Вдали от глаз и грузных каравелл
Унылый остров счастьем зашумел.
Красавиц спас воды горячей чан,
И шёлк волос скользнул по их плечам.
Услада, шёпот, явью стал мираж!
Всё это лучше, чем мателотаж.
Любовь, любовь… Одно лишь слово: Ах!..
И всё же надо думать о деньгах.
Чтоб на Тортуге объявиться вновь,
Скоблю из-под ногтей чужую кровь.
Трофейной шпаги в золоте эфес
Сверкает так, что вздрогнет даже бес.
В рубинах перстень — мы не дураки -
Его я раньше с мёртвой снял руки.
Малочисленной команде Хонджуна было несложно набрать провизию; на рынках обычно торговался бойкий на язык Уён, а капитан с Юнхо в это время обсуждали маршрут следующего плавания и командовали матросами и плотниками, подготавливающими корабль к новому путешествию. Судно у них было небольшое, но достойное. Хонджун с Юнхо гуляли по причалу, наблюдая за закатным солнцем; штурман набивал трубку табаком. Капитан очень его любил за спокойствие в глазах и собранность. Их идиллию, казалось, ничто не могло нарушить, — но откуда не возьмись вылез Уён. — Гляди, капитан! — он выкинул руку в воздух, указывая на движущуюся по дороге вереницу повозок, где сидели рабы. Хонджун не очень любил на такое смотреть, но это как драка — пока не закончится, взгляд оторвать трудно. Уён разглядывал сутулые плечи тех, кого совсем скоро продадут кому-нибудь в этот город, и похож был на ненормального. На одной из первых повозок началась какая-то каша: поднялся один из рабов, незаметно развязавший узлы на себе и сидевших рядом. Надзирателя из их телеги они бросили под колёса; спереди и сзади поднялся шум. Рабы грызли верёвки, а те, кто не успевал — получали по голове и забивались в углы. — Капитан, бежим поближе, а то вдруг торговца убьют! — Юнхо с Хонджуном одновременно закатили глаза; сами они бы сказали: «Бежим подальше отсюда, а то вдруг торговца убьют!» Но Уёна было не остановить, если он хотел чего-то; эта его черта, стоило признать, не раз помогала пиратам преумножить свои богатства. — Я вижу у него рядом какой-то сундук — наверняка с деньгами! Он бросился за повозками, не давая штурману с капитаном ни секунды на раздумья. Когда они нагнали колесницу, торговца и правда уже убивали; на него набросилось человек пять, пираты успели к кульминации представления. Будто во главе сцены, над телегой один из рабов вознёс нож — принадлежавший, вероятно, самому работорговцу — и одним резким взмахом вытащил его жизнь. Она брызнула кровью из перерезанного горла; пираты замерли в странном оцепенении. А сцена продолжалась — спектакль ведь не заканчивался если зрители замирали от ужаса. — Ой! Это нам матросы орут? — очнувшись первым, Хонджун обернулся в сторону берега; команда, похоже, закончила с приготовлениями и готова была к общему собранию в кают-компании. Звали капитана. — Всё, нам нечего здесь ловить, — Юнхо в очередной раз выступал голосом разума. Уён повернулся к нему и возмущённо замахал руками в сторону повозок. — Но… Но штурман схватил его и поволок за собой. Капитан, обернувшись, увидел, что один из рабов — тот самый бунтовщик — бросил кровавый нож и широкими шагами направлялся прямо к ним. Хонджун слишком поздно заметил, что сейчас в них пиратов узнать проще простого: пёстрые штаны, жилеты и жабо, шляпы и длинные серьги с драгоценными камнями. У Уёна на груди даже висел алмазный крест на цепочке из чистого золота. Для каноничного образа не хватало только сабли, но она, кто бы там что не думал, не была продолжением руки пиратов. Сейчас за пазухой у них мог оказаться только резной нож. Хонджун ускорил шаг, потянув за плечи штурмана и художника; позади развернулась настоящая баталия. Надзиратели и рабы соединились в одной куче, а лошади испуганно ржали. Пираты быстро достигли причала и теперь могли наконец поговорить с командой. Капитан чертыхнулся, увидев, что сбежавший растрёпанный раб всё-таки нагнал их. Под глазами у него залегли синяки и кровавые пятна — наверное, вытер лицо грязной рукой; Хонджун едва не сморщился от отвращения, когда этот человек кивнул им поклоном. — Меня зовут Ёсан. Будем знакомы. Уён посмотрел на него так, словно только что заметил, и удивлённо рассмеялся: — Кальмарьи кишки! — Вот уж куда тебе лезть не надо, так это к нам, — его перебил Юнхо, нахмурившись. — Мне ещё дорога моя голова. Их взгляды встретились; они оба привыкли хранить яростный огонь внутри