***
Прошли ещё долгие годы. Летняя печаль окутывает мир, словно дымка тумана, накрывающая жаркие поля и знойные луга. Солнце, высоко над головой, словно огненное колесо, оставляет следы опаленных трав и истоптанных молодых цветов. Жара давит, словно невидимый груз тяжести, запирая каждый вздох и каждое движение в охват жгучего знойного пекла. Воздух стоит неподвижным и густым, словно душное помещение, где каждый вдох наполняет легкие жаром и дымом. Поляны, некогда усыпанные миллионами цветов, теперь увядают под палящим солнцем, оставляя после себя пустынные просторы и заглохшие ароматы прошлой красоты. Реки и озёра испаряют свою жидкость, словно слёзы исполненного горя, оставляя за собой пересохшие ложа и истощённые берега. Грозы на горизонте, грохот грома и скачущая молния, приносят временное облегчение от знойной удушающей жары, но их приход сопровождается громким рыданием неба и земли, словно стонущим должником, который расплачивается слезами. И в этой жаркой летней суете, в которой каждая минута кажется вечностью изнуряющего терпения, хочется лишь вглядеться в скрытые глубины природы, в невыносимую тоску и усталость, которую она несёт с собой, напоминая о трудном пути, идущим в будущее. Лето было как временное затишье в ожидании неведомой печали, которая придёт с приходом осени, оставив за собой лишь следы прошлой жары и быстротечной красоты. Джисон медленно прогуливался по своему маленькому саду, где каждый цветок имеет свою собственную историю. Он нежно поливал ромашки из старого кувшинчика, который когда-то принадлежал его матери. В его глазах была тоска, но и тепло, воспоминания о прошлом смешивались с любовью. В его одиноком труде проступала невероятная преданность и забота о каждом растении, словно они были его единственными компаньонами в этом мире. Его лицо, покрытое мелкими морщинами времени, отражало глубокие следы жизни, словно каждая из них была отпечатком прошедших лет. В его глазах горели угли памяти, зажжённые веками надежды и потерь. Седые пряди, мягко подчеркивали его пожилой возраст, покрывали голову как седина на старинной книге, полной неисказимых историй и мудрости. Полил сад, сел на скамейку под деревом, спрятавшись от палящего солнца в прохладной тени коры, и глубоко вдохнул запах лета. Сложил ладони вместе, зажмурился, прислонился затылком к коре. Опять сидел и смотрел на горизонт. Вспоминал тот день, когда он осознал, что теперь они с Минхо больше никогда не будут вместе поливать эти ромашки.***
1952 год. Конверт с письмом валялся на полу. Хан сползает по стенке на пол и заливается горячими слезами, закусывая ладони, чтобы не закричать во весь голос от боли, что разрывает его грудную клетку. Соседи и так не в восторге от произошедшего пару дней назад, когда Джисон рыдал и крушил всё, что попадалось ему на пути, пока его шестилетняя дочь играла во дворе. Он в шоке, что они не вызвали милицию, но видимо решили просто ни во что не вмешиваться. В тот день, в голове что-то больно щёлкнуло, а пальцы, которые вдруг стали непослушными, быстро разворачивали мягкую бумагу, надорванную с одного края. Джисон слышал собственный пульс, когда читал первые строки. Он не помнил, зачем ему дышать. Прошло два дня с момента получения этого письма. Но это было не от Минхо. Письмо было о нём. В тот день было не так плохо, как сейчас, ведь тогда Джисон ещё ничего толком не понимал. Ему просто было больно от слова «погиб», и от того, что это слово стояло в одном предложении рядом с именем Минхо. Зато час назад, когда он своими глазами увидел тело Ли, покрытое ранами и кровью, которое только привезли, и сейчас, вернувшись в пустой дом с маленькой дочкой, реальность словно ударила его по голове. Девочка прижимаясь к Хану, плакала и спрашивала, почему ей говорят что папы Хо больше нет. — Он же сказал, что пошёл сражаться с пиратами, чтобы забрать сокровища! Он же сказал, что вернётся! В тот день пошёл снег, хотя был октябрь. Белые нежные ромашки были покрыты холодным снегом. Он прижал к своей груди девочку, поглаживал её по волосам, и захлёбывался в своих слезах. Октябрьский снег тихо падал на поле, где когда-то цвели нежные ромашки, украшая его яркими красками и ароматами лета. Белоснежное одеяло покрывало их лепестки, словно прощальный поцелуй от