Наверно, кто-то думает, что тонко пошутил,
Когда «Веселым Роджером» назвал наш черный флаг.
Но мы-то помним хорошо, каким наш Роджер был:
Он был занудой из зануд, неряхой из нерях.
Однажды пираты Хонджуна пришвартовались в городе на северной стороне полуострова. Здесь, как поговаривали, цвела и благоухала преступность; байки о драках на ножах на каждой улице шли вперёд этого города, но на деле, конечно же, никаких драк не было. Только подозрительные нищие — но они если и накинулись бы, то только с кулаками. И всё же, Хонджун приказал пиратам не ходить по одному на улицах и не заводить беседы в кабаках. Но Уёну было всё равно. Он думал, что капитан так сказал для того, чтобы пираты в случае чего смогли больше награбить — в таком деле, как ни крути, чем больше рук, тем лучше. За три месяца плавания ему осточертели все пиратские лица, поэтому он уже полтора суток шатался по городу один, успев познакомиться со сладкой барышней, держащей таверну. У неё Уён и ночевал. Он шагал по мостовой, вдоль которой двигалось что-то вроде осеннего тумана — но скорее всего, это были мысли Уёна, которые клубились дымом у него в голове и вытекали наружу. О чём эти мысли были, он и сам не знал, но полагал отвести неделю на их раздумывание — и в течение этой недели все, конечно же, должны были дать ему покой. Должны, но не обязаны; впереди, на пересечении с такой же широкой дорогой, Уён заметил толпу, в которой среди колесниц и воротов пальто стояли на месте два человека. Уён сам себя отвлёк, получается? — нет! это люди виноваты, потому что так интересно стояли, что ему пришлось подойти. Это были двое мужчин, одетых богато; оба безоружные. Уёну на бедре о себе напомнила свисающая сабля, которая и обеспечивала ему этот хвалёный покой от боязливых окружающих. Он приблизился и услышал разговор на отчаянно-повышенных тонах: — Останься со мной, я люблю тебя! Прошу, неужели ты не понимаешь, что тебе нечего там делать без меня? — надрывался высокий человек в превосходно-жёлтом колете. — Не говоря даже о том, что… Второй, в тёмно-длинном плаще, похоже, не хотел этого разговора. Он разворачивался; готов уже был уходить, чтобы пропасть в толпе похожих на него. — Сан, — но высокий человек схватил его за руку и вновь повернул к себе; вторую руку он взять не мог, потому что сжимал трость. Он навис над тем, кого звали Сан; несложно было понять, что с таким человеком шутки плохи. — Ты, наверное, забыл, как близко до меня судебные приставы? Первый же патруль — и тебя скрутят и изобьют так, что родная мать не узнает… — Отколись, пока я сам тебя не избил! — заорал Сан. Вокруг улицы начали останавливаться люди, чтобы посмотреть, в чём дело, а кто-то, напротив, решал скорее делать ноги. Уён наблюдал за ними, с интересом наклонив голову и чувствуя напряжение в теле. У человека с тростью глаза горели чем-то вроде безумия — а может, это, как и многое другое, было навеяно ранней осенью, которая в этом северном городе проходила прохладно. Сан вырвал руку, но любовник его не дал ему и секунды — выпустил трость из пальцев и схватил оба запястья; из-под рукава щёлкнул карманный нож. Как Уён и думал, он никаким калекой не был; пират не понимал этой поднимающейся моды на трости. — Нет, — отозвался Сан с истерией в голосе, и это единственное слово звучало так, словно он задавал вопрос. — Отпусти меня. Он вырывался. «Безумец! — подумалось Уёну. — Неужели так не нравится его левая рука, что он хочет её отрезать?» Пират кинулся вперёд и юрким зверем проскочил мимо людей, идущих в разных направлениях. Его сабля сейчас хорошо послужит. Он сделал вид человека, вместе со всеми шагающего по своим делам, но, поравнявшись с повздорившей парочкой, мгновенно оказался между ними. Уён любил шутить о том, что время ему подчиняется. Вооружившись