гиблое место

Шелест карт приятно ласкает измученные басами уши. Звук пересчитываемых купюр заставляет впадать в экстаз. Звон фишки о фишку приводит в чувство, и Глеб открывает глаза. Он перестал считать дни, часы и минуты в этом городе грязи, разврата и красоты. Возможно, прошёл месяц, а возможно — не больше двух дней. Единственное, что менялось изо дня в день — количество порошка, таблеток и затяжек из плотно набитого косяка. А ещё цвет некогда красивых синих глаз. Теперь глаза Серафима казались серо-синими, гораздо менее живыми, чем при первой встрече. И Глебу бы винить себя по-хорошему, но он лишь закатывает глаза и проводит за стойкой всё меньше времени. Конца смены бармена он теперь ждёт не облокотившись на стойку, а рассевшись на кожаном диване с картами в руках и белой пылью на крыльях носа. Глеб теперь отплевывался от приторной карамели, которая стала слишком чувствоваться даже в приготовленных Серафимом шотах, и брал себе водку с соком, джин с тоником, виски с колой, виски с виски, водку с виски… Всё равно в желудке всё перемешается. Да и какая разница, чем запить маленький белый кругляшок, от которого цвета были ярче, а ощущения — сильнее? Он не вспомнит, когда к порошкам добавились таблетки. Он даже не понимает, почему решил попробовать. Просто в какой-то момент понял, что уже привычно на язык ложится белый круглый кайф. Но всё ещё Глеб не пытался остановиться. Ему было хорошо — под веществами в груди плясали эмоции, а люди не были такими раздражающими. Алкоголь добавлял к этому пустую голову и расслабленную улыбку, а дым сигарет придавал пикантности. А теперь к его порочному кругу добавились карты. И деньги, которых до этого в руках не держал никогда в таком количестве. А ещё серьёзные, хмурые и почти трезвые люди вокруг стола. Но даже угашенный и пьяный, Глеб раз за разом забирает весь куш, давно не боясь играть олл-ин. Если проиграет — ничего, тут все его знают. Если выиграет — знакомый охранник Федя защитит от направленного в лоб дула пистолета. Страха не было, а вот азарт, пламенем горящий в широких от порошка зрачках — с избытком. Стыда не было, а вот крепкий стояк от извивающейся перед ним стриптизёрши — вполне. Но наркотики ещё держали в памяти глубокие синие глаза, которые всё чаще в памяти всплывали серыми. Зато грубо, до боли вбивающийся толстый член он помнил в деталях. Из их быстрых перепихонов в подсобках пропал даже намёк на нежность. Серафим больше не церемонился с ним, когда понял, что под веществами он всё равно не воспринимает боль. Теперь он жал его к стене крепко, цеплялся за кожу до боли и кусал до крови. А ещё почти никогда не доводил до оргазма, потому что порошки отнимали возможность кончить. Но пока что Глебу хватало, хотя и было чувство, что совсем скоро их рассказ закончится. Грусти не было. Было раздражение — не хотелось тратить время на поиск нового эмоционального сосуда. Но было предвкушение — совсем скоро его перестанут сковывать их недоотношения, и он сможет наконец засадить той красотке на центральном шесте. Она стреляет черными глазами в несуществующую душу, выгибаясь перед ним старательнее, чем перед кем-либо. А Глеб подмигивает, как бы обещая: совсем скоро. Теперь Глеб не чувствовал ничего, когда плёлся за уставшим Серафимом к нему в квартиру, прихрамывая. Не чувствовал ничего, когда в редкие выходные они напивались вином и снова трахались, но теперь дома, где его заставляли быть тише и не рвать глотку так сильно. Дома он трахался без веществ, а алкоголь не глушил боль так хорошо. Но Серафим нежнее не становился. И всё ещё это умудрялось вызывать всплески эмоций в груди. Даже раздражение лучше скуки. Поэтому он делает большой глоток, чувствуя медленно туманящееся сознание. Музыка приглушилась, а неон перестал давить на виски, обволакивая его в свои уютные объятия. — Давай, красавчик, твоя ставка, — пробасил один из мужчин лет сорока, рассматривая его спрятанное под мешковатой одеждой Серафима тело. Глеб знал эти взгляды. Знал, что такие люди представляют в голове. Но таблетки подкидывали ему картинки их вялых, коротких членов, и он смеялся громко, заливисто, выкладывая флешку на стол. Мужчины думают, что он кокетничает. Глеб знает, что он просто плевал на них. Поэтому он кидает взгляд на часы и собирает «заработанные» деньги со стола, укладывая в карман. — Не скучайте, — с глупой улыбкой махнул рукой Глеб и проскользнул в более тихий угол, где его ждал Дима и их новый друг, Серега. Они не были друзьями, конечно. Просто придумывать наименование парням, с которыми они делят дозы на троих, было лень. Соупотребленцы — долго, знакомые — серо, а друзья — в самый раз. Все трое знали, что это не дружба. Всё, что они знали друг о друге — любимый наркотик, привычную толщину дороги и время, за которое трип накрывает с головой. Серёга был новичком, поэтому ему не требовалось больше пяти минут. Глеб, наверное, тоже считался новеньким, но мефедрон уже требовался как минимум в двух дорогах, а действовал через двадцать минут. Дима был прожжённым, поэтому вдыхал как минимум три тонких и сидел по сорок минут, выкуривая в параллель косяк и хлеща водку. Глеб не знал их фамилий. Забывал их имена. Даже не смотрел на цвет глаз — зачем, если через несколько минут они скроются за зрачками? Просто с ними было удобно. Они не