себя. Юнхо не думал, что выпустит его когда-нибудь. Ёсан сегодня дал ему свободу — судьба велела своей несправедливостью. Месяц назад разбойники, ворвавшиеся в их бордель, вывезли всех, кто не покончил с жизнью прямо там. Искры отчаяния до сих пор опаляли его; «Я не остановлюсь ни перед чем» — говорили сейчас его глаза. Хонджуну пришлось вздохнуть и втянуться в разговор; звание капитана требовало мудрости. — Ты не только не истощён, но и нашёл силы размахивать кулаками, — сказал он, оглядывая Ёсана. По всему телу у него темнели синяки, а царапины делали его похожим на какого-то тигра из кошмарного сна. Пираты, конечно, только так катались по палубе во время шторма и часто натирали кожу корабельными тросами, но этот разноцветный красавчик их переплюнул; догадаться об условиях перевозки рабов было нетрудно. — Когда мы приближались к материку, я отбирал у других объедки, которые нам давали. Спал. Копил силу, — ответил Ёсан капитану. — Не хочу знать скольких ты сбросил в воду. На его губах блестела еле заметная улыбка; он будто бы рад был показывать свою силу другим, причиняя боль. Он смотрел вперёд и почти не моргал. — Около двадцати человек. — Прямо в пасть Харибде, — проговорил Юнхо, и Хонджун рассмеялся. — Кто ваш капитан? — Ёсан обвёл глазами всех собравшихся, которые оглядывали его; кто-то не скрывал отвращения, а кто-то делал это из жалости. Хонджун поднял подбородок, готовый слушать. Ёсан подошёл к нему совсем близко; капитан радовался, что не набил трубку вместе с Юнхо, иначе точно бы сейчас зашёлся кашлем. — Если примешь меня на борт, я буду считать тебя своим новым королём, — он склонился перед Хонджуном, сложив руки на неровные доски причала. Ветер смахнул волосы с его лба, открывая лицо, которому больше шло быть спокойным, а не взбешённым и тревожным, как сейчас. — Я превосходно владею грамотой и рукопашным боем. Могу биться на мечах и лазать по мачтам. Я готов делать всё. Уён, склонив голову в сторону, рассматривал его, словно причудливый гобелен. Хонджун довольно усмехнулся и неопределённо махнул рукой, прося Ёсана подняться, пока его спектакль не начал смущать всех присутствующих. — Я тебя услышал. Над причалом поднялся сильный ветер; матросы, куча полотняных рубашек, вылупились на капитана, не понимая что происходит. Юнхо неодобрительно вздыхал и делал вид, что вот-вот уйдёт на корабль, но почему-то оставался — чувствуя ненавистный запах табака, Ёсану хотелось выбросить его трубку в воду. Но Хонджун не должен был узнать об этом, поэтому Ёсан старался не смотреть на курильщика-штурмана. Капитан сказал: — Поднимайся на борт с нами. Ограничимся тем, что нам нужен человек, который вёл бы записи о наших плаваниях. Мы наживаемся не только на грабеже суден — памятки о корабельной жизни и островах тоже можно продавать. А ещё будешь составлять карты с Уёном — он наш рисовальный мастер. — Будем знакомы, — хитро улыбнулся тот, бросив Ёсану обратно его фразу. Так корабль встретил историографа. Капитан приказал ему помнить, что он всё ещё раб — пиратам плевать было на то, где он родился и как жил всю жизнь, — и может даже не думать о доле, пока не докажет свою полезность. Отплыли на рассвете. На карте, украденной после одного из морских сражений, значился остров; раньше Хонджун не считал, что там нашлось бы что-то стоящее, но теперь их с попутным ветром несло прямо туда, на юг, ведь утопленный штурман писал о золоте и драгоценностях, зарытых на той земле. Ёсан команде подошёл; пусть вначале его не очень жаловали, а личности вроде Юнхо даже сейчас говорили с ним с некоторым пренебрежением, он сделал всё, чтобы вписаться в пиратское общество. Он лазал по мачтам, не боясь сорваться даже во время шторма, отлично справлялся со своими обязанностями и однажды помогал готовить коку, когда того несколько дней мучало недомогание. В один из вечеров, когда пираты засели на нижней палубе играть в кости, а Ёсану захотелось покушать ветра, он поднялся и увидел Юнхо у фальшборта. С ним, конечно же, была трубка; увидев приближающегося Ёсана, он всё-таки не стал зажигать её. Ему хоть историограф и не нравился, но Юнхо не был злым. И если у Ёсана не горело в глазах желание начать драку, он не собирался его провоцировать. — Хороший вечер, — историограф улыбнулся. Они плавали уже несколько месяцев, и за это время ярость на его