Злодейский (Villainous)

      Всю следующую неделю Кроу провел в совершенно жалком состоянии, которое только человек может сам на себя навлечь.              Как только он вернулся в «Гнездовье», то сразу же поднялся наверх и действительно напился до беспамятства той же ночью. Он пил и на следующее утро, и в течение всего дня. Усилием воли ему удалось продержаться абсолютно пьяным в стельку почти двадцать четыре часа кряду. Возможно, запой бы затянулся и на более длительный срок, но у него закончилось вино. Последующее похмелье было настолько сильным, что еще один день ему было слишком плохо, чтобы думать о случившемся.              Но пьяный угар не мог длиться вечно.              Когда наступил следующий трезвый день и Кроу наконец с трудом поднялся на ноги, то, к своему ужасу, обнаружил, что события – ладно, его собственные действия! – в Лесу разрушили некий эмоциональный барьер. Разломы на его сердце еще сильнее растянулись, проклятая дамба получила брешь, и никакие уговоры не смогли бы удержать пресловутый океан чувств на прежнем месте. Один глупый, безрассудный поцелуй высвободил что-то в нем, и, словно нитка, зацепившаяся за деревянную занозу, это что-то с каждым днем все больше распутывалось, унося с собой его рассудок.              «Дурак, – яростно думал Кроу, намыливая волосы в ванне в попытке избавиться от вони прокисшего вина. – Дурак, дурак, дурак... О чем, черт возьми, я только думал?» Поцеловать его и представить все так, будто... будто он считал, что Азра ему что-то должен. Обмануть его доверие, воспользоваться им, когда он еще был дезориентированным, сбитым с толку и не до конца выздоровевшим, как какой-то... какой-то... «Гр-р. Подлец. Злодей. Прохвост». Кроу застонал в агонии и стал усиленно тереть голову, пока кожа не начала гореть, пытаясь смыть воспоминания мылом. Не помогло.              «Дурак – это еще мягко сказано», – размышлял он потом, облокотившись на подоконник. Даже при других обстоятельствах, что именно он ожидал услышать от Азры? «О, Кроу, я знаю, что обручен и должен был убить тебя на месте еще при нашей первой встрече, да и само приближение к твоему жилищу чуть не стоило мне жизни, но я нахожу тебя настолько потрясающе привлекательным, что готов бросить ради тебя все. Не хочешь ли пообжиматься?» Он издал стон отвращения к себе и со всей силы швырнул еще один камень в живую изгородь. Корзина рядом с ним была почти пуста, и все вороны в кои-то веки держались от него подальше.              Неужели у него выработалась зависимость от боли, раз он стал таким дураком? Нет ничего нелепее, чем надеяться, что хоть какой-нибудь жителей Северных Земель, да и вообще хоть какой-нибудь обыватель, может испытывать к колдуну чувства. Ему повезло, что принц хотя бы считал его другом, но теперь, когда он переступил эту черту, Азра, скорее всего, больше никогда не захочет его видеть. От этой мысли у него защипало глаза. Очередная глупость с его стороны: проливание слез было еще одной слабостью, которую колдуны совершенно не терпели. Кроу провел рукой по лицу и приложился лбом о рабочий стол, опрокинув чернильницу и испортив письмо с извинениями, которое пытался (безуспешно) написать весь день. Он подумывал было найти какого-нибудь гонца, чтобы доставить письмо в Феллз, но слова никак не шли.              Азра все эти три дня тоже хранил молчание: не было ни маленького белого голубя, впорхнувшего в его комнату, ни свитка с золотой печатью.              Наверное, их уже и друзьями не назовешь, размышлял Кроу за ужином, угрюмо ковыряясь в еде – гоняя по тарелке простую вареную картошку и давя ее вилкой в белую пасту. Глупо было придавать такое большое значение недолгому дружескому общению, превращая простой поцелуй руки в нечто большее. Азра был добр ко всем, такой уж у него характер. Он проявил к нему доброту еще до того, как они толком узнали друг друга, практически с того самого первого рокового дня у Стены... Он никогда не отшатывался от его шрамов и всегда относился к нему как к человеку... просто по доброте душевной.              И даже если бы Азра мог теоретически чувствовать к колдуну нечто большее... ну, после неосторожного поцелуя стало очевидно, что теория сильно расходится с практикой. То, что он испытал настолько сильное отвращение, что сбежал, стало тому убедительным доказательством. Какое бы доверие Азра ни питал к нему раньше, Кроу, очевидно, разрушил его. Это как раз в его стиле – потушить единственный лучик света в его беспросветной жизни.              «Вот что случается, когда забываешь об осторожности: ты сжигаешь все вокруг себя дотла».              Кроу размял несчастную картошку с такой силой, что даже стол задрожал, и отпихнул тарелку в сторону. Так и оставив ужин нетронутым, он встал и поплелся спать.              