связанные нитью крови

Очнулся Глеб со странным ощущением отдохнувшести. Прежде, чем к нему вернулось осознание собственного тела и положения в пространстве, мыслями он пребывал в чудесном сне, где его любили, и он был искренне счастлив. Вздрогнув, он резко вернулся в реальность, сразу ощущая пульсирующую от боли голову и почему-то тянущий низ живота. Он видел сон. Нет, даже не так. Он уснул. Впервые за двадцать семь лет мёртвой жизни. Резко сев в кровати, Глеб поморщился от боли в голове, обхватывая дрожащими пальцами виски. Это было по меньшей мере странно — вампирам физически не требовался сон. Глеб пытался, бесчисленное количество раз пытался уснуть, как во время человеческой жизни. Но даже если он напивался до ватных ног, которые отказывались его держать, он не засыпал. Проваливался в неизменную темноту и пустоту, но всё равно ощущал каждую свою конечность. Просто мозг немного отключал точки восприятия мира. А теперь он действительно спал. Закрыл глаза, а открыл через несколько часов, когда солнце уже вовсю проглядывало сквозь задёрнутые шторы. Хотя Глеб точно помнит, что вечер он провёл в полной темноте. Почему-то. Открыв глаза, он попытался справиться с немного расплывающимся взглядом. Одежда на полу. Не только его, почему-то. Стаканы на подоконнике и пачки сигарет. И всё в двух экземплярах. Блять. Память услужливо подкидывала обрывистые воспоминания о поцелуях и чьём-то невыносимо тёплом теле, об которое было так приятно греться. Стоп. Тёплом? Глеб попытался подавить панику, но она, подгоняемая похмельем, отказывалась отступать. Он же, блять, вампир, который если и чувствует разницы температур, то только если прислонится к кипящему чайнику, который покажется ему чуть теплее снега или куска льда. Всегда так было, абсолютно всегда. Он обнимал пьяного Юру, и тот ныл о том, что друг напоминал на ощупь сугроб, и ему холодно. А сам Глеб чувствовал только касания, но никакого тепла. Влияло ли на него такое количество выпитой крови? Да, определённо, виновата именно кровь. Такое оправдание почти сразу пришло в голову Глебу, лишь бы не размышлять, что с ним происходит. Сзади раздался резкий вздох и сонное бормотание, и он обернулся резко, сразу жалея об этом болящей головой. Уткнувшись носом в подушку, обняв её двумя руками, спал Серафим. В голове пронеслась тысяча матов на всех известных Глебу языках, когда он увидел его голый торс и расслабленное лицо. Он был по пояс укрыт одеялом, но не нужно было обладать сверхразумом, чтобы понимать — там тоже не найдётся одежды. Раз уж сам Глеб проснулся без неё, то вряд ли что-то изменится, откинь он одеяло со спящего Серафима. В каком-то наваждении, пытаясь подтвердить свою теорию о пагубном влиянии крови, Глеб протянул руку, осторожно касаясь голой спины, проводя пальцами по коже. Тёплая. Твою мать. Вздрогнув, Глеб отдёрнул руку, как от огня, вскакивая с кровати и как попало натягивая свою одежду. Схватив первую попавшуюся пачку с подоконника, он почти выбежал на кухню, опираясь дрожащими руками на подоконник и невидящим взглядом смотря вдаль. Он не понимал, что с ним происходит. Ему было страшно, потому что о таком он не слышал ни разу. Может, через Серафима выйти на Верховного и спросить у него? Всё-таки за столько веков хоть один такой случай должен был быть. Не может же он первый в истории быть таким калечным вампиром? Хотя, учитывая, что у Глеба всегда всё через жопу, а теперь буквально через неё, то удивляться было нечему. Но страха от этого меньше не становилось, поэтому он потратил несколько минут на то, чтобы дрожащей рукой поджечь кончик сигареты. Выдыхая мерно сигаретный дым, Глеб пытался успокоиться. Даже если он умирает, то этому будет только рад. Вечная жизнь никогда не казалась подарком, скорее проклятьем. А если перед смертью он сможет в последний раз вкусить