убил мою маму, — шипение и помехи с устрашающей интенсивностью и плотностью накрыли его голос, облачив ужасающие слова в поистине страшное звучание. Вокс вздрогнул всем телом от его фразы, тут же бросил ошарашенный взгляд в сторону спутника. Лицо у того было нечитаемым, темным, тень от челки закрыла верхнюю часть его лица, так, что ему не удалось заглянуть в чужие наверняка эмоциональные глаза. Лишь застывшая и безумная улыбка все светила на лице, не помрачнев ни на сколько. Он не осмелился ничего спросить или как-то утешить. В утешениях он был крайне плох, особенно потому, что никогда не мог в нужный момент подобрать нужные слова. А Аластор — человек хоть и приятный и достаточно забавный, но все же сложный и загадочный, наверняка с кучей еще неизвестных ему тараканов, о которых он решил благоразумно не расспрашивать еще при первых встречах. Вдруг Вокс скажет что-то не то? И сделает все еще хуже? С Аластором всегда нужно было быть внимательным и толерантным в своих словах, хоть и он частенько пренебрегал этим фактом, потому что разговаривать по-другому попросту не умел. К тому же старший не безобидный грешник, а радио-демон. Поэтому теле-грешник размышляет всего с мгновение, прежде чем порыться в одном из карманов своего пальто и протянуть пачку открытых сигарет замолчавшему собеседнику.Для полного погружения включите Fine Line (slowed+reverb) (instrumental) - Harry Styles
Аластор, увидев под носом протянутый предмет, приподнял голову и нечитаемым взглядом посмотрел на Вокса. А затем также молча вытянул одну сигарету, на самых кончиках пальцев прокрутив ее перед глазами. — О-о, «Lucky Strike», — искренная улыбка чуть тронула его губы, и он словно снова оживился. — Не знал, что они до сих пор выпускаются. Только цвет упаковки поменяли. После Второй Мировой войны, верно? Зеленая выглядела куда приятнее… — Да, еще в 42 году поменяли, — фыркнул Вокс. — Закуришь? — он достал еще одну табачную продолговатую отраву, вытянув из кармана еще и зажигалку. — Не-ет, благодарю, но я не курю, — ответ Аластора заставил его удивиться, но не сильно, потому что это было в духе старшего демона, как хорошо воспитанного и приличного человека. Он зажег сигарету, приставив его ко рту и выдохнув в теплый воздух сероватый дым. — Ну, может один раз сделаешь исключение? За компанию со мной закуришь, м? — улыбнувшись, чуть тыкнул того локтем в бок теле-демон. — Хо-хо, мой курящий друг, я бы с радостью, если бы эта отрава не была так ядовита и пахуча, — чуть заострил брови в недовольном выражении лица Оверлорд. — О, брось, Аластор! Ты уже давно не человек, чтобы следить за своим здоровьем. К тому же от одного раза твой потрясающий сюртук не пропахнет напрочь табаком. Да и курильщиком ты точно не прослынешь. Как там говорится?.. Один раз не пидорас? — Вокс не сдержался и неприлично прыснул со смеху, когда лицо Аластора вмиг окаменело и забавно преобразилось, издав странный звук скрипа, от его последней фразы. — Ха-ха! Аластор, боже! — в уголках его глаз от смеха собрались бусины слез. Радио-демон медленно отмер и со скрежетом резко повернул голову налево, с нахмуренным и порицательным выражением лица уставившись на него. — П-прости… Ха-ха, это просто вертелось на языке и я… И я… Ха! Ха! … Не в тему сказанул его в конце, хи-хи… Я не… Ха-х, я не хотел тебя задеть, Ал- Задыхаясь от глупого смеха и хлопая себя по коленке прохохотал младший демон, не переставая смотреть на до сих пор забавное выражение лица Оверлорда, что от негодования аж согнул одно ухо к макушке. — Рад, что ты понимаешь, что это было глупо, — кратко утвердил Аластор, обратно возвращая взгляд к дороге, а после, дернув ухом, снова поворачиваясь к