Да и неважно это, подумал он, крутя в руках одеяло, пока швы не начали расходиться. Потому что это было бы безумием. Колдун и Северянин, да еще и королевской крови? Ха. Нелепо. Смешно. Безрассудно. И Совет, и короли устроили бы коллективную истерику такой силы, что ее было бы слышно даже за морем. Так что ему еще повезло – он просто чудом избежал огромных проблем.              Но когда Кроу лежал ночью в постели, глядя в потолок с балдахином, и ему больше нечем было заняться, не на что отвлечься или направить свой гнев, тяжесть в груди становилась просто невыносимой. В эти темные часы, когда у него перехватывало дыхание от боли, он невольно утешал себя, вновь переживая тот момент в лесу. Только на этот раз... Азра не отшатывался. Он невольно вспоминал ощущение его тела, тесно прижатого к его собственному, и представлял, каково это – обнять его по-настоящему, когда он будет полностью в сознании, и поцеловать снова, и... не останавливаться на поцелуях... Хотя сейчас, как никогда, подобные фантазии вызывали у него досаду и злость на себя, так что он колотил подушку и пытался подавить свое воображение, не дающее ему уснуть. Пытался, скрежеща зубами, игнорировать предательскую реакцию собственного глупого, идиотского, причиняющего одни неудобства тела, жестоко издевающегося над ним дико оптимистичными предположениями, которым никогда не суждено осуществиться. Он со всей силы вцеплялся руками в волосы, намеренно держа их над головой – подальше от пульсирующей нижней половины тела – и упрямо отказываясь прикасаться к себе. Он этого не заслуживал. В любом случае, он хотел – не хотел – прикосновений других рук, а собственное его тело уже наделало достаточно глупостей.              Сон тоже не был спасением, когда Кроу все-таки в него погружался, поскольку и там он лишь заново переживал сцену у костра, причем без всякого самоограничения со стороны сознания. Полностью лишенный силы воли, он был пленником своих снов, вкушая даруемую ими радость, только чтобы снова и снова просыпаться в холоде суровой реальности. Его преследовал призрак прикосновений, которых он на самом деле не испытал, оставляя его сонливым и ужасно подавленным.              Азра не написал и на следующий бесконечно тянущийся день.              К вечеру четвертого дня Кроу решил, что трезвость сильно переоценена. Он отправился в «Игривую Иезавель» и провел вечер, пьяно жалуясь на жизнь всем окружающим и рыча на тех, кто осмеливался приблизиться. Все сторонились пьяного безумца в очках, так что в основном он разговаривал сам с собой. Ну, и с Азрой, конечно. После четырех или пяти бокалов реальность начала понемногу размываться, и Кроу обнаружил, что бормочет, обращаясь к принцу, словно он действительно находится рядом, на своем обычном месте.              Наконец к нему подплыла мадам Трэйси в вихре зеленого атласа и трепета сорочьих крыльев и с мягкой настойчивостью прогнала из-за стола.              – Тише, тише, дорогой, – твердо сказала она, когда он издал раздраженный, протестующий возглас. – Если будете продолжать в том же духе, то скажете то, чего говорить не следует. Давайте-ка подниматься. – Она помогла ему встать и сказала еще что-то сочувственное под щебетание Сержанта, но в этот момент все было очень нечетко, и Кроу уже не мог разобрать слов. Отмахнувшись от ее предложения переночевать, он с угрюмым ворчанием схватил свою все еще наполовину полную бутылку и, пошатываясь, вышел на улицу.              Что было дальше, он не помнил. Зато точно запомнил, как проснулся на следующее утро в одной из пустых гостевых спален «Игривой Иезавели», раскинувшись на горящем стеганом покрывале. Слава судьбе, хоть очки остались на нем.              Трэйси оказалась очень понимающей. Она безропотно приняла его объяснения по поводу опрокинутой свечи и даже отказалась от предложения заплатить за ущерб.              – Со мной и не такое раньше случалось, дорогуша, – сказала она и как ни в чем не бывало протянула ему фарфоровую чашку с чаем и влажную холодную ткань для больной головы. Бунтующему желудку Кроу не очень-то хотелось чая, но отказываться, учитывая ситуацию, было бы невежливо. Он сидел, сгорбившись, в конце барной стойки и старался быть как можно менее заметным, пока прихлебывал чай, хмуро размышляя о своем жизненном выборе. По крайней мере, чай был горячим и с большим количеством сахара, и, к его удивлению, оказал весьма благотворное действие, избавив от головной боли и тумана в мыслях. Добравшись до дна чашки, Кроу почувствовал себя почти здоровым, на что вряд ли имел право после своего поведения прошлой ночью, и это еще не принимая во внимание выпитые полбутылки бренди. Он смущенно поблагодарил Трэйси и как можно тише выскользнул из таверны.              