прелести человеческого организма, то это явно станет лучшим концом. — Блять, как же голова трещит, — раздался из коридора хриплый, осипший голос, и Глеб вздрогнул, понимая, что пришло время разгребать последствия общей слабости. Хорошо ещё, что никто из них не способен родить ребёнка. Хотя бы от этого аспекта они были свободны. Он боялся оборачиваться, хотя слышал, что Серафим отодвинул стул и закурил. Боялся что-то говорить, потому что понимал, что сделает ему больно в любом случае. Заводить отношения с человеком — верх глупости. Влюбиться в него — грубейшая ошибка, и Глеб радовался, что вроде как сумел этого избежать. Хотя любое, пусть и обрывочное воспоминание о ночи, которую провели вместе, вызывало паршивое, странное тепло в груди. И именно из-за этого тепла он боялся оборачиваться, боялся что-то говорить. Боялся увидеть боль в чужих глазах, которые во тьме светились ярко и слишком влюблённо, даже несмотря на почти пустую бутылку джина. Глеб никогда не был садистом или любителем играть на чужих чувствах, как минимум потому, что эти чувства он никогда на себе не испытывал. Его никогда не любил никто, кроме родителей, но и те умерли слишком рано, чтобы во взрослой жизни Глеб чувствовал чью-то любовь и заботу. И оттого сейчас намеренно отталкивать первого за пятьдесят лет человека, который что-то чувствует, было сравнимо лишь с тем, чтобы самостоятельно воткнуть себе нож в живот, провернуть и вытащить, позволив себе истечь кровью. Но он боялся влюбиться, боялся привязаться. Это у Глеба впереди вся вечность, бессмертие и всё прочее. А Серафиму, который так и не нашёл соулмейта, остался один год. Всего лишь год, после которого он спокойно умрёт, а самому Глебу останется разве что самолично уложить голову на плаху, лишь бы не чувствовать боль. — Долго молчать будешь? — в голосе Серафима сквозило напряжение и какая-то обречённость, будто он понимал, что ничего хорошего его ждать не будет. Глеб обернулся медленно, желая накричать, оттолкнуть любым другим образом, лишь бы это решение принял не он. Зачем он заводит разговор, раз и сам прекрасно понимает, что ничего хорошего не услышит? Зачем подводит к этой болезненной точке их обоих? Зачем поцеловал первый, зачем влюбился? Влюбился, блять, в бессмертного вампира, как умно, Серафим. А ещё ведь Держатель, должен знать все тонкости. И всё равно влюбился. — А что говорить? — холод и напряжение не пришлось даже играть, Глеб был полон этим всем по самую крышечку. — Я знаю, что ты помнишь. Я сам всё помню смутно, но могу сложить факты воедино. Вряд ли мы голые всю ночь играли в карты, а потом я мирно лёг спать, — Серафим сверлил его внимательным взглядом, явно пытаясь прочитать хоть что-то в глазах, которые ночью так искренне светились теплом в темноте. Но в глазах Глеба, как и внутри, разрасталась пустота вперемешку с виной. Вина за то, что позволил этому случиться. Вина за то, что не остановил Серафима, хотя прекрасно понимал, к чему всё идёт. Вина за то, что сам проявлял инициативу, поддавшись эмоциям и такой искренности от него. Вина за то, что собирается сделать. — Мне кажется, нам стоит это всё, — Глеб неопределённо повёл рукой в воздухе, — забыть. Ничего хорошего нам от этого не будет. Пока я вампир, который всю вечность будет гнить изнутри, ты человек, у которого остался год на то, чтобы найти соулмейта. — А если ты и есть мой соулмейт? — оборвал его Серафим, сверкая глазами, в которых плескалась жгучая смесь обиды и боли. — Сука, — Глеб выдохнул, жмурясь и пытаясь совладать с эмоциями. — Сима, я ёбаный вампир, у которого нет души, даже подобия на неё. У моей души не может быть пары, потому что и самой души нет, уже двадцать… — Семь лет, как её нет, да, — не скрывая отчаяния в пополам с раздражением, перебил Серафим. — Как раз столько же, сколько прошло с появления у