Воксу. — Ал? — Ой, — теле-демон резко замер, запоздало приложив руку к губам, но обращение уже было вылетело из его уст. — Я просто недоговорил твое имя, — быстро пролепетал он вмиг придуманное оправдание. — Притворюсь, что не слышал, — Аластор показательно отвернулся от него, но Вокс и сам понял, что это было меньшее, что ему мог сделать радио-демон, чрезмерно заинтересованный в том, чтобы его уважали и не обращались к нему как к какому-то отбросу или обычному пареньку. И, если уж размышлять, то и такие грубые и глупые шутки, как та, что была сказана Воксом минуту назад, добродушно пропускались мимо ушей Аластора, хотя любого другого демона он не то, что ударил бы по губам щупальцами, но и вовсе раскатал бы по земле. — Ну так, ты все-таки закуришь со мной? Обещаю, что твой дорогой костюм не будет пахнуть табаком, — Вокс, снова став самим собой, бесцеремонно коснулся рукой чужого плеча, замедляя шаг старшего демона. Ну вот не мог он никак сдерживать себя в каких-либо мелочах, которые радио-демону обычно не нравились. Они оба были из разного теста, и только то, почему они вообще сошлись в одном из вечеров старого и тихого бара, оставалось полнейшей загадкой и несуразицей. Может быть, Вокс был слишком молод и впечатлителен, а Аластор просто умел впечатлять и располагать людей к себе. А может быть, Вокс лишь нуждался в ком-то, кто давал бы ему советы и умело направлял растерянного новичка-грешника в нужную сторону, а Аластор впервые не видел ничего опасного и отвратного в слишком невинно-любопытном и готовом слушать что угодно о нем пареньке. Аластор, сжав и так тонкие губы в тончайшую полоску, уже по привычке отряхнул место чужого прикосновения. » Покурить?..» Чтож, пожалуй, небольшое одолжение сделать он может. К тому же, почему бы ему и не попробовать? Конечно, пойти против своих принципов — это вообще не в его стиле, но то, как Вокс молча протянул ему сигарету, вместо удушливых объятий и ненужных утешительных слов, заставило его ощутить заслуженное уважение к своему знакомому. А если совсем честно, то он был благодарен за то молчание и незримую поддержку в ответ на слова, которые дались ему так нелегко, хотя, казалось бы, прошло уже 30 лет… — Хорошо, уговорил, — наконец ответил он, смерив того прищуренным взглядом глаз, как бы говоря — сильно не радуйся, это было лишь одолжение: первое и последнее. — Ха-ха-отлично! — тут же загорелся младший демон, доставая зажигалку и поднося ее к ставшей теплой в руках Оверлорда сигаретке. Аластор с немного непонимающим видом повертел сигарету в своих длинных пальцах, и, наконец, найдя нужную сторону, приставил к тонким губам. Вокс весело проследил за чужими действиями и затянулся со своей сигаретой, выдохнув большой клубок дыма. — Аластор, ты такой забавный. В молодости хлебал алкоголя только так, а сигаретку ни разу в рот не брал, — беззлобно усмехнулся, вопреки словам посмотрев на собеседника теплым взглядом то ли благодарности за курение «за компанию», то ли от того, что ему так нравились эти несочетаемые черты в Аласторе. Радио-демон промолчал на его высказывание, занятый тем, чтобы не вдохнуть случайно табака прямиком в горло и не поперхнуться, а затянуться так, как однажды учил его один человек при жизни. — И как же ты так запомнил название компании «Lucky Strike» и то, какой расцветки была ее упаковка раньше, если никогда не курил? — Вокс привычно зашагал к нему поближе, едва касаясь с ним плечами. Аластор заметил, что в те редкие разы, когда им приходилось идти вдоль улиц вместе, младший демон всегда шел к нему максимально близко, касаясь предплечьями и даже наклоняясь к его уху, то высказывая какие-то комментарии, то снова о чем-то расспрашивая, как и заметил