Разумеется, с ним все будет в порядке. За двадцать два года самостоятельной жизни он научился справляться с вещами и похуже. Это было просто возвращением к статусу-кво, к нормальной жизни. Он вновь обрел свободу, вот и все – пустую и бесцельную свободу полного, абсолютного одиночества.              «И даже если Азра и держал тебя за руку и на секунду ответил на поцелуй, – говорил себе Кроу, яростно подстригая неколючую часть живой изгороди у дверей башни позже тем же днем, – даже если это не было плодом твоего воображения, это ничего не значило, потому что он приходил в себя после смертельно опасной травмы головы, чертов ты тупица».              Стиснув зубы, он бессистемно орудовал ножницами с чрезмерной силой, оставляя в зелени рваные дыры размером с дыню.              Кто знает, может, люди постоянно держатся за руки и целуются, просто чтобы выразить дружеские чувства. Или от переполнявшей их благодарности. Скорее всего, так оно и было. Азра ничего такого не имел в виду, когда держал его за руку или целовал в ответ, просто позволив себе милый, дружеский, платонический поцелуй.              Кроу метнул ножницы в каменную стену, едва не задев Хастура, когда тот обходил башню с лейкой – они столкнулись друг с другом впервые за всю неделю. Хастур отпрыгнул и наградил его ядовитым взглядом, но прежде чем он успел что-либо сказать, Кроу прошаркал обратно в дом, оставив печально изуродованную живую изгородь в прежнем виде.              С ним все будет в порядке. Он даже не собирался целовать Азру, нет – просто на мгновение потерял голову от лунного света, облегчения и усталости... вот и все. Поцелуй с Азрой был... сбоем, секундным помешательством. Слишком много лунного света может кого угодно сподвигнуть на безумства. Лунный свет – очень опасная штука.              Но он был в порядке.              Кроу так и сказал изображению отца на лестнице. Он прорычал это возможно разумному доспеху в комнате с Артефактами и пробормотал про себя, тщательно вытирая пыль с кричащей коробки, все еще светящихся амулетов и теперь уже чуть громче гудящей книги стихов. Он сердито выкрикнул это своим расстроенным орхидеям, мстительно заливая их водой. Он проворчал это воронам, которые с надеждой садились на подоконник в тщетном ожидании вкусностей. Он повторял это себе, словно мантру, медленно отрабатывая новое заклинание, призванное придать лилиям новый особенный оттенок желтого... пока не понял, что делает, потерял контроль над заклинанием и случайно поджег бриджи и вторую любимую пару кожаных сапог.              Он был в порядке. Поцелуй ничего для него не значил.              Ничего.              Совсем ничего. ***              Кроу мог бы до бесконечности упиваться жалостью к себе, если бы не одна вещь, более неотвратимая, чем погода, голод или даже сердечные раны: правительство.              Вечером пятого дня он ничком лежал на кровати в одних бриджах и пытался ни о чем не думать, когда в дверь его спальни постучали.              – Что? – пробормотал он в одеяла.              Непонятное бормотание. В последнее время Хастур был еще более угрюмым, чем обычно, что и неудивительно.              – Что?              – К вам Совет пожаловал, – раздалось раздраженное рычание с той стороны двери.              Кроу вскинул голову.              – В полном составе? – тупо уточнил он.              – Нет, только лорд Лигур.              «Лигур? Здесь? Блестяще».              – Ладно. Ух. Сейчас спущусь. – Он поднялся на ноги и нехотя натянул на себя скомканную рубашку с пола. Быстро наколдованная волна тепла разгладила ее, а еще одно заклинание удалило наиболее очевидные пятна. Кроу взглянул в зеркало, поскреб щетину на щеке и поморщился. «Черт». Пальцами зачесав волосы назад, Кроу решил, что хватит с него усилий по приведению себя в порядок, и без энтузиазма начал спуск по длинной лестнице.              Лигур притаился у входа, одетый в длинный черный кожаный камзол с обшлагами и короткий плащ в тон. Проклятая ящерица, как обычно, цеплялась к его плечу, обвив его шею своим длинным хвостом. Лигур сощурил желтые глаза, когда Кроу спустился по лестнице, и долгое время ничего не говорил, молча разглядывая его.              – Ты что, болел? – спросил он с сомнением.              – Ну... вроде того. – Кроу кашлянул в кулак. – Да, подцепил что-то вроде малярии, но со мной все будет в порядке. Был немного не в себе. Перемена погоды, знаете ли. Мне уже лучше, – неубедительно сказал он.              – Понятно. – Лигур снова осмотрел его, хмурясь.              Проследив за его взглядом, Кроу обнаружил, что к передней части его бриджей прилипла расплющенная фиолетовая орхидея. Он стряхнул ее и вздернул подбородок, стараясь изобразить уверенность в себе.              – Чем я могу вам помочь?              – Ты не ответил на наши сообщения.              – Сообщения?              