меня нити. Не кажется ли тебе это странным? — Ты просто цепляешься за любую надежду, — замотал головой Глеб, отгоняя мысли о странностях, которые творились с его организмом. — Но любые ожидания ебут ожидателя, забыл? — Забыл только, что ты холодный мудак, — бросил Серафим, всё ещё не отводя взгляда от Глеба, который был на грани паники. — С которым вечно что-то творится и который боится взять на себя ответственность за случившееся. Нас уже Андрей с Сашей ждут, пошли. Он встал и, не говоря больше ни слова, вернулся в комнату, собирая свои вещи. А Глеб едва сдержался, чтобы не сползти по стенке вниз и не заорать от внезапно пронзившей всё тело боли, родившейся где-то в груди, где-то, где всё ещё билось ненужное сердце. Но времени на то, чтобы расклеиться, не было. Нужно было закончить дело с этими чёртовыми трупами, чтобы их дороги больше никогда не пересекались. Чтобы Глеб просто через год прочитал, что умер Держатель их города, и утопил всю боль в алой крови. Чтобы не чувствовать ничего, он вновь нацепил привычную маску отстранённости, которая льдом сковывала все внутренности, и вслед за Серафимом вышел из квартиры. Шли к парку в мрачном, тяжёлом молчании, которое удавкой обвивалось вокруг шеи. Слишком уж сильный контраст в сравнении со вчерашним лёгким, ненавязчивым разговором, который сам шёл весь вечер. Но теперь Серафим держался на пусть и незаметном для окружающих, но ощутимом расстоянии, безмолвно докуривал свои сигареты и не глядел в его сторону, пребывая в своих мыслях. А сам Глеб сначала порывался завязать хоть какой-то диалог, но стоило ему взглянуть на отчуждённое, всё ещё пронизанное болью и обидой лицо, как рот закрывался сам собой. Он сам сделал выбор в пользу одиночества, отказавшись от хоть какого-то подобия счастья. И теперь порываться отменить своё решение, взять слова назад было бы нечестно по отношению к Серафиму, который вообще ни в чём не виноват. Просто влюбился не в того, кто в состоянии ответить ему взаимностью и скрасить последний год его жизни. — О, наконец-то, — выпалил Юра, только завидев их издалека. — Вы уж простите, что киданул вас вчера, Ира совсем распсиховалась. И Глеб хотел бы его винить в том, что если бы друг был с ними, ничего бы не случилось, сейчас всё бы было хорошо. Но в глубине души знал, что ничьей, кроме его, вины здесь нет. Поэтому улыбнулся криво, пожимая руку Юры и кивая стоящим плечом к плечу Саше и Андрею. Серафим же сразу, как появилась возможность, отошёл от него, подходя к другу и избегая взгляда глаза в глаза. — Ну что, как успехи? — поинтересовался Саша, перебегая взглядом между ними с любопытством в серых глазах. Глеб уже открыл рот, но его перебили. — У всех алиби, — спокойно, без единой эмоции ответил Серафим. — Я уж не знаю, что за экспертизу ты делал, но все четверо подозреваемых либо уже давно не в городе, либо не появлялись на улицах больше пары месяцев. Юра нахмурился. — А они могли вас наебать? — Андрей сдавленно хихикнул, сразу получая тычок под рёбра от Саши. — А мы у них и не спрашивали нихуя, — устало ответил Глеб, потирая глаза. — Бабкам пиздеть смысла нет, а они знают про всё, кто с кем ебётся и кто у кого вещи спиздил. Краем глаза он наблюдал за Сашей и Андреем, которые сегодня выглядели свежее всех. Особенно свежее их с Серафимом, мрачных, уставших и с явным похмельем. Но замечал он не это. Глеб замечал, как они бесконечно ищут поводы, чтобы коснуться, как обмениваются многозначительными взглядами и улыбаются на вещи, которые не смешили больше никого. И сердце, глупое сердце вновь почему-то болело. Мозг, явно уставший от его выходок, безжалостно восстанавливал в памяти каждую секунду ночи, где они с Серафимом в темноте, укрывшись ото всех и забыв про мир, были вдвоём. А если бы у Глеба было больше смелости, сегодня они могли бы стоять