то, что удивительно быстро и незаметно привык к этому, так, что больше не уклонялся от нежелательного прикосновения и не стряхивал «следы» от чужих касаний. Странно. И приятно. — У меня отец курил за пару лет до смерти, — на этот раз радио-демон ответил, легонько затянувшись и выпустив узкий и длинный дымок перед собой, который вмиг рассеялся не без помощи его оскалившейся тени. — А еще одна моя близкая подруга курила. Она меня и пыталась научить курить. Но мне не пришлось воспользоваться этими навыками при жизни, — его голос был на удивление чист и четок, как у самого обычного человека. А еще он сделался немного печальным, может быть, от ностальгии по тем временам? Или Аластор просто перестал видеть смысл в том, чтобы вести себя как обычно — радушно и показушно? Таким он становился только тогда, когда довольно много выпивал. Сейчас он таким стал видимо из-за курения и атмосферы вокруг, ставшей вдруг умиротворенной, безмолвной и уединенной. Теле-демон склонил голову, рассматривая оранжевое свечение и искры в своей сигарете, тоже внезапно почувствовав легкую печаль и усталость. Все, о чем говорил Аластор, на самом деле было таким тяжелым… Смерть матери, убийство родного отца, те тяжелые и трудные времена… Интересно, насколько морально силен был Аластор, чтобы смочь пережить все это, не прибегая к курению и саморазрушению? Свет от тусклых фонарей стал почти неощущаем на дороге, освещая лишь края потрескавшегося асфальта. Красные здания слились с темнотой, почернев очертаниями и слабо мигнув желтыми лампадами в окнах. По улице шелестел вечерний ветерок, напоминая, что кроме них двоих в ближайших нескольких кварталах грешников и демонов уже было не видать. А одинокое свечение далеких райских врат в небе напомнило тусклый ореол света вокруг родной земной Луны. Как давно Вокс не видел ее в небе… Как давно Аластор не видел ее? Скучал ли он также по ней, как тоскует сейчас он? Поднимал ли голову наверх в ожидании увидеть голубое или сероватое небо, но натыкаясь взглядом лишь в темно-бордовый небосвод Ада? Рассматривал ли эту зловещую красную пентаграмму, когда мог бы видеть белоснежные и безмятежные облака? Желал ли когда-нибудь снова увидеть солнце, вместо опостылевших и раздражающих погнутых фонарей на улице? Хотел ли он снова жить? Хотел бы этого сейчас Вокс?.. И словно ответом в тишине дуновение ветра у слухового аппарата: Хотел бы.* * *
Они так и шли. Каждый переваривал услышанное и сказанное собой сегодня, задавая себе новые вопросы, тщетно пытаясь найти на них нужные ответы. Они так и шли. Каждый размышляя о своем, перемешивая в котле сознания одну вязкую мысль за другой, одну пережитую эмоцию за другой, переворачивая и перебирая в своей памяти и прошлое, и настоящее, но не осмеливаясь думать о будущем. То, что будет потом — еще не понятно, совсем не ясно. И если один любил заглядывать в будущее, а другой старался не взращивать в себе какие-то несбыточные ожидания, то в тот момент они оба осторожничали, избегая не такое уж далекое будущее. Может быть, если бы Вокс мог, то остался в том уютном и темном вечере навсегда. Может быть, если мог, сделал бы так, чтобы в будущем ему не приходилось хотеть вернуться в прошлое снова. Может быть, если бы он мог, то не позволил огромной пропасти вражды и непонимания развернуться между ними, когда они были так близки к звездам… К звездам, которых на иссиня-черном полотне теперь уж точно было не видать. Вокс помнит, как они дошли до какого-то неизвестного ему перекрестка. Уютное молчание первым было прервано Аластором. Посох бесшумно возник в его руке, и он повернулся к своему спутнику. — Чтож, мой дорогой друг, это была отличная прогулка. Весьма отличная! Я