В почтовом лотке лежала пара черных запечатанных конвертов, если задуматься.              – Точно, сообщения. Эти сообщения. М-м. Да, я их получил.              Лорд Лигур сверлил его недовольным взглядом.              – Если мы отправляем тебе письмо, то ожидаем ответа, Кроу. У нас нет привычки наведываться сюда с визитами. Я бы не приехал, если бы мы с кузеном Хастуром не запланировали визит заранее.              «Конечно, запланировали», – подумал Кроу.              – Нам бы не хотелось думать, что твое поведение стало... скажем так... хм... нестабильным, – зловеще произнес Лигур.              «Будь ты проклят, Хастур». Очевидно, сообщение о его предполагаемой «трусости» в отношении Азры было направлено прямиком в Совет. Ясно, что Хастур до сих пор пребывал в ярости и, несомненно, надеялся на официальное порицание. Кроу мысленно представил, как вышвыривает старого шпиона из верхнего окна башни. Эта фантазия развеселила его куда больше, чем он ожидал.              – Как я уже сказал, я был болен, – отрывисто бросил он. – Все обычно немного не в себе, когда болеют. Я чувствовал приближение болезни несколько недель, а может, и месяцев, но теперь все позади. – Он сглотнул и провел рукой по лицу. – Определенно позади, без сомнения.              Желтые глаза Лигура впились в него тяжелым оценивающим взглядом, который, несомненно, призван был устрашить его, но Кроу ничуть не волновался. Совет не станет напрямую допрашивать его об инциденте – пока не станет, – о котором никто больше не знал и которое никак не влияло на репутацию колдунов. В противном случае, это означало бы признать, что они получали сообщения от Хастура, и лишиться возможности притворяться всезнайками. Они предпочитали ронять зловещие намеки как часть их мелочной игры. Колдуны, в конце концов, в основном ограничивались угрозами, не претворяя их в жизнь.              – И теперь ты, по-твоему... пришел в себя? И больше не допустишь оплошностей в суждениях? – медленно спросил Лигур, вновь прищурившись. «О, эти ублюдки думают, что они очень хитрые, да?» – раздраженно подумал Кроу, борясь с желанием закатить глаза. Все они были такими же скрытными, как громкий пердеж.              – Ага. Определенно пришел в себя. Все вернулось на круги своя, – ровным тоном ответил он. – И это все?              Лигур хмыкнул.              – Да. Пока что. – Повернувшись, чтобы уйти, он взмахнул плащом с излишним апломбом, что, впрочем, и вправду смотрелось довольно эффектно, но потом остановился и бросил пронзительный взгляд назад через плечо. – Помни, что в первую очередь ты должен хранить верность своему роду, Кроу. Ты прежде всего колдун.              Кроу фыркнул.              – Точно, – пробормотал он, закрывая дверь. – Как будто я смогу когда-нибудь об этом забыть. ***              Это был прекрасный солнечный день в Хай Феллз. Такой ясный свежий приморский день, который идеально подходил для прогулок, верховой езды и вообще для любых занятий. Белые морские птицы кружились в безоблачном небе над дворцом, их крики разносил прохладный соленый бриз.              Принц Азра сидел в постели, где и провел последние несколько дней. На коленях у него лежала книга – впрочем, закрытая. Он просто сидел, глядя в пространство и размышляя – в последнее время он часто это делал.              Его роскошная спальня с золотыми шторами и пестрыми ткаными коврами, с высокими арочными окнами, пропускавшими яркий солнечный свет, казалась сегодня тусклой. По-летнему голубой цвет атласного покрывала был как будто бы приглушенного серого оттенка, словно затянутое тучами небо. Роскошные кожаные переплеты книг на полках были унылых оттенков коричневого. В общем, блеклая комната для блеклого человека.              Смутно осознав, что Майкл так и не ушел, Азра поднял голову.              – Прости, что?              Высокий принц стоял у изножья его кровати со сложенными на груди руками и смотрел на брата свысока, задрав свой орлиный нос.              – Слуги говорят, что ты только ковыряешься в еде. Ты ведь не умираешь?              – Нет, конечно, нет, – уныло ответил Азра, потянув за шелковую нить, свисавшую с манжеты рубашки. – Но спасибо за заботу.              Майкл фыркнул.              – Просто ты лежишь здесь уже три дня.              – Ты продолжаешь демонстрировать беспрецедентную наблюдательность.              Майкл недоумевающе нахмурился, настороженно рассматривая Азру. Возможно, слово «беспрецедентный» оказалось для него слишком сложным, ведь в нем было аж целых пять слогов.              – Врач сказал, что сегодня утром жар спал, – наконец произнес Майкл, все еще хмурясь. Азра снова опустил взгляд на свои руки.              – Полагаю, так и есть.              