зимы, неумолимо приближающейся к концу уходящего ветра. Любимый человек, чьё сердце всегда билось в унисон с сердцем Джисона, теперь ушёл далеко-далеко, погребённый в безжизненном ледяном покрове природы. Его глаза, тогда с нежностью и любовью смотревшие на Бёль, теперь закрылись навсегда, унося с собой все тайны и мечты, что жили внутри него. Он больше не мог читать Бёль сказки, не мог её щекотать. И теми же губами, которые рассказывали дочери сказку на ночь, он уже не мог поцеловать Хана. Теми же руками, которыми он щекотал Бёль и смешил весь дом, он уже не мог обнять своего мужа. Тишина окружала их, заглушая звуки собственной боли и горя. Покрытые снегом ромашки словно символизировали скорбь и пустоту, которые теперь обрели новый смысл в этом октябрьском мире печали. Вечерний ветер танцевал вокруг них, словно играя листьями времени и воспоминаний. Ромашки, просыпаясь, чтобы попрощаться с уходящим летом, склоняли головки под тяжестью мягкого снега, стремясь укрыть свою нежность от ледяных объятий октябрьской природы. Их белоснежные лепестки горели в белизне снежного покрывала, словно огонь детских мечтаний, уничтоженных холодной реальностью времени. Заснеженная дорога напоминала о далёких днях вечерних прогулок и детских радостях под угасающий шелест ромашковой поляны, теперь застывшей под покровом белого тумана. И в этот октябрьский миг, когда уходило тепло и приближалась зима, ромашки замерзали в последних призывах тепла и света, оставаясь тихими свидетелями природных перемен и бесконечного круговорота жизни. Мир терял свой красочный лик, погружаясь в спящую зимнюю реальность, оставляя лишь следы печали.***
Хан тяжело выдохнул. Жизнь Джисона была словно застывший момент, в котором каждый вздох, каждая мысль наполнены отсутствием старшего. Письма Минхо были для Хана как святая реликвия — слова любви и надежды касались его души, как ласковое прикосновение в темноте. Он хранил их как самое драгоценное сокровище, данное ему в час неизвестности и разлуки. Чернила на бумаге становилась мостом между ними, перенося их души через безбрежность во времени и пространстве. Бёль выросла. Стала юристом, создала собственную семью. Часто навещает отца. Бёль с мужем говорили чтобы он жил с ними или хотя бы по соседству. Но Джисон не согласился ехать в город, сказав, что Минхо живёт в деревне. Дом пустой и тихий. Угольно-чёрные дуги над глазами космической темноты метаются между вещами, а руки застывают в воздухе в очередных попытках прикоснуться к вещам Минхо. Ветки деревьев, стучащие об окно, заставляют тело съёживаться, то ли от внезапного холода, то ли от накрывших негативных эмоций. Ноги подкашиваются, лёгкие рвутся, мышцы жжёт. Невыносимо. Здоровье Хана уже не тот. Но он по-прежнему не сидит на одном месте. Он встал, тяжелой походкой подошёл к почтовому ящику, поднял глаза к небу и тихо помолился. Хотя он знает, что знакомого подписанного письма он не найдет. Открыл. Пусто. Пошёл и обратно сел на скамейку. Седой мужчина сидел один в саду, окружённый цветами и зеленью. Забор низкий, его уже много лет никто не чинил, поэтому он почти упал. Хан уже не мог его починить. Зять предложил свою помощь, сказав, что лучше вообще убрать этот старый деревянный забор и построить новый из булыжника. Джисон всегда отказывался, говоря, чтобы ни за что его не трогать. Он всегда сидел под деревом, окружённый ромашками, и смотрел на дорогу. Он вздыхает, глядя вдаль, в ожидании своего возлюбленного. В глазах у него смешались грусть и надежда, воспоминания о прошлом и желание увидеть его снова. Он вспоминает их весёлые прогулки в парке, их долгие разговоры в тени старых деревьев. Он вспоминает их мечты и обещания.***
1948 год. Детский дом. Минхо и Джисон знали, что они хотели бы стать родителями, и когда они узнали о Бёль, двухлетней девочке из местного детского дома, им сразу же захотелось помочь ей найти дом и любящих родителей. Они посещали детдом, играли с Бёль, общались с ней, и каждый раз их сердца таяли от тепла и доброты этого маленького ребёнка. Они решили забрать Бёль к себе. Минхо и Джисон обратились в суд чтобы официально удочерить Бёль. Они были готовы к ответственности и знали, что смогут дать Бёль всё, что ей нужно для счастливой и безопасной жизни. Они привели её в свой дом, обустроили комнату для неё, купили игрушки, детскую посуду, кроватку. Её милое лицо отражало счастье от того, что теперь у неё есть семья, которая будет заботиться о ней и любить её. И так началась новая глава в жизни Минхо, Джисона и маленькой Бёль — глава семейного счастья, любви и радости.***