саблей, он буквально выхватил, вытащил Сана из чужих рук; нож полоснул-таки ему по кисти, и Сан гаркнул от неожиданной боли, но ни на секунду не растерялся. Они рванули прочь, оставив друга судебных приставов подбирать свою трость с драгоценными камнями; ему было не догнать тех, кому терять нечего. — К причалу, — приказал Сан, задыхаясь от бега. — Я туда и хотел, — усмехнулся Уён, не выпуская его кровавую руку. Они спрятались позади рыболовецкого рынка, окутанного туманом. Пират рассматривал Сана; на ногах у него были высокие сапоги бешеной стоимости и новейшие плотные брюки. Его лицо было наполовину скрыто поднятым воротником плаща, и Уён отдёрнул его вниз, чтобы посмотреть Сану в глаза. — Кто ты? — Самый благодарный — для тебя. — Чего? — Уён открыто недоумевал, чем вызвал у Сана улыбку той доброты, которой обычно не было в богатых господах. — Я говорю, спасибо за то, что ты достал меня из злодейских лап, — пояснил он, хитро прищурившись, словно теперь они с Уёном стали сообщниками. — Я Чхве Сан. Что я могу для тебя сделать за помощь? Сказать, что Уён был удивлён — это ничего не сказать. Мир прогнил; он давно не видел такой искренней благодарности от незнакомого человека. Он не знал что делать с чувством стыда за мысли об ограблении Сана, которыми четыре минуты назад была полна его голова. Он думал, что благородно сейчас спасёт Сана от чужого короткого ножа и угроз, а потом пригрозит ему сам, чтоб не кричал, и обчистит, чтобы забрать всё на борт, в свой сундук. Теперь Уён хорошенько рассмотрел Сана и понял, что тот производит впечатление человека никогда не врущего и творящего только добро. Таких Уёну обижать тоже приходилось, но он старался всё-таки этого не делать. Отъявленных добряков обижать вредно для совести. — Денег у меня, может, сейчас и не очень много, да и положение… плоховато, — беззаботно усмехнулся Сан тем временем, — но всегда можно что-нибудь придумать! — Хочешь сказать, ни твоя обувь, ни кружевной воротник не стоят ни гроша?.. — Ох! Видишь ли, я не могу… сдать это всё в ломбард. Все ростовщики меня знают. — Все ростовщики города?.. — Уён решительно ничего не понимал. Он ещё раз оглядел Сана сверху вниз. Богато одет — но положение «плоховато». Полон самоуверенности — но только что убежал от возлюбленного, который угрожал сдать его под суд. Посещает все городские ломбарды. Картинка складывалась. Вор. Уён решил поиграть в дурака. Он нахмурился: — Кто ты? Говори! — Уж точно не пират, — снова добродушно улыбнулся Сан, показывая, что давно понял принадлежность чужой сабли. Уён продолжал напряжённо хмуриться и совсем скоро должен был начать злиться. — Я Чхве Сан. Ты что же, не видел на стенах в столице бумаги с моим лицом? — Не так уж часто я бываю в столице… — На меня вот уже две недели охотится вся страна, — радостно объявил Сан. Возможно, он был братом-близнецом солнца, потому что всё это время не переставал светиться ни на секунду. — Король сказал, что хочет украсить моим черепом свой абажур. Уёну трудно было справиться с таким заявлением; он сел на стул, стоявший в куче барахла, которое выкидывали из своих шатров торговцы, и Сан тут же пристроился рядом. Уён посмотрел на него с беспокойством человека, неравнодушного к судьбе истощающейся тучи. — А за что… тебя так ищут? Сан тяжело вздохнул, словно приходилось объяснять что-то очевидное глупому человеку. Кажется, Уён и его пиратская команда были единственными людьми на планете, которые не знали имени Чхве Сана. Как они посмели! — Мы плавали на корсарском корабле с капитаном… нет, лучше не буду его имя называть, а то испугаешься. У нас была целая флотилия, одиннадцать кораблей, — мы могли взять любой город и получали за них огромные выкупы! Уён незаметно для Сана нахмурился — конечно же, он понял