Падший

      Одному в ванне оказалось сидеть до одури скучно. И тоскливо. И вообще, человек оказался на редкость забавным.       Как выяснилось, в окрестностях относительно маленького помещения не оказалось чистой одежды, зато оказались полотенца. И решив, что предстать перед человеком-спасителем-владельцем квартиры лучше просто голым, а не голым и мокрым, Воланд педантично вытерся чёрным полотенцем, найденным на полках шкафа. — Вол’анд, — перекатывает на языке он новообретённое имя. Это явно то, что было нужно. На секунду он представил себя облачённым в строгий костюм, и при этом с именем Теодор. Воображение в тот же момент дорисовало чёрное пятно вокруг глаза, чёрные собачьи ушки и хвост. Хвост вилял… Нет, Воланд куда лучше. Однозначно. — Прош’у прощ’ен’ия, — он прикрыл за собой дверь ванны, на узких бёдрах держалось полотенце. Тихое «ухнихуяж» было проигнорировано, — М’не бы од’ет’ьс’я. — А да-да, я там, на кровати, да, — зачастил человек, нервно отставляя дымящуюся чашку. Он было пошёл проконтролировать процесс, но Воланд бысто поблагодарил и ретировался в, судя по всему, хозяйскую спальню. На кровати лежало нижнее бельё, домашние штаны и футболка. — И к’ак я до эт’ого д’ож’ил? — задал он вопрос вникуда, — Прос’т’и, п’ап'…       Он сглотнул осколки недавней обиды. Они, кажется, могут разрезать его горло изнутри, и это всё-равно будет даром, ведь… Всё поменялось слишком быстро, так не должно было быть! Это… Это просто нечестно…       Так, хватит себя жалеть! За закрытой дверью послышались шаги и новый разговор по телефону. Должно быть приятно, когда о тебе заботятся, а не просто говорят, что любят, никак это не подтверждая.       Спальня и ванная, благо не санузел, были единственными отдельными комнатами, остальное пространство квартиры разделял зал-гостинная-кухня, в которой сейчас и сидел Михаил. Перед ним лежали ручка и стопка листов А4, в углу одного из них ютились строчки написанные не самым идеальным почерком. Лицо мужчины являло собой, если не вселенскую грусть, то первые признаки депрессии точно. Через пару минут рядом с ними появилась ещё парочка, но и они не порадовали писателя. В итоге, лист в скомканном состоянии оказался на дне плетёной мусорки.       Михаил обернулся. Воланд стоял за его левым плечом. — Э’то был’о н’е т’ак пл’охо… — Как могло бы быть? — с усмешкой продолжил его мысль Михаил. — Как В’ы дум’ает’е, — мягко парировал Воланд.       Михаил тяжело вздохнул, потёр лицо ладонями. Юноша искренне жалел, что не мог найти сейчас нужных слов, дабы убедить писателя в своей правоте. Но возможно, его стоит подбодрить? Он вроде любит юмор… — Если будете заниматься самобичеванием в том же духе, то из Вас может получиться весьма приличный мученик, — максимально доброжелательно улыбнулся Воланд, но по лицу Михаила пробежала судорога. — Так… Поздно уже, — он как-то нервно отпил глоток недавно заваренного чая, — Отбой, все по койкам. Ты на диван.       Миша щёлкнул всеми выключателями, оставляя, на всякий случай, тусклый светильник, скромно примостившийся на тумбочке возле дивана. Воланд посмотрел на чужую спину не с обидой, это скорее одинокая грусть. Ему хотелось ещё поговорить с этим по-настоящему добрым человеком. — Ты это… Замок, короче, не запираю, — бросил Михаил и скрылся за тихо щёлкнувшей дверью.       Воланд вздохнул — и вот, он снова один. Спать не хотелось, поэтому он подошёл к окну и забрался с ногами на подоконник. Тело ещё плохо слушалось, кажется, вся физика мира начала вдруг работать совсем иначе, чем было до падения. В его глазах отражалось безоблачное Московское небо. Этаж был достаточно высоким, но даже до сюда долетали звуки никогда не спящего города. Гудки машин сливались в одну сплошную какофонию. Странно, но это приносило необьяснимое утешение. Смотреть на небосвод, сияющий тысячами и тысячами звёзд было больно. По политическим соображениям.       