Он попытался поесть. Кухарка приготовила несколько его любимых блюд, чтобы поднять ему настроение, но чувство вины, печаль и смятение скрутили его желудок в тугой узел, так что ему с трудом удавалось глотать. Азра попробовал было читать, но показавшиеся вдруг безжизненными слова совсем его не увлекали. Он держал свой светящийся камень в ящике бокового столика, надежно спрятанный от посторонних глаз.              В основном он просто лежал, уставившись в пространство, и прокручивал в голове ту ужасную ночь – прокручивал в голове свои поступки.              Запрыгнув на Серафину, он успел проскакать по лесу всего пару минут, прежде чем благоразумие вернулось, как пощечина, заставив его замереть. Тогда он развернул лошадь и бешено поскакал назад, в панике, равной той, что заставила его сбежать, не зная, что сказать или сделать – зная только, что все в нем кричало «Подожди!». Он искал, казалось, несколько часов, продираясь сквозь хлеставшие его мокрые ветки, по-прежнему одетый лишь в тонкую рубашку и бриджи, но так и не смог найти поляну. Ни костра. Ни прекрасного рыжеволосого колдуна, сидящего там, где он его оставил. Да и с чего бы? Он оставил Кроу, бросил его после всего, что тот сделал для него, просто сбежал, как переполошившийся ребенок, не сказав ни слова, даже не убедившись, что с ним все в порядке...              «Как я мог так поступить с ним?»              Когда он окончательно сдался и прекратил поиски, то был уже дезориентирован, потерялся в лесу и промерз до костей, причем зубы стучали так сильно, что это вряд ли можно было объяснить одним лишь холодом.              Он плохо помнил, как добрался до постоялого двора, причем произошло это в большей степени благодаря уму Серафины, чем его собственным заслугам. Путь через Лес, через ворота и до Тадфилда представлялся ему лишь сплошным размытым пятном пробиравшего до костей холода. На следующий день он проснулся в кровати в комнате трактира, пылая от жара – закономерный итог того, что он полночи скакал в полураздетом виде по холодному лесу, как последний дурак. Встревоженный трактирщик немедленно отправил весточку во дворец, и Азре ничего не оставалось, как согласиться на предложенную поездку в карете обратно в Феллз, которая заняла целый день.              Он провел два дня в постели в своих покоях, пока жар не спал. Теперь ему хотелось лишь остаться одному и попытаться разобраться в своих мыслях, но вокруг постоянно мельтешили слуги, а один из братьев дважды в день наведывался к нему, чтобы спросить, не поправился ли он – не из братской заботы, естественно, а потому что Гэбриэль хотел обсудить дату свадьбы. И, конечно же, больше тренировок.              Эта перспектива определенно не мотивировала его на то, чтобы встать с постели, да и вообще что-либо делать.              И ох... выражение боли на лице Кроу, когда он отстранился... оно преследовало его. Глаза постоянно щипало, горло сжималось, когда он пытался откусить хотя бы кусочек пищи.              – Гэбриэль допускает, что ты притворяешься, чтобы избежать тренировок, – вставил Майкл, снова грубо прервав его мысли.              Азра презрительно фыркнул.              – Кто бы сомневался.              Неприятная ухмылка искривила тонкий рот Майкла.              – Я бы тоже этому не удивился. Я до сих пор не понимаю, как ты умудрился заболеть после всего одного дня отсутствия. Возможно, расставание с книгами оказалось для тебя слишком тяжелым испытанием.              – Может, вы все попробуете для разнообразия заняться своими чертовыми делами, – мрачно ответил Азра.              За его заявлением последовала оглушительная тишина.              – ...Что?              – Как я уже говорил, я просто неважно себя чувствую, – продолжил Азра, не обращая внимания на изумленное выражение на лице брата. – Но я полагаю, это пройдет. Такие вещи всегда проходят.       Жар и вправду прошел. По официальной версии врачей, у него не было ничего серьезного. Он был просто... вялым и потерял аппетит. И Азра же не мог сказать им, что его грудь будто набита битым стеклом. Он не мог сказать, что чувствовал себя как страницы самых хрупких древних книг, таких тонких и ломких, что при неосторожном прикосновении они рассыпались в прах.              Такие причудливые описания вызвали бы лишь насмешки, поэтому Азра промолчал. Он только равнодушно смотрел на Майкла, удивляясь тому, как все просто и как мало это его заботит, и ждал.              Майкл заскучал первым, отводя взгляд и раздраженно пожав плечами, что явно должно было выражать безразличие.              – Как угодно. Дай нам знать, как только снова встанешь на ноги. Гэбриэль хочет обсудить с тобой детали свадьбы и объявление на Турнире.              – Да. Так он и сказал, – все так же монотонно ответил Азра. – Уже раз пять, полагаю.              Майкл снова уставился на него.              – Что с тобой такое? – потребовал он, наконец потеряв терпение.              