Холодный Хитлум

Электрички здесь не останавливались даже в лучшее время. Раньше, до полного закрытия всех границ, то есть еще до того, как было подчистую выжжено Нагорье, вроде бы ходил какой-то экспресс, но только «для своих» и чуть восточнее. Про закрытие границ говорили много и долго, единственное сообщение, сделанное Тинголом, повторяли по всем каналам сотни раз — непонятно только, ради чего. Дориат и раньше был не слишком дружелюбен к соседям, если не выразиться еще крепче, и проще было дождаться восхода солнца на западе, чем помощи от лесных жителей. Один раз… один раз еще ни о чем не говорит. Как бы то ни было, границы закрыли. Но хорошо, что не для всех. И как-то неубедительно, кстати: большой отряд, конечно же, не пройдет, тем более если захочет прорываться с боем, а вот одиночке проскользнуть — легче легкого. Зимой, конечно, было бы гораздо сложнее, но пока даже листья не опали… Зимой и сбежать не получилось бы. Под доживающие предпоследний день берцы ложилась желтоватая трава, шелестели листвой деревья — остались ли еще хоть где-нибудь такие же высокие? — и что-то шуршало в глубине подлеска. Жизнь была хороша, а жить — почти хорошо, уж точно лучше, чем на Севере. Осталось одно, последнее дело, но с этим он справится: судьба и так ему должна за последние несколько лет. Карты у него не было, но человек отчего-то точно знал, куда надо идти: вдоль ручья, внезапно вынырнувшего откуда-то сбоку, по узкой лесной прогалине, залитой вечерним солнцем — ночью, наверное, ее заполнит туман, выползет из овражка, оставшегося слева и чуть сзади… Здесь было мирно и очень красиво, даже если привык совершенно к другому, к северной сдержанности, серым камням и золотым полям. От полей сейчас осталось чуть меньше, чем ничего, а камни оказались крепче большинства людей — неудивительно… Человек пригнулся, чтобы не повредить паутину, длинной нитью протянувшуюся между невысокими березками, шагнул вверх по пологому склону холма, обходя муравейник, и увидел дом. Совсем маленький, когда-то выкрашенный в темно-зеленый цвет, но с тех пор изрядно облупившийся и выцветший. Получился почти камуфляж. Заметить строение было бы очень трудно, если бы не солнечные лучи, бликующие в оконных стеклах. Остановившись, человек сбросил с плеча рюкзак и медленно опустил на землю. Надо же — не сомневался, идя сюда, и не боялся. Чего было бояться, после того, как побывал дома… в месте, когда-то бывшем домом, а теперь агонизирующем после стольких лет оккупации, и ушел громко, красиво — а что вы испугались гранаты, она же ручная… Ладно, гранат тогда не было. Но ведь не боялся, просто потому, что должен был прийти и увидеть, что случилось из-за него. Теперь он точно так же должен их найти, и теперь он не решается и шага сделать. Значит, как отдать под нож область — пожалуйста, об этом и задумываться нечего, а вот узнать, что из-за тебя стало с твоей же семьей, страшно… Ну и лицемер же ты, могила не исправит. Не исправила. Чехол с винтовкой он положил у корней приметной рябины — потом заберет, если повезет, а идти в гости с оружием по крайней мере невежливо — и, не оглядываясь, зашагал через прогалину к домику. Оказывается, его уже ждали. Хозяин, нет, все же хозяйка, еще не хватало спутать — стояла на крыльце домика, скрестив руки под грудью, и смотрела прямо на него. Спокойно смотрела, как к ней идет человек самого что ни на есть бандитского вида, оказавшийся на территории Дориата явно малолегальным образом. Не боится? Или знает, что успеет выстрелить? Интересно, сколько ей лет, хотя об этом лучше не думать, раса s-1 охраняет свои секреты весьма ревностно, и правильно, кстати, делает. Как бы то ни было, Браголлах она уже застала… Глупости какие, если это действительно та, ей никак не меньше шести сотен, а раз так, ей, наверное, и стрелять не понадобится… в случае чего. Когда между ними оставалось два десятка шагов, человек остановился. Смотрели друг на друга — молча. Ее зеленые глаза против его когда-то синих. Она и так была выше на голову, а