Власти твоей нет надо мной

Мастер просыпается не от шума, бьющего в лицо солнечного света, головной боли или желания облегчиться – от неясного чувства тревоги и отчётливого ощущения, что в тёплой смятой кровати он остался в одиночестве. Воланд обнаруживается спиной к нему и лицом к зеркалу: волосы идеально уложены, белая рубашка, которую Мастер прошлой ночью беззастенчиво сминал в своих руках, целомудренно покоится на неестественно прямой спине. Чёткими, немного рваными движениями Воланд методично застёгивает маленькие пуговицы, одну за одной, как конвейер, что из раза в раз выдавливает из бесформенной массы одну и ту же деталь. Мастеру не нужно ловить его взгляд в зеркале, чтобы догадаться, какой он сейчас: отстранённо-вежливый и взыскательный, взгляд начальника, знающего себе цену, привыкшего к боязливому уважению и подчинению. Он видел этот взгляд бесчисленное множество раз, когда ещё работал в Mephisto Studios. Его могло бы больно уколоть желание Воланда исчезнуть из его подслеповатой квартирки на цокольном этаже старого дома на Арбате вместе с лучами рассвета. Но вчера Мастер ушёл из «Мефисто», написал заявление и был уволен одним днём – взбалмошный сценарист и режиссёр, за всю свою карьеру не создавший ни одного благопристойного проекта, давно стал нелюбимым ребёнком в дружном семействе сотрудничающих с Минкультом компаний. Он ушёл из «Мефисто», а Воланд пришёл к нему домой – уязвлённый, растерянный, в кои то веки не имеющий продуманного на несколько шагов вперёд плана действий, и Мастер понял. Понял, что чёткие линии, ограничивавшие структуру их потенциальных отношений до этого момента, поломались, пересеклись, закрутились в хаотичном танце, как прутья кованой решётки при немыслимо высокой температуре, и структура рассыпалась. – Ты и правда собирался просто исчезнуть сейчас? – в голосе Мастера нет упрёка, лишь ленивая сонная шутливость. Он целует гендиректора крупнейшего стримингового сервиса страны между лопаток – шершавая ткань согревает губы, и на мгновение Мастеру представляются огромные серые крылья, между которых он разместил свой поцелуй – и прижимается к нему со спины, руки обвивают спереди живот поверх не застёгнутой до конца рубашки. Воланда мало что и кто может застать врасплох, но Мастеру это удаётся с фрустрирующим постоянством. Его выстроенное за многие годы величие рассыпается прахом, бесполезной пылью в его тёплых чутких руках. Плечи невольно опускаются, спина скругляется: Воланд хочет отдаться ему, закутаться в него всем телом в этой маленькой квартирке с едва пробивающимися из низких окон лучами рассветного солнца. – Мне нужно заехать домой перед работой. Ich kann nicht… заявиться в той же одежда, что и вчера. Пойдут пересуды, – он вставляет немецкие фразы, устаревшие слова и путает падежи, когда волнуется, и Мастер это знает, и он знает, что Мастер это знает. Мастер щекотно улыбается ему в шею. – Ты можешь взять что-нибудь из моей одежды, – Мастер обнимает Воланда крепче и слегка покачивает их из стороны в сторону, перенося вес то на одну ногу, то на другую, словно танцует вместе с ним под неслышимую музыку. – Давай позавтракаем вместе. А на будущее ты можешь оставить часть своих вещей у меня. Eine kleine Piepmaus lief ums Rathaus. Wollte sich was kaufen, hatte sich verlaufen, Ene, mene Maus und du bist raus. Воланд почти физически ощущает, как контроль над ситуацией ускользает, утекает сквозь пальцы. Как он оказывается на неизведанной территории со стартовым набором новичка – он, сын немецкого консула, получивший престижное европейское образование, никогда не нуждавшийся в деньгах, способный построить блестящую политическую карьеру (любую карьеру!) и выбравший кинопроизводство лишь потому, что это показалось ему более экстравагантным. А теперь безработный автор, живущий в подвале, смеет указывать, куда ему складывать свои вещи. Воланд срывает повешенный им же на зеркало галстук и затягивает его нервно, злобно; взгляд в отражении ожесточается, нижняя челюсть невольно выезжает немного вперёд. А Мастер будто ничего не замечает. Мастер не выпускает его из объятий, и Воланд спрашивает холодно и сурово: – По какой такой право? – По праву моего любовника, – следует безмятежный ответ ему в шею.