Азра поднял голову и слегка нахмурился, поджав губы.              – Это... очень хороший вопрос, – честно признался он. – Подозреваю, что я либо прихожу в себя, либо окончательно теряю рассудок.       Бросив на него напоследок недоуменный взгляд, Майкл покачал головой, развернулся на пятках и вышел из комнаты. Дверь с щелчком закрылась за ним, и Азра остался один.              Один.              Азра снова уставился на свои руки.              Четыре дня. Четыре дня прошло с тех пор, как он видел Кроу в последний раз, и теперь было уже слишком поздно... что-либо предпринимать. Урон был нанесен. Он обидел своего самого дорогого друга и все испортил. Кроу наверняка презирает его и не пожелает услышать никаких объяснений после того, как он позорно и трусливо повел себя – это уж наверняка. И он еще оказался таким бесполезным старым дураком, едва не позволив себя убить! Азра протер глаза и застонал. Он безрассудно подверг опасности их обоих, едва не раскрыл их тайну, заставил Кроу пройти через, должно быть, ужасные испытания, а потом удрал, не сказав ни слова! Конечно, Кроу никогда больше не захочет иметь с ним ничего общего. Да и кто бы захотел? Бог свидетель, он сам не хотел иметь с собой ничего общего.              Он отправит письмо, решил Азра, как только сумеет улизнуть. Он просто не мог оставить все как есть, даже если Кроу не захочет его видеть. Последнее письмо, в котором он попросит у него прощения, извинится за то, что так получилось, и... попрощается. Скажет, как много он для него значил.              В письме? Азра закусил губу и сглотнул очередной ком в горле, который словно был сделан из колючек. Он не так себе это представлял. Честно говоря, он вообще не представлял себе этого, любой ценой избегая мыслей о необходимости попрощаться навсегда, но... письма было совершенно недостаточно. Как он мог передать нечто столь значительное, столь важное, как то, что для него значил Кроу, на бумаге? Как он мог выразить словами столь сложные чувства?              Он, конечно, не мог написать и сказать Кроу, что... что его поцелуй наполнил его самой невероятной, исполненной надежды радостью, настолько сильной, что это привело его в ужас. Что он вызвал у него такое сильное головокружение, что весь его мир перевернулся с ног на голову. Что это был самый прекрасный момент в его жизни... до тех пор, пока он перестал таковым быть. Потому что, коснувшись его губ, Азра понял, что, несмотря на все попытки убедить себя в обратном, он отнюдь не будет в порядке. Ни в малейшей степени. Ни капельки. Он понял это с такой мучительной и предельно отчетливой ясностью, что бежал с поляны, как будто кто-то грозил пронзить его сердце мечом. Потому что...              Потому что он любил Кроу. Конечно. Сейчас это было столь же очевидно, как восход солнца поутру, и он не мог поверить, что когда-то сумел убедить себя в обратном. Дорогой, любимый Кроу, с его теплыми золотистыми глазами и лукавой улыбкой, которая проникала ему под кожу и сжимала сердце. Это была не просто симпатия, не просто увлечение, а любовь. Азра всю свою жизнь изо всех сил старался не испытывать этого чувства ни к кому, потому что понимал, что ужас от потери станет просто невыносимым.              И он оказался прав, однако все равно любил своего прекрасного храброго рыжеволосого колдуна – начал любить его с самого первого дня их знакомства, – но что теперь толку от осознания этих чувств, если они лишь разорвут его сердце в клочья?              Он яростно вытер внезапно защипавшие глаза.              И конечно же, он не мог ничего из этого рассказать Кроу, потому что... потому что...              «Потому что это ничего не изменит», – подумал Азра с редкой для него беспомощной яростью, хотя и затруднялся сказать, на кого именно злится. Скорее всего, на себя. Руки под одеялом сжались в кулаки и вцепились в простыни. Ему стало трудно дышать: грудную клетку словно сдавливала металлическая перчатка.              Даже если кто-то вроде Кроу и вправду мог захотеть такого, как он... нет, это не имело значения! Было уже слишком поздно. Теперь Кроу точно ненавидел его. В любом случае, до официального объявления о помолвке оставалось меньше двух недель, и он не мог просто галопом умчаться в закат, отмахнувшись от всех обязательств, которые когда-либо возлагали на него семья и королевство! Нет, это совершенно невозможно. Он просто не мог этого сделать.              Некоторым людям не суждено быть счастливыми или, по крайней мере, слишком счастливыми. Иногда приходилось довольствоваться тем, что имеешь. Иногда ответственность означала, что ты не можешь получить желаемое. Некоторые мечты просто не могли осуществиться.              ...Он всегда успокаивал себя подобным образом, не так ли?              