давно так не наслаждался тишиной и пешими прогулками ночью. Признаюсь, первый опыт курения был… Весьма и весьма неплохим, — пытаясь подобрать описание, он легко и невесомо провел пальцами веером в воздухе, приковав чужой взгляд к ним. А затем вдруг взглянул прямо в Воксовы глаза, — Ну-с, я надеюсь, нам с тобой предстоит еще много интересных разговоров в будущем. А засим, нам стоит распрощаться, пока утро уж слишком быстро не наступило, — он вытянул правую руку, держа легкую и раслабленную, нефальшивую, улыбку на лице. — Я рад… — теле-демон почувствовал, как язык неохотно зашевелился, и его голос прозвучал немного хрипло от долгого молчания. — Но ты уверен, что… — он протянул ладонь, ответно пожимая чужую теплую руку, от которой волнами разошлось приятное ощущение. — О, не переживай! Мой дом всего в паре кварталов отсюда, это будет недолго, я дойду и сам, — Аластор тут же замахал второй рукой, перебивая младшего демона, а затем с намеком продолжая. — А вот тебе точно стоит поспешить поскорей домой. Согласен? Алые глаза чуть засветились в полутемноте, а длинные пальцы отпустили руку теле-демона, вместе с теплом, что ощущал тот во время рукопожатия. Вокс завис на глубине чужих глаз, заслышав последние слова старшего. Почему ему показалось, что эта фраза, обычно звучавшая у Аластора с двойным смыслом: угрозой и банальной любезностью, теперь прозвучала с совершенно иным значением? С чувством беспокойства?.. С желанием, чтобы его знакомый действительно благополучно дошел домой? С заботой?.. Аластор никогда ни о ком не заботился. А тем более о нем. Но почему он остро чувствовал, что именно в этот вечер они сблизились особенно сильно? И что, может быть, радио-демон испытывает к нему хоть какие-то приятельские, дружеские чувства? Сможет ли Вокс когда-нибудь стать для него действительно дорогим и важным человеком, чтобы Аластор произносил эту фразу более уверенно и уже при каждом их прощании?..* * *
После смерти матери Аластор затаился в их опустевшем и осиротевшем доме на несколько месяцев. Он похоронил со всеми почестями и традициями свою мать в лучшем кладбище их города. Каждый божий день приходил на могилу и молча лил слезы, не зная, как выплеснуть все свое горе на словах. Он обнимал холодный и безжизненный могильный камень, целовал его, зарывался пальцами в еще не затвердевшую почву, словно пытаясь добраться до нее, зарыться в эту могилу с головой и остаться лежать рядом с трупом матушки до скончания веков. Он хотел быть рядом с ней. Но даже вырыв яму и достав чужое уже разлагающееся тело, он бы не смог быть к ней ближе, чем был сидя на могиле, чем был коротая время в холодном доме. Ее душа, ее такая родная и любящая душа давно наверно улетела на небеса. Оставила Землю, оставила Новый Орлеан, их улицу, их дом, мужа, Аластора. Своего любимого сына, ласкового оленёнка, самого дорогого, что у нее было. Ее самое величайшее счастье в жизни… А Ал так нуждался в ее прикосновениях, в ее поцелуях, в ее поглаживаниях, в теплых и ласковых словах, которые ему говорила только она. Он так нуждался в ее ухоженных и умелых руках, которые бы наверняка нежно провели пальцами по щеке, стирая горькие слезы. Он так нуждался в ее тепле, в ее любви, в ее поддержке и утешениях. Она была единственной, кто давала ему все это. Он так сильно нуждался в ее присутствии! Аластор бы все отдал, чтобы встретиться с ней на хотя бы жалкие 3 секунды! Хотя бы на секунду! Чтобы просто увидеть ее снова, чтобы просто понять, что он еще не забыл ее родные, живые черты, ее ласковую улыбку, ее усталые, но такие родные глаза. Чтобы просто услышать ее голос. Услышать. Свое имя. Из ее уст! Боже, как бы сильно он хотел умереть, чтобы оказаться