задавали вопросов и не знали ответов, а это значит, что Глебу всё остальное не нужно. Две тонкие по краям и толстые в середине. Самый оптимальный вариант, который Глеб чертил уже в три движения. Наловчился. Слизистая уже не щипется, а горит огнём и по утрам истекает кровью, но он не хотел останавливаться. Хотелось добавить к экстази красок. Хотелось ещё, всё, что он сможет взять. Поэтому кинул взгляд на часы: через двадцать четыре минуты Серафим освободится. Как раз успеет словить трип и вновь прогнуться, подставиться и кричать, срывая голос. Серега что-то спросил заплетающимся языком, но Глеб отмахнулся и позволил Диме построить из себя знатока. Ему было плевать на пьяную философию, на жизнь в матрице и квантовый компьютер. Его не волновало ничего, кроме хруста купюр в кармане, порошка на носу и члена Серафима, который совсем скоро снова окажется внутри. Кажется, он становился такой же шлюхой, какой была каждая женщина в этом месте, в их закрытом, неоновом городе грязи. Но было так плевать, потому что кровь резко отлила от головы, позволяя ему улыбнуться широко, осоловело от плывущей картинки. Махнув рукой, Глеб с трудом поднялся на ноги и поплёлся к стойке, ловя уставший взгляд серо-синих глаз. Серафим уже не удивлялся. Просто кивал, складывая вымытые инструменты и отправляя его в сторону уже излюбленной подсобки. И шёл туда Глеб уже один, садясь на стол и рассматривая цветные картинки на серых стенах. Картинки, которые были только в его голове. — Пошли домой, — Серафим заходит неслышно, прикрывая за собой дверь и устало рассматривая нахмурившегося парня. — С хуя ли? — вскинул голову Глеб, глядя на вымотанного, опустевшего парня. Ему нужно было вывести его на эмоции, чтобы получить эту искру самому. Он не умел, не чувствовал ничего сам. Только вытягивал эти чувства из Серафима, который пустел с каждым днём. Или каждой неделей? Сколько времени они в этих недоотношениях? — Ты заебал объебываться и идти трахаться со мной, — пожал плечами Серафим. — Я не хочу ебать нихуя не соображающего тебя. — Ой, какие мы нежные, — закатил глаза Глеб, уже зная, как это бесит Серафима. Но тот смотрел всё также безэмоционально. — Ну хочешь, напейся и выеби меня. Серафим покачал головой, рассматривая его с наконец проступившей грустью в посеревших глазах. — Хватит, — Глеб вскинул голову, чувствуя наконец хоть что-то. Грусть Серафима вызывала у него злость, — хватит употреблять, Глеб. — Хули ты меня пасешь, блять, — вскинулся он, соскальзывая со стола и подходя вплотную, сверкая раздражённо чёрными от зрачков глазами, — имею право. Тебя ебёт? — Да, — пожал плечами Серафим, делая небольшой шаг назад, упираясь лопатками в стену. Глеб моргнул, не понимая, что говорить. Он не понимал, как говорить с Серафимом. Что тот имеет в виду. Что чувствует. Он не умел и не хотел учиться эмпатии. — Че? — переспросил тупо Глеб, моргая и пытаясь собрать хотя бы какие-то мысли в кучу. Но порошки усиленно растаскивали их обратно, путая и швыряя обратно. — Потому что я тебя люблю и хочу что-то большее, чем бесконечная ебля с пьяным угашенным тобой. В глазах Серафима сквозила надежда и мольба вперемешку с грустью. И от этих эмоций его глаза на несколько минут снова приняли ярко-синий оттенок, который с самого начала так привлёк внимание Глеба. И эта искра зажглась в нём самом. Но не так, как того ждал Серафим. Не так, как мог предполагать, не так, как он мечтал. Глебу стало смешно. Смешно до боли в животе и сжимающихся от нехватки воздуха лёгких. И он хохотал, жмурясь и утирая выступающие слёзы. Хохотал и не видел, как глаза напротив мрачнеют, тускнеют, теряют все эмоции. Как внутри Серафима что-то ломалось, пока Глеб хохотал истерически на это признание. — Любишь? — переспросил наконец Глеб, вытирая бегущие слёзы и улыбаясь широко. — Люблю, — упрямо кивнул Серафим, скрещивая руки на груди в попытке защититься от его нападок. — Еблан, — рассмеялся Глеб, — ты че, дебил? Мы просто ебёмся и живём вместе, потому что так дешевле. А Серафим кивнул, соглашаясь. И развернулся, выходя из подсобки и хлопая дверью. Глеб не заметил этого, оседая на пол от хохота. Любовь. Любовь в чёртовом стрип-клубе. Серафим что, ебанулся окончательно? Среди всех выбрал влюбиться в него? При одной мысли об этом на Глеба накатывали всё новые волны смеха, пока он наконец не растянулся обессиленный на полу. И только сейчас заметил, что давно в тёмной комнате один. Сев, он пожал плечами, взвешивая что-то в несоображающей голове. Серафим ушёл сам, оставил его одного. Значит, теперь он может с чистой совестью трахнуть в туалете ту чёрноглазую танцовщицу. И позволить отсосать себе дуре-Карине. А Серафим… всё равно Глебу не нравились его фирменные карамельные шоты. Он ничего не терял, кроме того, что эмоции теперь ему дадут только вещества. Но сейчас, уставший, он думал, что это не так уж и плохо. Порошок не выебет мозг. Таблетки не будут упрекать. Косой не осудит. Всё очень даже хорошо — думал Глеб, выходя из подсобки и не замечая за стойкой вытирающего слёзы Серафима. Всё сложилось идеально — понимал Глеб, кладя руки на талию танцовщицы и любуясь чернотой её глаз, не обращая внимания на разбитый взгляд серо-синих. Лучше и быть не могло — решил Глеб, вбивая в кафель изящное тело девушки и совсем не думая об убитом изнутри Серафиме.