сейчас, при разнице еще и в несколько ступенек, мало что не на три. А ведь красивая, хотя некрасивых 1-s просто не существует, как и n, и много кого еще. Только щурится, как будто до сих пор в оптический прицел глядит… — Добрый день, — сказала наконец капитан Белег Куталиэнь, которую за пределами ее родного государства союзники называли ледяной волчицей, а враги — исключительно по матушке, зато с немалым трепетом. — Я думала, вы сразу пойдете в Менегрот. — Добрый. Земля слухами полнится. Отвык говорить нормально — неудивительно, в последнее время приходилось или молчать, или орать, или ругаться. Но Белег его поняла. — Проходите, — она отступила на шаг, за ее спиной обнаружилась дверь, тоже невнятно-зеленая. — И… прошу прощения за небольшой бардак. Небольшой бардак — это какие-то бумаги на кухонном столе и две полупустых коробки, одна на полу, другая на стуле. Интересно, что с ним сделают, если он нечаянно сунет нос. да хотя бы в эти карты? — Дела давно минувших дней, — Белег отвернулась в шкафчику и чем-то загремела. — Вас тогда и на свете не было. Может быть, даже всего вашего рода. Смотрите, если хотите, ничего секретного здесь уже нет. Бред какой-то. Абсолютный бред, еще бредовее, чем любой предутренний сон. Лучшая разведчица не слишком дружественного государства спокойно готовит чай чужому человеку, которого впору объявлять врагом народа, и предлагает заглянуть в старые карты, а у нее даже пистолета с собой нет… — Садитесь куда-нибудь, — Куталиэнь поставила на стол две дымящихся чашки, ему синюю, себе — белую. — И не удивляйтесь, я всегда считала, что рано или поздно вы придете, вопрос только, в качестве кого… — Почему? Капитан отпила чаю. Видели бы ее такой войска «Хэлгор-1» — мятая зеленая рубашка, явно мужская, черные волосы небрежно собраны под ворот… А вот уши у нее не проколоты, уши прокалывают только человеческие женщины. — Такие люди, как вы, не теряются. Вас или отпустили бы, перед этим хорошенько промыв мозги, или бы вы сами сбежали. Судя по… — она протянула руку, но старых бинтов, охватывающих шею и левое плечо, не коснулась, — вы сбежали. Вас ищут? — Начнут, — приятно поговорить с умным человеком, который не пытается вывернуть тебя наизнанку, по крайней мере, пока. — В отсеке случился взрыв газа… — До чего печальная история, — усмехнулась Белег. — С газовым оборудованием постоянно что-то происходит. Так вы ищете сына? — Да. — Хорошо. То есть, — Белег перебила сама себя быстро и чуть виновато, — я имею в виду, что только про него и знаю. Остальная ваша семья… — Семья? — Вы не знаете? Несколько секунд они смотрели друг на друга. Наконец Куталиэнь покачала головой: — Я думала, вам скажут… там. Наши разведчики ходили в Дор-Ломин, пока еще можно было, и пусть меня саму не отпускали, но… у вас дочь. Разве вы не нашли их? Качать головой в свою очередь было больно. Думать, правда — еще больнее. — Нет. В Дор-Ломине мне сказали, что они ушли куда-то на юг. — Значит, или ушли совсем недавно и вы просто разминулись по дороге, или не к нам. Не к вам — а куда? И почему, если договаривались ведь, если Морвен сама это придумала… В Бретиль? В Бретиль она идти не хотела… Белег подвинула к нему синюю чашку. — Давайте по порядку, — сказала капитан очень мягко. — Сначала — о сыне. Потом — о жене и девочке. Информацию надо собирать там, где ее могут дать. Хорошо? Кивок. Кивать тоже больно, но он об этом забыл, конечно же. — Пейте чай, — Белег — сама предупредительность. — Не бойтесь, не отравлен. Могу поклясться на именном оружии, надо? — Нет. Спасибо. Игрушки одинаковые, что по ту сторону гор, что по эту. Он своим наградным тоже гордился сверх всякой меры, а теперь даже не вспомнить, за что получил. Какая-то вылазка на Анфауглит? Оборона рубежа, в том самом году, когда погиб отец? Нет, отец еще был жив… — Вы же знаете, сколько лет прошло? — Восемь? — Восемь, — Белег наконец села напротив и взяла свою чашку обеими ладонями. — Это и мало, и много. Мало — если судить по нам. «Эс-один» никогда никуда не торопятся, тем