Дьявол вдохнул до предела лёгких. Выдохнул.       Он ещё не чувствовал себя столь спокойно. Сейчас — в десятках метрах от земли и в сотнях километров от небес — он наконец почувствовал себя дома. Ещё один вздох сорвался с его губ. Плакать больше не хотелось, да и слёз больше не осталось.       Раны на лопатках покрылись толстой коркой, что теперь натягивала кожу, сковывая движения. Воланд легко стукнулся затылком о побеленную стену, ненужные мысли маленьким салютом взорвались в черепной коробке.       Внезапно перед глазами стали мелькать картинки того, как Михаил нёс его на руках, но ракурс был не его. Казалось, что кто-то смотрел со стороны. Нет, не кто-то.       Вдруг весь пазл сложился воедино. Он всегда тянулся к людям, к их незаурядной, но чистой и отчаянной любви. Он не мог найти себе места среди бесстрастных братьев, что жили только преданностью отцу. Он действительно пал, но не потому, что отец его не любил, вовсе нет. Ему просто дали шанс начать всё заново, увидеть другую, страстно желанную сторону медали. От осознания Воланд даже на секунду перестал дышать. Знаете ли, не каждую сотню лет узнаёшь, что оказывается, именно ты любимчик. — Сп’асиб’о, пап, — искренне улыбнулся Воланд, теперь уже без грусти, а с чистой благодарностью глядя в недосягаемое для него небо.       «Если любишь — отпусти», — вспоминается фраза из какого-то сопливого фильма. Юноша вздохнул: что правда— то правда, пусть и сто раз сопливая! — Хот’я мож’н’о б’ыл’о ор’г’аниз’оват’ь приз’емл’ен’ие и пом’яг’че, — прошептал Воланд. Его открытая улыбка превратилась в кривую усмешку. Он ведь всё-таки дьявол.

***

Просыпаться после не самой трезвой ночи было ещё хуже, чем просто просыпаться. Михаил щурится на солнечный свет, что белыми лучиками, вероломно прорывается сквозь чёлки блек-аут штор. Зашить их что ли и не мучаться? Ну а что? Современные проблемы требуют современных решений. Вдруг под боком что-то завозилось. Так стоп, что вчера было? Роман, вручение, ангел, роман. Ангел, точно! Открыть глаза всё же пришлось. Их взору пристал, хотя скорее прилёг, растрёпанный анг..дьявол, но пусть Михаила черти разорвут - спящим он был ангельски прекрасен. Обмозговав ситуацию, ещё немного хмельным мозгом, Михаил решил, что похуй и отправился на кухню готовить завтрак. Уже надевая футболку, Михаил украдкой улыбается: зло всё-таки дремлет и не просто дремлет, но ещё и сладко посапывает. Утренние посиделки перед кристально чистыми листами, вдохновения не прибавляют. Кофе кончился ещё вчера, в холодилькик еды не завезли. Что ж, стакан воды с утра - первый шаг к здоровой жизни? Ну, когда в доме ничего нет, и на пп не грех сесть. Так решил Михаил… Но не его желудок. Спустя почти час сидения в тихой, погруженной в рассветные сумерки кухне, Миша начинает слышать стук собственного сердца и звенящую пустоту в мозгах. Хотелось позвенеть в корабельный колокол и заорать со всей мочи: «Полундра! Сдача новой главы по курсу!». Воображаемые мысли-морячки наводили суматоху, сталкивались друг с другом, старались сделать хоть что-то, но в итоге всё же разбивались об острые камни жестоких реалий жизни — пустых листов. За спиной послышался вздох. Если вы спросите, с каким звуком останавливается и вновь продолжает свою работу сердце в моменты неожиданного страха, Михаил скорее всего пошлёт вас с такими вопросами к черту, что как раз пришёл по его душу. — Хм, — стараясь беспалевно выровнять сердцебиение, откашливается Миша. — Еды нет, кофе, чая тоже, в магаз я сейчас не пойду. Но если хочешь, есть вода. — Хоч’у, — кивает парень. Михаил указывает на ещё чуть-тёплый чайник. И бесстрастно наблюдает как найдёныш-и-потеряшка пьёт, и кивнув самому себе спрашивает, — А там кто-то из ваших умел воду в вино превращать, да? Пронзительный взгляд серо-голубых глаз становится положительным ответом. — Может ты