рядом с ней снова! Он был бы готов молить Бога об этом! Готов был бы отдать душу Дъяволу и связать страшную сделку с куклами Вуду, лишь бы просто увидеть ее на мгновение! Аластор так сильно нуждался в своей матери, что казалось, он не выживет в этом внезапно лишившегося всего светлого и радостного мире. Мире, где ее больше не было. Мире, где больше не было ни одного человека, который бы отдавал ему столько любви и домашнего уюта, тепла, чувства, что он нужен. Он был совершенно один в этом пустынном и холодном городке. Совершенно один против всего мира, где для всех и у всех было свое счастье, свои родные и близкие. А у него никого не было! Аластор был абсолютно, совершенно и безгранично одинок. Матушки больше не было, отец и вовсе не был для него хоть сколько-нибудь важен и нужен, а кроме родителей, у него никогда и никого не было… Как он выживет в мире, полном бесконечной пустоты и серости? Полном запаха смерти и насилия, который принес ему его дражайший отец вместе со своими приятелями. Как он выживет, испытывая лишь чувство глубокого отчаяния и горя вкупе с горьким и ядовитым желанием мести? Господи, дай ему сил не согрешить и не отомстить самым страшнейшим образом за свою мать! За то единственное светлое и родное, что у него было в жизни. За то, что было его практически всем! Боже, дай ему сил не пролить реки крови и навсегда остаться в глазах своей матери самым добрым и невинным мальчиком, даже если ее рядом больше не было. Но Бог не слышал его. И вряд ли бы когда-то услышал. Аластор понял это еще в своем детстве, когда родители впервые сильно поругались, и никакие молитвы и детские слезы не помогли его матери выйти невредимой из кабинета отца. И в этот момент высшие силы не услышали его. Через 3 месяца после смерти своей матушки Аластор восстал из мертвых и, взяв из дома топор, всегда хранящийся у них в подвале на самые опасные и крайние случаи, отправился в штаб отца, где тот и прятался со своей бандой все это время. Он ухищренно заставил отца вернуться домой, и когда тот зашел в дом, совсем не ожидающий подвоха и тем более того, что ловушка, в которую он так глупо и легко попал, схлопнется, отрезав ему голову под самый корень и искромсав все его внутренности, Аластор жестоко расправился с ним, не снимая с горевшего безумием лица такую же безумную улыбку. Растягивая свои губы в такой неестественной улыбке, что отец не смог узнать в собственном убийце родного сына. Пуля, насквозь пролетевшая через голову матери, принадлежала именно отцу. И Аластор знал все: на каком близком расстоянии стрелял отец, где именно он стоял, о чем именно они ссорились с матерью и почему тот вообще схватился за пистолет. Он понял это сразу, как только открыл в тот злополучный день дверь в их дом и увидел самую ужасную картину в его жизни. Следом той же участи на протяжении всего года подвергались все приятели отца по «черному делу». Аластор убивал одновременно и с особым наслаждением, и с невиданным мучением, то улыбаясь, то смеясь сквозь пелену слез и крови на лице. А когда жертва издавала последний выдох и писк сдувшихся легких, он убирал все следы своего преступления и подбрасывал труп в самые неизведанные и неожиданные места, путая местную бригаду хранителей порядка и так и оставаясь незамеченным в своих убийствах. В последующих годах он не смог отвязаться от этой привычки. Это было намного лучше, чем курение. Намного лучше, чем если бы он каждый день резал самого себя, постепенно доводя до логичного завершения собственной жизни. А еще это дало ему силы жить дальше и пытаться хоть как-то пробиться в круг более-менее приличных людей. И эта улыбка, кажется, вернула ему вкус к жизни, ощущаясь на его губах так