1953 год. Война окончена. Корея была разделена на Южную и Северную. Выжившие солдаты вернулись, их семьи со слезами на глазах встречали своих отцов, братьев и сыновей. А Джисон ждал. Сидел в саду и смотрел на дорогу. Все говорили, что Минхо не вернётся, но Джисон продолжал его ждать. Его сердце хотело дождаться его. На часы выжидающе смотрит. Сердце Джисона билось сильнее, когда каждый день он ждал своего возлюбленного. Дни превращались в недели, недели в месяцы, а месяцы в годы. Он сидел вспоминал их совместные счастливые годы. Воспоминания о их счастливых моментах и их дочь — вот что удерживало его в этом мире. Он прекрасно знал, что Минхо больше нет. Но ему будто спокойнее, когда он сидел в саду, глядя вдаль, надеясь увидеть на горизонте знакомую фигуру. Хан полюбил обманывать себя. Он помнил обещание, которое дал Минхо в их последнюю ночь перед его отъездом: «Я вернусь, чтобы быть с тобой до самой старости». И Джисон верил в каждое слово. Он поливал цветов, ухаживал за ними, посадил их на могиле Минхо. Ромашки в этом саду стали символом памяти и любви. Они напоминают о прекрасных моментах, проведённых вместе, и о чувствах, которые их связывали. Радостно осознавать, что их красота и нежность продолжают радовать Джисона и напоминать ему о чудесных моментах, которые он разделил с Ли. Годы шли. Джисон смиренно ждёт. Занимается простыми делами: работает, убирается, читает, шьёт рваные колготки дочери, готовит и собирает созревшие яблоки. Минхо обожает сок из них и повидло. Хан заботливо их в банки складывает, уложит спать Бёль, выходит на улицу, садится на скамейку, и ждёт. Иногда засыпает прямо там. Младший очень часто ходит на кладбище, но будто там лежит не Минхо. Как этот камень может быть им? Джисон не верит. Даже после работы он чем-то занимается до ночи, пытаясь отвлечься от своих мыслей. Готовит много еды; много для двоих. Играет с Бёль, водит её в школу, в свободное время шьёт платья для её кукол. Каждый вечер сидит на улице, смотрит на дорогу, засыпает измученным и с тяжёлой головой от мыслей, надеясь не видеть снов. Они больные слишком, и одновременно счастливые до сладости, остающейся на языке при пробуждении. Во снах и мечтах приходит Минхо, блистает своей яркой улыбкой и глаза щурит на солнце, незакрытом облаками, что целый день по небу ползут, медленным и тихим ветром гоняясь. Во сне его голос звучит нереально сладко, младший запоминает отчаянно. Старший его обнимает, целует, ласкает, вдыхает запах. Усаживает Бёль на шею, и бегает во дворе. Джисон волнуясь за них обоих, говорит быть осторожнее. В фантазиях тоскующего воображения не больно совсем, касания губ кажутся приятными и тоскующими. Он любит и ненавидит собственные сны, а когда просыпается, тихо плачет в подушку, сожалея, что посмел стирать рубашку Хо. На ней его запах с каждым годом всё больше проветривался.***
Джисон выдохнул, обводя взглядом мир вокруг. Его лицо отражало тяжелую утрату, взгляд был устремлен в далёкое небо, словно ища ответы на вопросы, которые мучали его сердце. Память вернула его к тем дням, когда жизнь была полна смеха и радости, когда рядом был его муж, его опора и любовь. В ушах звучали далёкие голоса и шум детских игр на детской площадке и в саду, но его мысли были где-то далеко. Он вспоминал улыбку, которая делала его счастливым, ласковые слова и касания, которые наполняли сердце теплом. Теперь эта скамейка была пуста, лишь одинокий пожилой мужчина встречал взглядами прохожих, а внутри его бушевала боль неистовой силы. Летнее солнце горячими лучами обогревало его тело, но сердце было осенним ливнем, пронизывающим его до самой души. Слёзы, скрытые от посторонних глаз, текли по слегка морщинистым щекам, омывая боль и печаль, которые стали его постоянными спутниками с того дня, когда он потерял свою вторую половину. Глядя в далёкие просторы небес, он проводил каждый вечер один на скамейке, думая об ушедшей любви, воспоминания о которой никогда не покинут его сердце.