лице, обращённая ко всей рабской системе, постепенно разгладилась. Команда увидела его таким, каким мир знал его всегда, бодрым и деятельным. Рабом он был всего несколько недель, а до этого — весёлым бордельным развратником. Он знал как поддержать разговор и усыпить бдительность собеседника. За время их плавания он уже попробовал нескольких матросов, но всё это пока не выплывало за пределы их кают. Юнхо добродушно улыбался небу, которое склонялось к ночи. — Откуда ты? — С северного полуострова. — А как… — Юнхо сделал очевидный жест в сторону своей трубки, но снова остановил себя, — оказался среди рабов? Этот вопрос на корабле ещё не поднимался — возможно, потому что пиратам было плевать. А Юнхо мало что помнил из своего прошлого и всё хотел сунуть нос в чужое. Ёсан вскинул брови и отразил его улыбку. Он рассказал, что вырос в публичном доме, что его мать умерла при родах, что было там всё-таки полно мальчиков непонятного происхождения, но маленькому Ёсану барышни не хотели такой участи и почему-то берегли. Такой участи он потом захотел сам — но вряд ли бы назвал это участью. Увеселением для себя и других, может быть. Его любили женщины и мужчины; он хотел смотреть только на мужчин, но деньги его делали милым со всеми. В публичный дом ходили не только ради любви — иначе Ёсану не нужно было бы учиться грамоте и политике. К нему приходили те, благодаря которым в его шкафу никогда не было старых нарядов, а чай пился только самых вкусных сортов. Сигары не курились — Ёсан их ненавидел, потому что рассказывали как дымила и часто кашляла его мать. А этот мрачный высокий штурман вроде Ёсану и нравился, а вроде и всем своим видом просил засунуть курительную трубку ему подальше в одно место. Хотя нет, тогда это бы тоже относилось к «нравится». Штурман несколько раз хихикнул даже, когда самокритичные замечания Ёсана полились одно за другим; то ли в ночи так казалось, то ли им действительно теперь было легче выносить друг друга. Юнхо о себе рассказать было, к сожалению, нечего — из обрывков, которые он помнил, едва ли складывалась картина его прошлого. Минутная пауза заставила Ёсана вспомнить о том, кто он есть, и он коснулся шеи Юнхо, делая вид, что поправляет ему воротник. Пальцы тянулись по холодной коже; взгляд штурмана стал намного её холоднее. — О, Господи… — прошипел он. — Я думал, рулевые матросы врали. Он захватил чужую руку и сжал так, что Ёсан едва не почувствовал хруст костей. — Ещё раз тронешь меня — вместо пальцев вставишь себе палки, ясно? — Яснее не бывает. Ёсан даже не усмехнулся — не смог. Губы сами сжимались в полоску; кисть теперь ныла. Он отстранился от Юнхо, и они снова должны были стоять у фальшборта и говорить о чём-то, но от этой неловкости их спас Уён. — Ёсан-а! Как давно он там стоял? Юнхо отпихнул Ёсана в сторону двери, за которой скрывался спуск. Когда тот подошёл к Уёну, рисовальный мастер задрожал в беззвучном смехе — видимо, у Ёсана было на лице что-то очень весёлое. — Хотел позвать вас играть с нами и увидел, как вы милуетесь здесь, не удержался и решил понаблюдать, прости, — Уён повёл его вниз, гладя по плечу и продолжая смеяться. Штурман у фальшборта вновь создал вокруг себя мрачную ауру; он их не слышал. Уён с Ёсаном спустились на жилую палубу; они ночевали в одной каюте, где ноге негде было встать из-за полотен и угля с сепией, раскрошенных на полу. Уён был одним из немногих, кто принял нового историографа сразу. На вопросы о своём происхождении он отмалчивался и, кажется, смущался; Ёсану хотелось теряться в догадках, но на деле было всё равно. Уён вёл его не совсем в кают-компанию. Совсем не туда. — Надо было рассказать тебе про нашего штурмана, — Уён со своими улыбками выглядел неотразимо и знал это, поэтому улыбался большую часть времени. — С другой стороны, я не думал, что ты к нему полезешь. Он снова начал смеяться и даже перестал шагать. — Да в чём дело? — Ёсан недовольно повернулся к нему. Уён замялся, то ли не зная как объяснить, то ли пытаясь сдержать очередной припадок. — Ну… я не уверен в том, что его вообще хоть кто-то привлекает… из людей. Может быть, он по акулам? Ха-ха-ха! Ёсану не очень было смешно. — Когда мы пришвартовываемся где-нибудь, Юнхо либо остаётся на корабле, либо идёт в кабак и сидит там, и он ни разу не заглядывался на кого-то, — Уён подошёл к нему поближе, прикрыв рот