сладко, так правильно, так сильно, прибавила ему моральных сил и воли, разбудила в нем стремление к лучшему, к свету, и показала его в глазах других могущественней и уверенней, чем он был. Улыбка, что каждый день напоминала ему об обещании матери и о том, что ее смерть не должна быть впустую; она умерла за его счастье, за то, чтобы он прожил эту жизнь счастливо и радостно. И если она так этого желала, то Аластор ни за что не станет противиться ее просьбе. Он станет счастливым. И он будет улыбаться всегда. Прожив оставшиеся 9 лет своей жизни ярко, звонко, искусно и даже кроваво, Аластор действительно стал кем-то стоящим. Практически сделал себя сам, создал себя сам, развил себя сам. В высокопочитаемом обществе и сам стал уважаем, среди молодежи известен и любим, а среди простых людей просто обожаем и обаятелен как никогда. Именно в свои 20 с вагончиком лет он был на пике своей жизни, на пике наслаждения и даже счастья, которого, надо сказать, должен был давно лишиться. И хотя он осознавал, что лишение кого-то жизни — дело ужасное и абсолютно аморальное, впротивовес тому, чему учила мать его всю жизнь, Аластор никогда не отказывал себе в том, чтобы умертвить и растерзать особенно невоспитанных, наглых и мерзких персон, отличающихся своей нетолерантностью, ужасным отношением к женщинам и отвратным поведением в обществе. Он считал это своим долгом — истреблять всех тех, кто портил покой и высокую нравственность общества своими действиями, тех, кто был словно уродливой и неровной кляксой на белоснежной бумаге, и особенно тех, кто хоть сколько-нибудь напоминал его отца, являющегося ярким примером личности дурной, отвратительной, не имеющей уважения ни к другим, ни к себе, стремящейся к глупым целям и руководствующейся гнилым и глупым видением о мире. Ущербные, ничтожные, дно всего общества. Недостойные жить. Но тогда кто же был достоин жить? Женщины. Аластор любил женскую часть общества, некоторых особо умных и изящных дам он и вовсе обожал, любя разговаривать с ними за чашейкой чая хоть весь день. Он понимал их прекрасно, он понимал их лучше, чем любой другой мужчина на его месте. Он не считал женщин такими хрупкими, о нет, только не они! Они были самыми умными, мудрыми и амбициозными существами на всей Земле! Их чудный ум, их искусство поведения в обществе, их сила и воля в бытовой разрухе и жестокости времен просто заставляли Аластора чуть ли не целовать им руки в возвышенном чувстве уважения и восхищения! Возможно, он так хорошо ладил с женским полом благодаря своей сильной любви к матушке. К тому же, многие девушки, с которыми он был в дружеских отношениях, действительно в какой-то мере напоминали ему мать. Манеру разговора, сплетение мыслей, какие-то родные черты на чужих лицах, знакомое мировоззрение, размеренную походку, вкус в платьях и шляпах и даже точеные силуэты — каждая дама, встреченная им, неизменно чем-то напоминала родную мать, и это заставляло его сближаться с ней сильней и охотней. Как маленький птенец, заслышав родной запах, тянется к другой птице, как к тому, что не пугает, как к тому, что чертовски знакомо, как к тому, что напоминает мать, то прекрасное чувство безопасности и понимания, что это родное, знакомое, то самое, что ни за что не навредит. И хотя Аластор прекрасно знал, что ни одна из них не будет такой же достаточно мудрой, сильной, прекрасной и родной, как его собственная матушка, и что ни одна из его знакомых дам больше никогда не сможет ему подарить то ощущение спокойствия и отсутствия опасности, он все равно очень уважал их и был предельно любезен и осторожен к каждой миловидной особи, думая о том, что мать была бы горда своим маленьким выросшим джентльменом. Именно