это, — писатель кивает на стакан в руке юноши. — Кастанёшь? — Я тол’ьк’о в с’пирт' мог’у, — небрежно огрызается тот и демонстративно отставляет от себя стакан. — Да-а, начинаю понимать за какие заслуги тебя попёрли, — как бы между прочим улыбается Михаил, делая пометки на одном из листов, — А как вообще у вас там было? — К’ак у Вас’с в С’овет’с’ком с’оюз’е, — складывает руки на груди Воланд, но вспомнив что-то добавляет, — Поч’ти для вс’ех. Были т’е, ког’о люб’или больш’е, или нам так гов’ор’или… — Что с ними случилось? — зевая в кулак, уточняет Михаил, готовясь записывать, удивительно, но каждое слово этого юноши дарило ему поистине Божественное вдохновение. Может, стоит почаще подбирать ангелов или открыть приют..? Поток мыслей сбивают слова, неуклюже произнесённые из-за акцента. — Их отправляли в Ад, — выведя пару слов карандаш сломался. -… Что? — Им не нрав’илос’ь на н’ебес’ах и им дав’али воз’мож’нос’ть уйти в д’ругой мир, — как ни в чем не бывало поясняет парень. — Но ты здесь, — устремляет пытливый взгляд писатель на своего невольного квартиранта. — Но я з’дес’ь, — улыбка, проступившая на мягких губах усиляет акцент. — Воз’мож’но я прос’то ос’обен’ный? «Это точно» — зачарованно думает Миша чуть ли не облизывая взглядом такие мягкие и такие острые одновременно черты ангельски-прекрасного лица. Карандаш с тихим шуршанием скользит по страницам, выводя крючковатые печатные буквы. Михаил почти бездумно записывал всё, что рисовала его фантазия под тихий голос искажённый мягким акцентом. Мише казалось, что он прибывает в этом моменте вдохновения и счастья уже по меньшей мере вечность, и он совсем не отказался бы от добавки. Голос Воланда рассказывающий небесные сплетни становится, то громче, то тише и Михаил в итоге отвлекается от своего занятия, вслушиваясь в заковыристые истории. На листе то там, то тут начитают появляться смешные карикатурки ангелов. Но ни что не бесконечно. Вдруг во входную дверь стучат. Стучат раздраженно. — К тебе? — поднимает бровь Михаил. Ещё немного и Михаил бы начал волноваться за дурное здоровье, но звенит голос, что не перекроет никакая звукоизоляция. — Мишенька, открой! Если ты до сих пор не мёртв и не откроешь - я тебя лично под трамвай кину! — Ан-нет, ко мне. Щелчки отпираемого замка и: — Булгаков, ты в край охренел?! — да, под горячую руку Марго лучше не попадаться. — Так, — Михаил аккуратно вытесняет, уже успевшую пройти в квартиру подругу, — Ты чего прибежала? Рань ещё. Он прикрывает за собой дверь, после чего на него обрушивается лавина женской истерики. — Миша! Уже час дня! — возмущённо вскрикивает женщина. — Час?.. — шокированно переспрашивает Михаил. Из ступора писателя вывел хук слева. Ну, сумочкой пару раз отхватил и будет. Мужчина внимательней вгляделся в лицо подруги. Глаза ещё алели, как от сдерживаемых слёз, а лицо было бледным. — Трубки надо брать! — каждое слово сопровождалось довольно увесистой сумочкой. — Миш! — женский голос срывается на визг, — Ты мне вчера звонишь, говоришь про какого-то парня без крыльев, но с акцентом, а сегодня пол дня ни трубку взять, ни на сообщение ответить! — она прижимает к носу руку в сетчатой перчатке, из-за чего голос становится чуть искаженным, — Я думала он маньяк. Или ещё хуже. Что может быть хуже, Михаил решил не узнавать и притянул Маргариту в объятия. Из-за минимальной разницы в росте, Миша смог положить голову на её плечо. — Марго, тише, — он успокаивающе гладил чужие плечи. — Мне правда жаль, но я начал писать. Не просто делать бессмысленные заметки и «расписываться», а дейсвительно писать. — Скотина ты, Булгаков, — нежно выдыхает Маргарита, сильней обнимая Михаила. Они ещё немного так постояли. Знаете ли, приятно осознавать, что твоего ближайшего друга не убили в его собственной квартире. — Ладно, иди знакомь со своим не-ангелом, — улыбается Марго, выпуская друга из объятий.