также. Обмениваться улыбками, только им понятными шутками, а потом вновь побыть вместе, обсуждая очередную ничего не значащую тему, но просто рядом. — Я посмотрю ещё раз по результатам экспертизы, — пообещал сконфуженный Саша. — Может, я что-то напутал случайно. И хитрый взгляд Андрея ясно дал понять, из-за кого эта ошибка могла произойти. — Да уж, ты пересмотри, Саш, — Глеб с удивлением понял, что для него у Андрея нет клички, также, как и для Серафима. — А я пойду с Симой посижу, что-то мы давно с ним не разговаривали по душам. Точнее, по одной душе. Как будто нарочно все вокруг напоминали про души, соулмейтов, не давая Глебу забыть о боли внутри и напоминая поморщившемуся Серафиму о его словах. Кивнув болванчиком, он уцепился за рукав Юры и потащил его в сторону их моста, желая высказаться хоть кому-то, пожаловаться по привычке на несправедливую жизнь. — Напиши тогда потом, что найдёшь, — бросил он на прощание, избегая смотреть на Серафима. — Конечно, кудряшка, — хмыкнул Саша, и Глеб вновь заметил, сколько же он перенимает от Андрея. Кивнув Андрею, он случайно столкнулся взглядом с Серафимом и замер. В голубых, ярко горевших ночью глазах была боль, невыносимая и поглощающая. Боль и надежда, просьба поговорить. Просьба не обрывать то, что не успело начаться толком. Просьба дать им шанс. Но Глеб сделал шаг назад, не отрывая взгляда. И боль, которая так саднила сердце, сменилась разрастающейся пустотой. Той же самой пустотой, что сейчас была в самом Глебе. И он развернулся, утаскивая за собой Юру, не оглядываясь больше ни на секунду. Ещё один такой взгляд, и Глеб разрыдается прямо здесь, на коленях начнёт вымаливать прощение и просить вернуть всё назад. Но он больше не оборачивался. А Серафим, будучи человеком умным, не пытался остановить. — Ты чего такой потерянный? — спросил хорошо его знающий Юра, когда они наконец расположились на старом мосту посреди леса и свесили ноги вниз, кладя руки на перила. — Юра, мы всё проебали, — с грустной улыбкой процитировал старый мем Глеб. — Мы сегодня ночью с Серафимом были. — Да, я заметил, вы ж вместе пришли, — Юра кивнул, не сводя с него внимательного взгляда. — Поругались что ли? — Да если бы, — Глеб махнул рукой, представляя, как было бы легче, если бы они просто поцапались или хотя бы подрались. Поговорили бы потом, пожали друг другу руки и продолжили общаться, не чувствуя этой противной пустоты внутри. — А что тогда? — нахмурился друг, доставая себе сигарету и выдыхая едкий дым в темнеющее небо. Да уж, спали они сегодня долго. Спали. Глеб спал. Зря он сам себе напомнил о странностях, которые творились с его организмом. — Мы потрахались, — бросил Глеб, пытаясь не вспоминать прошедшую ночь. Но мозг, как будто в отместку, подкидывал ему цветные картинки и напоминал ощущения, которые вызывали мурашки по всему телу. Он всё ещё помнил почему-то сладкий вкус его крови и взрывающие мозг ощущения, когда кончал впервые за столько лет, ощущения сладкой крови на языке и Серафима внутри себя, сжимающего его кожу до синяков и приятной боли. И сам, своими руками всё оборвал, не давая им обоим и шанса почувствовать всё ещё раз. — Пиздец, — Юра выдохнул ошарашенно, — и, дай угадаю, ты сам его отшил? Глеб засмеялся громко, почти истерично. Насколько же он читаемый, раз друг даже не думал о других вариантах? Юра принял его смех за согласие и выдохнул тяжело, явно уходя в свои мысли. Отсмеявшись, Глеб достал сигарету и закурил дрожащими руками, смешивая внутри воспоминания об ощущениях с чувством боли и бесконечной вины. — Он выглядел разбитым, — осторожно сказал Юра, следя за его реакцией, — да и ты сам не свой. Уверен, что это хорошее решение? — Блять, Юр, а что ты мне предлагаешь ему сказать? Да, Серафим, давай мутить. И похуй, что я бессмертный, а ты умрёшь через год? Давай потеряемся в этих