поэтому у Аластора было так много подруг. И почти ни одного нормального друга. Он словно был не создан для дружбы с мужчинами. Молодой и талантливый радиоведущий больше возился с девушками, танцевал, пил, пел, гулял, болтал о том, о сем. Но никогда не был хотя бы с одной из них в романтических отношениях. И никогда не влюблялся в какую-либо миловидную девчушку. Просто не было этого чувства и все, а вот повеселиться с ними и обменяться мнением — это он с радостью! Аластор считал, что просто не нашлась в Новом Орлеане еще такая женщина, которая бы ему действительно понравилась. И не нашелся еще такой благоразумный и достойный его дружбы мужчина, с которым бы ему хотелось иметь такие приятельские и близкие связи. Что ж, по правде сказать, так оно и случилось: не нашлась, и не нашелся. Он умер еще до того, как успел встретить таких. Умер так глупо и бесславно, что впоследствии было стыдно об этом даже упоминать! В холодном, дремучем и диком лесу он прятал труп. Труп этот ничем таким не выделялся, ну был этот очередной мужчина хам и невежа, пил много, к девушкам приставал, ничего выдающегося и хорошего в нем не было. Как и чего-то особенного. Но именно при прятании этого тела Аластор и привлек чужое внимание. При чем впервые за столько лет убийств и прятаний трупов. Первым звоночком был тревожный и далекий лай собак. От его эха в далеке Аластору стало невольно не по себе: затряслись руки, похолодела спина, участилось дыхание и пульс, сердце подскочило куда-то к горлу. Парень занервничал, начал быстрее закапывать обездвиженное тело, чувствуя, как потеют холодным потом ладошки, как позвоночник покрывается рядом прохладных мурашек. Он никогда не любил собак, наоборот — боялся. Наверно, это было его травмой детства после того, как маленького Ала с матерью на всю ночь заперли в подвале по соседству с бешеным псом. Это было триггером, который заставлял вспоминать все те ужасающие и неприятные ощущения страха и беспомощности. Он не успел закопать. Лай собак раздался внезапно ближе. Где-то издал пискающий звук то ли олень, то ли косуля. Послышалась стрельба охотничьего ружья. Аластор обронил лопату. Она со звоном столкнулась с землей и травой, безвольно упав у его ног. Охотник резко выскочил из куста. Большая тень призраком пронеслась сзади ошарашенного и не ожидавшего чужаков Аластора. То была олениха. Она была шустра, быстра и смекалиста. А еще очень хотела жить. Но Аластор тоже хотел жить. Его ждала поздним вечером Джозе, чтобы послушать джаза и немного расслабиться, ведь они так давно не встречались… Его завтра ждала Мимзи на свой финальный сольный концерт. Его ждали его милые знакомые, позвавшие в театр на послезавтра. Его ждала работа. Его радио. Его дом. Его ждал дядюшка Фрэнк в своем баре «Джазовые башмачки» на послезавтрашнее вечернее выступление на пианино… Его ждал Себастьян, которого непременно нужно было уничтожить, чтобы он перестал вставлять ему палки в колеса. Его ждали все. Все, кому было не лень. Аластор так был нужен сейчас этому миру. Так почему он должен умереть именно в этот момент, именно в этом лесу и именно этим поздним вечером? Неважно почему. Потому что судьба решила, что жизнь оленихи была важней его. И пуля, неизменно предназначенная высокому, грациозному и благородному животному, пронзила такого же статного, умного и ничего не подозревающего о своем будущем джентльмена. Она прилетела ровно в середину лба, над переносицей. Аластор глупо успел подумать, что матушка так же умерла от выстрела в лоб, какое совпадение… Он не успел почувствовать боли. Он не успел понять, что патрон охотничьего ружья, угодив в его голову, непременно убьет его. Попросту не успел осознать, что