ладонью, чтобы секретная информация не была услышана кем не надо. — Никто не видел его с женщиной!.. Ёсана не впечатляли ни шутки Уёна, ни сплетни — а рисовальный мастер продолжал хохотать, глядя на его недоумение. — Ты, конечно, прости, но это просто умора! Мы с Юнхо на эту тему даже говорить боимся, а ты… — Всё, хватит, — заметив, что он вот-вот умрёт от смеха, Ёсан развернулся и зашагал в их каюту. Рисовальный мастер, собрав с пола свои смешинки, вскоре пошёл за ним. Остров был совсем близко. Уён крутился на постели, и ему снились звёзды; под его тонкой простынею убивал спину пробковый матрас. Он засыпал быстро, и сон его был крепким, поэтому пристальный взгляд Ёсана с подвесной кровати не мог его беспокоить. Историограф хотел спать, но не засыпал; его мучал вопрос — «Захочет ли Уён проглотить со мной ночную страсть после того, как эта история со штурманом показалась ему самой весёлой вещью на свете?» Он соскользнул со своего гамака вниз, словно дождевая капля, и устроился на кровати внизу. В наблюдении за спящими ничего интересного не было; Ёсан провёл рукой по жилету, что имел, кажется, синий цвет — по крайней мере, когда не был так поношен. Пираты лишены были привилегии раздеваться перед сном, потому что рядом в любой момент мог проплыть чужой корабль; им нужно было быть готовыми вскочить по первому сигналу часовых. Уён резко открыл глаза; в их тесной тёмной каюте они блеснули, не выдавая настроения. Он чувствовал чужую руку рядом со своим лицом; Ёсан нависал сверху и из-под пелены сна похож был на белого ангела. — Только не ори, — проговорил он негромко. Уён вытянул руку, вероятно, думал, что она пройдёт сквозь дым, собравшийся у его кровати, но она упёрлась в твёрдую грудь живого человека. Уён ахнул; теперь до него дошло. На его подбородке оказался уверенный поцелуй. — Нет нужды будить команду и пугать часовых. О, Ёсану определённо стоило быть наёмным убийцей — от его голоса, рассыпающегося по подушке песком, любой покрывался мурашками. Уён устроил руку на его плече, чтобы отодвинуть от себя, но Ёсан лёг на него и не оставил этой руке ни шанса; он услышал шуршащие упоминания Всевышнего. — Прости, мне показалось, что это сон, — Уён улыбнулся; его вечно доброе лицо на этом корабле подобно было райскому островку. — Если б мы с кем-то столкнулись, ты спокойно бы так… не сидел. Что-то случилось? — Ничего, — Ёсан пожал плечами. Улыбаться так, как он улыбался сейчас, подобало с детьми или на королевском приёме. Детей Ёсан ненавидел, и во дворце никогда не бывал; Уён его улыбкой оказался заворожен, отражал её и удивлялся чужим рукам, которые за несколько секунд избавили его от жилета и теперь развязывали рубашку. — Ты так скучаешь по борделям, да? — в его голосе промелькнула жалость, и Ёсан вздохнул, скрывая раздражение. Лучший вопрос, который можно было задать сейчас. До Уёна не дошли разговоры о том, что Ёсан может сам где угодно устроить бордель? Значит, так тому и быть — Ёсан, рождённый у проститутки публичного дома и по капризу рока убивший её собственным появлением на свет, скучает по борделям. И Уён готов милосердно ему помочь. Ёсан потянулся к штанам, на которых выступило влажное пятно, и тогда его руку остановила чужая. Их взгляды встретились; Уён, по всей видимости, всё ещё ощущал себя во сне, хотя его тело отлично реагировало на чужие пальцы, которые словно знали его от и до и сжимали там, где кожа нежнее всего. — Ты можешь попросить меня вернуться к себе в гамак. — Нет, — выдохнул Уён, накрывая рукой чужие волосы. «И правильно, потому что тогда я спускался бы к тебе каждую ночь, пока ты бы не согласился». Вечно веселящийся рисовальный мастер часто терялся в моменты, когда для веселья было не время. Пираты совсем не привыкли видеть в глазах Уёна задумчивость; для Ёсана это был цветок, случайно распустившийся ночью и теперь думавший что ему делать. — Завтра мы достигнем острова. Когда сойдём с корабля, память об этой ночи сотрётся у тебя из головы. Ёсан только было открыл рот, чтобы ответить, но Уён добавил: — Сам тоже обещаю об этом забыть. Он смотрел на лицо перед собой, и в его взгляде бесновалась тысяча мыслей. Ёсан, хоть его и кололо тонким разочарованием, находил это просто очаровательным; Уён, наконец договорившись с собой, подался вперёд, и пираты подарили друг другу незабываемый ночной поцелуй.