эмоциях, чтобы потом ты умер, а я страдал всю блядскую вечность? — выпалил Глеб, раздражённый. Ему и самому с каждой секундой казалось, что он совершил ошибку. — А ты не думал, как ему страшно знать, что ему остался год? И что, может быть, он хочет провести этот год с тем, в кого влюбился, а не в постоянном одиночестве? — подкинул дров в его костёр вины Юра. — А ты не думал, что я не хочу потом постоянно жить с болью? — Глеб психовал, обкусывая губы и пытаясь не вспоминать чужие укусы на них. — Что изменится? — Юра пожал плечами. — Просто так ты бы сделал лучше хотя бы ему. — Он думает, что я его соулмейт, — не сдержавшись, всё-таки выпалил Глеб и зажмурился. — О, — Юра нахмурился, — а почему это не может быть правдой? Глеб, открыв глаза, в которых плескались боль и злость, посмотрел на него раздражённо. — Ты прикалываешься, блять? У нечисти нет души, мы не можем иметь соулмейтов чисто по определению. Они погрузились в тяжёлое молчание, приправленное болью и раздражением. А Глеб пытался находить причины, почему его решение было правильным. Но в голове крутились слова Юры про то, что он мог бы помочь Серафиму сделать этот год не напрасным. Не таким одиноким и болезненным. А вместо этой помощи он просто сделал всё только хуже. — Тьфу, нихуя не вижу, — Юра прищурился, пытаясь в темноте пересчитать сигареты в пачке. Они сидели долго, периодически перекидываясь ничего не значащими фразами, но всё ещё погружённые в эти мрачные, тяжёлые эмоции. — Жиза, — не задумываясь, бросил Глеб. Ночь окутывала лес слишком быстро, поэтому он едва видел свои кроссовки. Стоп. Он не видел? — Глеб? — напряжённо позвал Юра. — Ты же шутишь? У тебя же способность, блять, в темноте видеть. Глеб моргнул, чувствуя поднимающуюся волной панику. Конечно, он видел. Видел кончики своих пальцев, очертания лица Юры. Но видел их так, как видел бы обычный человек. Вскочив с места, он попытался разглядеть другой берег, но видел только тёмные силуэты. Такие же, какими их видел Юра. Или Серафим ночью. — Блять, Юра, я не понимаю, что происходит, — выпалил Глеб, бешеными глазами смотря на друга, — я начал ощущать тепло, я сегодня, сука, спал впервые за двадцать семь лет, а теперь я и в темноте нихуя не вижу. Я ничего не понимаю, Юра-а! Паника давила на виски, и он присел на корточки, пытаясь успокоиться. — Клыки покажи, — холодный голос Юры отрезвил. Друг был таким же паникёром, как и он сам, но в такие моменты был нерушимым, непоколебимым голосом разума. Подняв испуганные, тёмные глаза, он приготовился. Было страшно, что клыки не появятся. Но он напрягся, и всё-таки зубы чуть удлинились и заострились. Но только чуть-чуть, не в сравнении с тем, какими они были хотя бы ночью. — Сука-а, — Глеб сел на мост, начиная невольно раскачиваться из стороны в сторону. Кинув взгляд на всё-таки испуганного Юру, он решил проверить последний вариант. Достав ножик и приноровившись, он саданул со всей силы по руке, наблюдая за вытекающей кровью. Темнее человеческой, но гораздо более красная, чем была раньше. Блять. Глеб наблюдал за падающими на мост каплями и чувствовал, как всё рушится внутри. Что-то происходит, а он даже не понимает, что именно. А ещё Глеб не знал, что именно сегодня Серафим не резал руки в попытке найти соулмейта. Забыл об этом, погружённый в боль. И уже завтра сделает новый порез, но всё успеет зажить до этого момента. И поэтому кровь Глеба, чуть темнее венозной, беспрепятственно капала на мост, растворяясь алыми разводами в воде. — Пиздец, — выдохнул Юра, с ужасом наблюдая за этой картиной. Не найдя в себе сил ответить, Глеб кивнул, доставая телефон, на которое пришло какое-то сообщение. Лучше бы не доставал.

[Саша Ясюкевич, 21:17]

Глеб, по результатам экспертизы ты и есть убийца. Если мы не найдём настоящего в ближайшее время, то придётся арестовывать тебя.