умирает, что от такого чувствуют боль, чувствуют уходящую жизнь. Все картинки воспоминаний из его жизни не успели пронестись перед глазами. Он лишь смог ощутить негодование от того, что не успел закопать труп, и глупый, слепой охотник попал так невовремя именно в него, а не в чертовски везучую олениху. Это было обычное недовольство. И именно с этой эмоцией он и умер. Не было никаких мыслей, грусти, слез и страха. Не было лиц тех, кто был ему хоть сколько-нибудь дорог, не было теплых, уютных моментов, самых счастливых событий. Словно все просто внезапно пропало. Словно мир был экраном телевизора, который просто отключили, забыв предупредить. Он не понял, как его тело упало навзничь, прямо на не дозакопанный труп сзади него. Пуля лишила его жизни сразу же, как попала в лоб. Это была мгновенная смерть, и Аластор был благодарен, что она была хотя бы такой. Хотя он всегда мечтал умереть на старости лет в своем любимом кресле у микрофонов радио-будки с чашечкой чая, полностью готовый к такому исходу своей жизни. Или умереть славной, яркой и шумной смертью, чтобы каждый в Новом Орлеане знал о его гибели. О-о, это было бы прекрасно! Но что вздыхать о сбывшемся? Умер так умер. Главное — успел соориентироваться в Аду, и не встал вкопанный как простофиля, когда ружье охотника уже было выстрелило в него, а начал действовать сразу. Не получилось в первой жизни? Получится во второй, пусть ее и не назвать жизнью. Но это был второй шанс, ниспосланный самим Люцифером, и уж здесь-то Аластор покажет себя, всю свою силу, весь свой ум, находчивость, хитрость и дьявольскую харизму, здесь-то его талант радиоведущего расцветет! О, Аластор строил такие планы! Придумывал такие гениальные идеи! Проворачивал такие вещи, о которых простые бесы и многолетние грешники только мечтать могли! Он словно начал новую игру или новый уровень, в которой его руки были польностью развязаны и готовы творить что угодно! Здесь не было правил, ограничений и морали, ничто не сдерживало зверских и садистских порывов в нем, которые так и желали вырваться из обладателя и явить свое устрашающее, животное лицо всем обитателям Ада. Всему Аду! Все было гладко. Все было прекрасно. Пока на улицах круга Гордыни он внезапно не узнал в местной главе бандитской группировки своего отца. А следом и не вспомнил свою дорогую мать и ее нравоучения. Разбушевавшемуся сознанию словно дали хлесткую пощечину. И Аластор понял, что он здесь, в Аду. А его маменька — в Раю. И он никогда больше не сможет с ней встретиться. И все из-за его безрассудства и глупой жадности до жестокости и убийств. Из-за его самонадеянности, безнаказанности и мнении, что все ему подвластно. Он забыл о словах своей матери и встал на путь неправильный. Все было из-за его мести, его глупости, самоуверенности, желания убивать и мучить, будто Аластор имел на это право. Будто он был вершителем своей судьбы. Но это было не так. Он не был вершителем своей судьбы, жизни, смерти. Но отчаянно пытался быть Богом, возвышаясь над простыми грешниками и слабыми адорожденными, свергая сильнейших демонов и Оверлордов, ощущая на свои руках кровь и вновь чувствуя сладостный привкус контроля. Но он не контролировал. Аластор контролировал лишь свою улыбку, но не собственную жизнь. И тогда он осознал, что самый его главный страх — не иметь контроля над своей судьбой. Чтобы восполнить невыносимое чувство беспомощности, приходилось брать чужие жизни в свои руки, будто он был вершителем, творителем, божеством. И одновременно разрываться от понимания, что таким образом Аластор ни за что и никогда не сможет увидеть свою маму. Хотя бы на секунду. Хотя бы на один жалкий миг. Одно маленькое мгновение в обмен на целую жизнь…