о каком капитане идёт речь. Его знал каждый юнга; ходили слухи, что ему три года назад отрезали голову и закопали на необитаемом острове. — Как хорошо было иметь за спиной закон, атакуя судна! Но пока мы плавали, Верхний Материк заключил с нами перемирие, и всё, что мы делали после их мирного договора, навсегда записало нас в преступники. Я кое-как улизнул из столицы — не успел носа туда сунуть, как чуть под топор не отправили! Уён только охнул сдавленно, глядя снизу на широкоплечую фигуру Сана; она казалась ещё шире из-за большого плаща, холодный оттенок которого искажали солнечные лучи. — Теперь, когда ты понял, насколько плачевно моё положение, надеюсь, ты не будешь от меня просить чего-то невыполнимого! Но где достать много незаконных товаров я тебе показать смогу… — Во время последнего шторма у нас сломало ветром мачту, и три парусных матроса утонули. Уён встал и посмотрел на Сана прямо; как быстро родилась у него в голове эта безумная идея, так же быстро он её и выпалил. — Я заклинаю паруса, как дудочник заклинает змей! — энтузиазмом Сана можно было накормить весь город. С чего Уён решил, что Хонджун пустит его на борт? Знаменитое уёновское чутьё, которое до попадания на корабль помогало ему воровать и заговаривать людям зубы, предугадывая их мысли. Конечно, Сан был согласен. Его корысти сам Уён бы позавидовал: если даже со знаменитым пиратом-корсаром он плавал из выгоды, готовый предать его за достаточную плату, то на корабль к капитану Уёна Сан шёл, не имея в душе ни капли преданности и уважения. Оно стало зарождаться позже — и предпосылкой к этому стал их разговор с Хонджуном после расположения Сана на судне. — Предупрежу тебя, капитан, что я птица вольная — привязан только к монете, — сказал он тогда. — Не держи зла на меня, если однажды улечу на другое судно, где столы убраны богаче. Капитану в глаза светило солнце. Он повернулся к Сану, слыша крики чаек у берега, и ухмыльнулся с выражением, которое новый парусный мастер не смог прочесть. — Отсюда ты только за борт улетишь, птица. Всем, кто попадает ко мне на судно, я подрезаю крылья — но ты спроси у них сам что они об этом думают, и поймёшь, что они все мне преданы. Ты будешь верен мне или отправишься покоиться на морском дне. Слова Хонджуна не значили то, что он был настроен враждебно. Он посоветовал Сану спуститься в трюм и поискать что-нибудь интересное, раз, как сказал Уён, он любил петь и танцевать — да, с Уёном по дороге до трапа они успели обсудить и не только это. Вполне возможно, Бетания была первым судном, на котором везлось столько барахла. Это был не прямо-таки мусор — вещи добротные; но ясно было, что никто ими не пользовался и не собирался. Свадебные мужские костюмы, которые по размеру впору были бы только призраку, художественные принадлежности, которые Ёсан с Уёном почему-то посчитали недостойными себе, большой глобус и светлый, просто ангельский платяной шкаф. Этот шкаф Сан решил перетащить к себе в каюту — вернее, технически, это была не только его каюта, но и обиталище, куда уставшие часовые стекались, если не находили сил добраться до собственных постелей. Дверь Сана была довольно близко к выходу на верхнюю палубу. У платяного шкафа нашлась мандола. Вот что Хонджун имел в виду, говоря о том, что для Сана здесь хранилось что-то интересное. Капитан помнил, что у них валялся музыкальный инструмент, но вот какой — не настолько важно, чтобы помнить. Схватив мандолу и быстро выбравшись под небо, чтобы очистить её от пыли, Сан дал послушать звёздам замечательную мелодию, придуманную на ходу. Подняв голову, он заметил стоящего рядом Уёна; тот был сегодня на вахте. — Я ничего не разучивал на мандоле. Придётся потратить время, чтобы подобрать на этих струнах песни, которые я знаю, — сказал он