более если им посчастливилось жить в Дориате. Но это мы, а для людей время бежит по-своему. Что говорить, вы понимаете это лучше меня. Интересно, на что она намекает — на то, что в сорок лет неприлично выглядеть на шестьдесят? Или просто напоминает о былой дружбе и сотрудничестве с n-2, которая так дорого ценилась и за которую дорого приходилось платить… — Для ребенка, который привык жить и мыслить глобально, восемь лет — это целая жизнь. Он ведь пытался сбежать, — Белег чуть ссутулилась и склонила голову, будто пытаясь спрятать лицо, — раз десять, наверное. Я его ловила, иногда уже за границей. Формально за границей, он не успевал отойти далеко. Приводила обратно, разговаривала, объясняла, что этим он никому лучше не сделает, что сначала надо хотя бы доучиться, а учиться лучше всему, раз есть возможность… Он слушал, а потом сбегал снова. Он же упрямый, как… как не знаю кто, если решил, то сделает по-своему, чего бы ему это ни стоило!.. Да. Его сын, его старший, а потом и единственный ребенок, упорство унаследовал от обоих родителей сразу. Значит, он не изменился хотя бы в этом — или?.. — Успокоился он только в тринадцать. Когда понял, что все его фокусы могут помешать поступить в военную академию… Нет, он и так поступил бы, в крайнем случае — по моей просьбе, но он не хотел, чтобы я за него просила. Хотел по-честному. Почти переселился в лицей, меня просил его гонять, как в армии… Поступил, конечно же. Другие гордились, радовались, а он только сказал мне, что выполняет свой долг… — покачав головой, Белег впервые с начала рассказа отпила остывшего чаю. — Что он сын, внук и так далее офицера и не может поступить иначе. «И так далее» — это, страшно подумать, прапрапрадед Малах, прозванный Араданом. Мараху было наплевать на звания, он просто делал то, что впоследствии оказалось правильным для нескольких сотен переселенцев, но честь мундира, будь она уже проклята, с его времен пристала намертво, чужой кровью не отмоешь. — Раньше, — очень тихо сказала Белег, — почти сразу после своего прихода, он часто говорил, что обязательно станет похожим на отца. Потому что отец — лучший, самый смелый и справедливый… …отец бросил свою семью на произвол судьбы, потому что две жизни не стоят десятков тысяч. Где жило больше людей, в довоенном Дор-Ломине или в закрытом научном центре «Поющий камень»? Изобрели ли там с тех пор что-то такое, что может уничтожить Север, не оставив даже пепла?.. А даже если и нет — какая разница, он все равно поступил бы так же, если бы опять оказался перед этим выбором. — …учился хорошо, — голос Белег ворвался в мысли, нарушив их ход, точнее, прервав очередной сеанс самоедства, — его ставили в пример остальным. Какие-то общеобразовательные дисциплины иногда вызывали трудности… — она заговорила точь-в-точь как учительница на родительском собрании, только вот весь её педагогический опыт ограничивался такими необстрелянными новичками из разведотрядов, а отцу ребёнка было уже слишком поздно объяснять что бы то ни было. — Языки он днями и ночами учил, историю — нашу версию, а не нолдорскую, за нолдорскую ему чуть было выговор не объявили, — ещё кое-что по мелочи… Жил там же, при академии, как и положено, я его почти не видела до лета. А на втором году нам не повезло, — отставив чашку в сторону, Белег устало потерла лоб. — Перевели «золотую молодежь», а они с ним не поладили. Сразу же. Сами еще мальчишки, ссорятся, как дети, а воюют друг с другом по-взрослому… А тут ещё и преподаватель новый пришел, предмет-то смешной, вроде вышмата, а заставлял пересдавать из-за каждой запятой. Словом, — товарищ капитан сцепила руки под подбородком и сама сделалась похожа на школьницу, которую вот-вот отчитает строгий директор, — вашего сына хотели судить за нападение на преподавателя. — Что?! Он не сразу понял, что стоит, опершись на стол, а Белег вжалась в спинку стула и смотрит почти испуганно. — Вашего сына, — тихо повторила она неестественно ровным голосом, — хотели судить за нападение на преподавателя. Правда, там