Азра снова сглотнул этот нескончаемый комок и потер пустой палец, на котором обычно находилось кольцо с печаткой.              Проблема заключалась в том, что он был счастливым – настолько безмерно счастливым, настолько по-настоящему живым в те месяцы рядом с Кроу, что старые аргументы звучали совершенно бессмысленно. Одно дело – смириться с жизнью без любви и секса, совсем другое – потерять что-то, что находится лишь на расстоянии вытянутой руки. И также совсем другое – причинить при этом боль Кроу. Такое ему и в голову не приходило, и он даже не предполагал, что ему придется с этим столкнуться, но теперь, после той ночи, уже не мог притворяться, что Кроу не было бы больно от их расставания. О, его расстроенное лицо...              Азра пытался подготовить себя к этому всю свою жизнь, но теперь далекая пропасть вдруг оказалась здесь, в непосредственной близости, и... сулила гораздо более глубокое и смертельно опасное падение, чем он представлял. Теперь он точно знал, чего лишится, и это делало ситуацию еще хуже.              На короткое время, наполненное солнечным светом и радостью, жизнь стала похожа на одну из его иллюстрированных историй, полную ярких красок, с предрешенным счастливым концом и отсутствием непреложных обязательств, хотя в реальной жизни все было совсем иначе.              Ведь так?              «Хотел бы я...»              Азра уставился на свои руки, но его мысли не желали складываться в упорядоченную картину. Внутри у него все бурлило, как тогда в Лесу, хотя на этот раз он сомневался, что это результат травмы головы.              Он просто устал. Он очень сильно устал – устал чувствовать себя неполноценным, несостоятельным сыном и еще худшим принцем, устал изо всех сил стараться соответствовать тому образу, на который должен был ровняться, и ощущать себя второстепенным персонажем собственной истории. Устал от попыток не чувствовать того, что чувствовал. Устал убеждать себя, что он в порядке.              Это было уже слишком. Азра фыркнул и опустил взгляд на книгу на коленях. Еще одна старая и горячо любимая книга народных сказок, полная невозможных побед и счастливых концов, которая всегда поднимала ему настроение, когда он чувствовал себя подавленным. На нее всегда можно было рассчитывать в этом отношении. Он провел рукой по знакомой обложке и слабо улыбнулся. Грубая кожа была приятной на ощупь: это было не одно из его глянцевых первых изданий, а запасная подержанная версия, которую он мог носить с собой, не боясь сильно повредить. Она пережила много путешествий за Стену, и даже ее несовершенство производило на него успокаивающий эффект.              Он немного почитает, чтобы успокоиться, потом недолго поспит, а позже...              Когда он проснется, то по-прежнему будет здесь. И на следующий день. И на следующий. И каждый день, чувствуя себя. Именно. Так.              Тусклая комната еще сильнее расплылась перед глазами, и Азра потер глаза, чтобы прояснить зрение.              На самом деле ему совсем не хотелось читать. Он поднял книгу нетвердой рукой, чтобы вернуть ее на полированный деревянный ночной столик. При этом передняя обложка слегка приоткрылась, и ему на колени вывалился засушенный желтый нарцисс.              Азра замер, не в силах оторвать от него глаз.              Нарцисс лежал на выцветших голубых простынях, потрясающе красивый и прекрасно сохранившийся.              Он вспомнил, как в тот дождливый день, вернувшись в гостиничную комнату, аккуратно положил свежий цветок в листок писчей бумаги и поместил между страницами книги на хранение. Там он и покоился, совершенно забытый до сих пор.              И конечно же, он вспомнил Кроу, который держал спящую луковицу в длинных изящных руках, побуждая нарцисс проснуться всего одним шепотом произнесенным словом – нарцисс, который он принес из-за случайного замечания о любимом цветке. Он ухмылялся своей плутовской ухмылкой и был полон той чудесной энергии, которую всегда привносил в свою магию. Костер в мире свечей, яркий и теплый, словно из сказки, но при этом такой настоящий...              Азра закрыл книгу и медленно и аккуратно положил ее на ночной столик. Осторожно протянув руку, он взял нарцисс и почувствовал, как его сердце затрепетало при прикосновении к нему. Казалось, он мерцал в сумерках, куда более реальный и яркий, чем остальные предметы вокруг. Словно нечто постоянное в мире изменчивых теней.              Он медленно обнял цветок обеими руками и поднес к груди, как будто в попытке заживить страшную рану.              Он вспомнил мягкие губы со слабым привкусом дыма и опустошительную, сокрушительную радость, вместившуюся в одно мгновение.              Он вспомнил шоколадный торт, и дюжину мелких магических починок, и ужасные шрамы.              