каким-то извиняющимся тоном, хотя Уён вообще молчал. Молчал, на удивление. Заслушался. — Я слышал, на вашем корабле был оркестр. — Был, — ухмыльнулся Сан. — Но я там не играл. Уён вопросительно посмотрел на него, уже повернувшись всем корпусом, но не отрывая рук от фальшборта. — Да я стесняюсь. Уён вздохнул и покачал головой, словно четырёхлетний ребёнок рассказывал ему, что умеет летать. — Не верю тебе, — улыбнулся он. Сану оставалось только развести руками. — А что, все уже уснули? — Давно. — Долго же я внизу провозился в трюме с подсвечником! Добродушный тон их нового парусного мастера просто удивлял Уёна. Как можно так светиться, если ты военный преступник? Это было недоступно для него. Сан начал снова что-то наигрывать, и Уёну пришлось поднять голову в небо, чтобы увидеть, как навстречу луне улетают звуки мандолы. Сан играл медленно, и Уёну хотелось закрыть глаза и помечтать о том, чего не бывает; Сан менял бой на более быстрый, и мандола выпускала свою страсть. — Удивительно ты играешь. Я хочу танцевать. Сан, кажется, хмыкнул, и поставил мандолу у борта; когда он выпускал её из рук, они уже стали хорошими приятелями. Сан раскрыл руки, будто для объятий, и Уён не сразу понял что от него хотят. — Я не смогу играть и танцевать с тобой одновременно, — Сан подзывал его, сжимая и открывая ладони. — Могу спеть. Уён двинулся к нему робким шагом; они, не сговариваясь, подняли по руке и скрепили их наверху. Темп Сана был непривычным для здешних традиционных танцев, более медленным — но для ночи такой и нужен был, может быть. Уён кружился по палубе, не понимая, то ли ведёт, то ли следует. Что он точно понимал, так это то, что следует за голосом, что Сан своим цепким взглядом вытаскивает из него всё, что его тревожит. — Bom dia… Eu sei que já tá quase na tua hora. Você nunca prometeu não vir embora, Mas tem mais de uma semana que você dorme na minha cama… Уён смотрел на Сана, пытался разгадать его глаза и родинку на щеке; тот смотрел на волны, мимо. Когда их взгляды встретились, Уён чуть не споткнулся. Он глупо хихикнул и тут же обругал себя мысленно, боясь, что Сан может неверно его истолковать. Его ладонь была жёсткой, мозолистой, но движения — грациозными и плавными.***
Как после он сказал, это из-за того, что его семья — аристократы. Его растили для балов и подобных кружащихся танцев, для галантного отношения к даме, бросанию перчатки и прочего. Сан кроме этого ничего больше команде о своём детстве и юношестве не рассказал, хотя расспрашивать пытались. Уён, по большей части, пытался — хотя сам никому даже свою фамилию так ни разу и не сказал. Но теперь Сан его защищал, говоря своё любимое: «Да он стесняется». Когда он взошёл на борт, корабль уже полон был пиратов. Каждый день выходя на палубу, он чувствовал себя будто на рынке — со всех сторон раздавался шум и все были чем-то заняты. Но Сану было не привыкать — он помнил что творилось на прошлом его корабле. Чем больше пиратов, тем скорее они смогут обеспечить себе безопасность. Чем больше шестерёнок в этом механизме, тем слаженнее он работает. Но слаженно — это только об обязанностях. Когда речь заходила о личных отношениях, далеко не каждый пират мог сказать, что относится хорошо ко всем на борту. Сан всегда любил дежурить ночами и специально просил пиратов, а те только рады были поменяться. Впервые увидев ночной горизонт, застеленный океаном, Сан стал видеть во снах как летит навстречу ему; он постоянно сидел на реях, вглядываясь в даль. Снизу ему гаркнул пират — ещё один дозорный. Сан слез, и они, отдав вахту следующим часовым, отправились в свои каюты. Отсыпаться — хотя Сан, по правде говоря, не особенно хотел спать. На нижних палубах ночью была кромешная тьма — за исключением кают-компании в моменты, когда команда