ни о каком нападении речи не шло, так, пара синяков в порядке самообороны и растянутые связки, но крик подняли, будто бедного-несчастного Саэроса разделали под отбивную. Я узнала обо всем этом слишком поздно, когда Саэрос сделал себе липовое заключение об осмотре, нашел прокурора и укатил в отдаленный санаторий, а то вдруг у него сотрясение мозга и травма позвоночника. Да был бы мозг, — Куталиэнь и теперь не повышала голос, но лучше бы она кричала: было бы как-то… человечнее, пусть от s-1 ждать человечности попросту смешно. — Меня не уведомили об этой ситуации, о суде, я же по документам ему никто. Это уже потом, когда обвинения выдвинули, ко мне пришла девочка… практикантка, что-то гуманитарное, и рассказала, что тогда Саэрос в очередной раз над ним издевался. Листок с контрольной порвал — ладно, к этому уже привыкли; но он наговорил гадостей про его семью, ну и… Научить бить людей гораздо проще, чем объяснить, почему это не всегда разумно. Это было похоже на правду. Это было правдой, потому что кто-то, а капитан Куталиэнь не станет лгать даже врагу и такое чувство вины в голосе никому не подделать; и ещё потому, что когда тебе пятнадцать лет, тебя бьют, а кусаться в ответ нельзя, мало кто в конце концов не сорвется. — Значит, — собственный голос звучал, будто чужой, — его приговорили к заключению? — Его со всем полагающимся пафосом выгнали из военки, — Белег снова взяла чашку с чаем. — И да, приговорили… чуть ли не на восемь лет, несмотря на все свидетельства в его пользу. Только опоздали: он сбежал. …А забавно окажется, если все происходящее — просто сон или результат действия какого-нибудь особо забористого наркотика, из ещё не опробованных на нем заботливыми палачами. Потому что правда правдой, но верить чем дальше, тем сложнее. — Я хотела его найти, — бедная чашечка с чаем, капитан её рано или поздно раздавит, — но меня отказались выпускать из Дориата. Я бы нашла его, я ведь сама учила его не оставлять следов, знаю, что и как он бы стал делать… …только она не решается перечеркнуть все, на протяжении долгих лет связывавшее её с родной страной, ради привязанности к ученику. Одному из многих. Логично и, в общем-то, понятно, капитан Куталиэнь нужна родине, а родина нужна каждому, кому рано или поздно придётся оправдывать все творимое зло перед собственной совестью… Белег смотрела почти умоляюще. Ну что же. — Куда он мог пойти? — Если он переходил границу, — чашка снова стукнула о стол, — а он её переходил, вряд ли после такого он захотел оставаться в Дориате, то куда-то на юг. Юго-запад или юго-восток, точнее сказать сложно. Скорее второе, говорят, на Химринге принимают всех, в последние годы — даже без документов. Вы… будете его искать? — Если вы меня отсюда выпустите. Чашечка все же лопнула. Белег медленно разжала ладонь и уставилась на фарфоровое крошево. Один осколок все же впился в руку, как раз в линию сердца, и Куталиэнь осторожно коснулась его, но вытаскивать пока не спешила. — Выпущу, — тихо, серьёзно и… опасно, пусть бы пугать его она не хочет. — Знаете, я была тогда в Нирнаэт. Помню, что и как там было. — Нирнаэт оттого так и называется, что союзные войска проиграли битву, — и не стоит делать из мясорубки красивую сагу о подвигах бесстрашных бойцов. В Нирнаэт он боялся, что придется стрелять в своих же, если они побегут, не захотят гибнуть, прикрывая чужой отход. Белег ведь это понимает, она в жизни повидала и не такое, так почему же она считает его героем — ради ребенка, которого они оба не смогли защитить?.. — Если бы не вы, её проиграли бы по-другому, — Белег наконец вытащила осколок и встала. — На самом деле мы все перед вами в долгу, за то, что вы напомнили про настоящую честь, а я — больше других, потому что добровольно взяла на себя обязательства, которые не смогла выполнить. Я проведу вас к границе и пойду с вами. Если вы дадите мне полчаса на сборы. Потому что, — она уже подошла к двери, отделяющей кухню от остальной части домика, но обернулась, — потому что я тоже должна его найти.