Он вспомнил теплые руки, прижатые к его ледяному лицу, вспомнил обеспокоенные золотистые глаза так близко от своего лица. Вспомнил ощущение дезориентированности и растерянности... и в то же время большей безопасности, чем когда-либо в жизни.              Он вспомнил балкон, освещенный свечами, и руку, накрывающую его собственную в темноте.              «Если бы все было иначе, я бы пригласил тебя на танец».              Эти воспоминания были лучом ясного теплого света, пробивающимся сквозь зимний мороз, освещающим и согревающим все вокруг. Он любил Кроу, любил его больше всего на свете. И он собирался просто... отказаться от этого чувства? Без всякой борьбы?              «Хотел бы я…»              Азра испустил резкий, судорожный вдох. В груди возникло любопытное ощущение, словно лед наконец-то поддался оказываемому на него давлению.              Неужели он действительно больше заботился о том, чтобы соответствовать ожиданиям семьи, чем о том, чтобы быть верным себе и, как следствие, единственному человеку, который, казалось, действительно дорожил им? Неужели одобрение братьев значило для него больше, чем одобрение Кроу?              Ответы на сформулированные таким образом вопросы поразили его своей очевидностью: нет, нет и нет, конечно же, нет. А если это так... тогда какого дьявола он вообще делал?              «Хотел бы я...»              А почему нет?              «Ну, потому что, – с тревогой подумал он, сглатывая, – конечно же, я не могу, потому что... потому что...»              ...потому что тогда все то время, что он пытался смириться с судьбой, оказалось бы потраченным понапрасну. Если у него действительно был выбор, если в этом не было ничего зазорного, это означало бы, что он мог искать счастья все эти годы... и просто решил этого не делать.              От суровой правды этого откровения у него перехватило дыхание.              Именно этого он сейчас по-настоящему боялся, не так ли? Осознания, что он страдал напрасно. Признания, что он зря потратил свою жизнь, заставляя себя мириться с существующим положением вещей. Видимо, его страх был так силен, что он готовился отбросить хорошие годы вслед за плохими в отчаянной надежде, что это как-то повысит ценность всего уже прожитого.              Он думал, что просто принимает неприятную правду, но на самом деле лишь прятал голову в песок.              Женитьба на Уриэль не вернула бы ему ни одного из тех лет. Все, что ему оставалось, – это двигаться вперед. Но... он мог выбирать, каким будет этот путь.              Эта идея потрясла его до глубины души. Азра почувствовал обычный инстинктивный прилив вины, от которой у него вспотели ладони, но затем впервые в жизни взглянул на эту вину критически.              Кроу ведь тоже сделал трудный выбор, не так ли? Он отказался соответствовать ожиданиям других, убравшись от них подальше, и выбрал свое собственное счастье, при этом не будучи ни порочным, ни безответственным, и вообще не обладая ни одним из тех качеств, которые Азра так боялся обнаружить в себе. Но теперь Азра понял, что заклеймил себя, добровольно сочтя себя именно таким всего лишь за мысль прожить свою жизнь так, как ему самому того хотелось. Стараясь поступать правильно, он судил себя строже, чем кого-либо другого.              И он позволил как отцу, так и самому себе убедить себя в том, что не заслуживает лучшего. Он поверил в это так глубоко, что безропотно смирился с неотвратимостью судьбы в совсем еще юном возрасте, а затем выстроил вокруг своего сердца целую Стену оправданий, кирпичик за кирпичиком, чтобы ничего не менять. Убедил себя, что это единственный правильный жизненный путь. Что, сойдя с него, он станет эгоистом. Что, если он не оправдает чужих ожиданий, это сделает его каким-то... каким-то...              Злодеем.              Сидя в своей постели и сжимая в ладони хрупкий кусочек солнечного света, Азра почувствовал, как что-то глубоко внутри него треснуло. Словно застывшая корка вокруг его души, целая вечность страха и лжи раскололась и распалась на части, оставив после себя нечто чистое, гладкое и прозрачное, словно бриллиант.              Его наводнило довольно странное ощущение – оно было новым для него, но он решил, что это, должно быть... мужество.              «…что для меня важнее всего. Какие вещи стоят того, чтобы из-за них пострадать».              Азра уронил цветок и закрыл лицо руками. Его плечи тряслись, но он и сам не знал, от слез или от смеха.        ***              Гораздо позже, в холодную полночь, Азра сидел за своим маленьким письменным столом в ровном свете светящегося камня. Его лицо было сухим и решительным.              Перед ним лежал единственный лист бумаги с всего несколькими строчками текста – ни на что большее в данный момент он был просто не способен.              Оставалось только надеяться, что этого окажется достаточно.