собиралась там пить. Сейчас все спали; Сану приходилось двигаться наощупь. За дверью матросов слышался громкий храп. За следующей — сдавленный чей-то плач. Сан колебался несколько секунд, думая, его ли это дело, но потом осторожно толкнул дверь и вошёл. Он не успел ещё побывать во всех местах на судне; это была каюта художественных пиратов. Здесь жило двое человек, и одна постель была подвешена к стене, а вторая, застеленный пробковый матрас, находилась под ней. На этой нижней постели сидел Уён, вытирающий лицо руками. У него всегда плохо было с маскировкой своих чувств. — А… Сан? Что ты здесь делаешь? — он выдал своим голосом всё — и обиду на Ёсана, который, оказавшись перед ним виноват, сбежал к Минги и сделал себя ещё большим эгоистом; и отчаяние от того, что сон теперь не шёл, а с утра намечалось много дел. — Я сдал вахту. Мимо проходил. Он так быстро очутился рядом, что Уён подумал, будто так и надо. Он плакал самым жалким образом, и рука Сана, мозолистая и тёплая, прошлась по его спине и остановилась на боку. Уён лёг на чужое плечо, продолжая тихо хныкать, и вскоре Сану удалось разобраться в чём дело. — Капитан хочет плыть к северному архипелагу — знаешь же, да? Мы с Ёсаном смотрели карты во всяких книжках, чтобы сделать хорошую, новую, полную карту… чтобы она для нас была. Капитан так сказал. Я пришёл сегодня с ужина — а эта корабельная крыса сам дорисовал хребты, да притом неправильно! Мы сцепились… и теперь карта разорвана на куски. Всё надо начинать заново! А я его видеть не желаю. Так хочу спать, но не могу! Сану захотелось усмехнуться. Ассоциация с выражением «художественные пираты» была совершенно верная — детские капризы, поиски вдохновения в поэзии и отрешённость от всего, что не касалось их напрямую. Два изящных художественных пирата, конечно, умели обращаться с саблей и научились здесь даже плотничьему делу, но ежедневный быт всё-таки избавлял их от подобного, потому что это не входило в их главные обязанности. Всё-таки они ходили на этом судне чтобы черкать углём по полотнам и расшифровывать древние тексты; Сану всю жизнь это претило, поэтому он и лазал по мачтам, отчего его руки делались всё сильнее и сильнее. Но он понимающе улыбался Уёну, мечтая, чтобы того оставила грусть. — Это не его дело, понимаешь? Не его!.. — сипло продолжал протестовать Уён. — Его дело — заметки переводить, так пусть и сидел бы со своей лупой! Недоумок. — Недоумок, — повторил за ним Сан совершенно серьёзно. Он отражал все проклятья, посылаемые Уёном в того, кто теперь ушёл. Неизвестно, сколько они сидели до того, как Сан сказал: — Давай приляжем. Уён легко согласился, продолжая тихо рассказывать, что его карта была бы идеальной, если бы кое-кто не приложил к ней руку. Сан устроился рядом и перевернулся на бок. Усталость наконец подошла к нему. Уён был будто волна, весёлая и подвижная. Он никогда не останавливался — и сейчас говорил, говорил, говорил. Сан любил таких людей, потому что сам был веслом, плавающим в морском водовороте. Не лодкой, а именно веслом, которое никогда никакой лодке не принадлежало. Он думал об этом, и приглушённый голос Уёна улетал от него всё дальше. Сан уснул. Уён это не сразу понял, но его уже бессвязную дремотную болтовню — очевидно, они с Ёсаном любили поговорить перед сном, — перебил Сан, который во сне что-то бормотал на португальском. Уён очень удивился, почти перепугался даже, пока пытался разобрать звуки и понять, не призовётся ли сюда случайно какой-нибудь демон. Португальский он отличал лишь по звучанию; из знакомых слов выхватил только «pirata» и вскоре уснул и сам, когда Сан замолчал. Хорошо, что они не узнали об утреннем возвращении Ёсана, который, поглядев на них, лишь ухмыльнулся и полез в стол за чернильницей, чтобы опять уйти прочь.