гиблое место

Глеб уже не помнил, что сейчас плещется, отражает неон в его стакане. Что-то мутно-прозрачное, похожее на джин с чем-то. Вкуса он не чувствовал, потому что алкоголь давно казался не крепче воды, а таблетки сожгли все рецепторы. Порошки разъели слизистую, поэтому запах пота, спермы и порошка не раздражал обоняние. Привалившись спиной к стене, Глеб едва осмысленным взглядом смотрел на пытающуюся отдышаться девушку, которая обессиленно склонилась над раковиной. Очередной одинаковый день, наполненный вспышками галлюцинаций, жгучего алкоголя и марки под языком. Отличались друг от друга дни только девушками, которые послушно раздвигали ноги и стонали громко, тонко ему на ухо. С парнями желания трахаться не было. Просто взгляд даже не останавливался на них, вновь и вновь скользя по танцовщицам. Что-то останавливало Глеба от того, чтобы вновь подставить задницу, но желания размышлять над этим не было. Просто хотелось допить этот бесполезный коктейль, на прощание оставить поцелуй на щеке стриптизёрши и вернуться в зал. Там сидят Серёга и Дима. Там есть доза, которая прогонит подступающие отхода. Возвращаться в реальность не хотелось. Хотелось напиться, употребить и сойти с ума. — Боже, — выдохнула сорванным голосом… Лиза? Катя? Женя? Глеб не помнил её имени. — Было ахуенно. Повторим? Он знал этот взгляд. Знал, что за этой вызывающей пошлостью и уверенностью кроется мольба не оставлять её. Знал, что она хочет ещё, хочет, чтобы он влюбился и забрал её отсюда. Но Глебу было плевать, потому что она сама выбрала этот путь. Он не чувствовал ничего, кроме как желания кинуть под язык таблетку и забить всё порошком, растворившись в стакане. — Посмотрим, — чуть пошатываясь, встал Глеб, натягивая лёгкую улыбку и застёгивая штаны. Подойдя, он помог ей натянуть короткий топ и оставил поцелуй на макушке, не чувствуя запах её приторно-сладких карамельных духов. Не слушая её голос, в котором сквозила обида, Глеб распахнул дверь и сделал шаг в шумный мир, где тела блестят от пота, под потолком клубится дым сигарет и травы, а сквозь музыку слышен звон фишек и шелест бэнкроллов. Здесь он был в порядке. Здесь он был в норме. Здесь он видел махавшего ему Диму, у которого всегда есть что-то для него. Но сначала на бар. Взять стакан чего-то, чтобы потом думать, а что вообще в нём. Походка нетвёрдая, но уверенная. Он с закрытыми глазами пройдёт этот клуб, не наткнувшись ни на что, в любом состоянии. — Налей чего-нибудь, — кинул на стойку купюры Глеб, опираясь локтями и сверля взглядом Серафима. Но тот глаз не поднимал. На него даже не смотрел, просто забрал деньги и начал что-то смешивать в стакане. А Глебу хотелось увидеть его глаза. Увидеть, всё ли ещё они синие, как глубокое море, или посерели, разбившись о его скалы равнодушия? Почему-то мысль о сломанном Серафиме вызывала какие-то эмоции. Не важно, какие, Глеб не хотел разбираться. Важно, что он их чувствует. А Серафим не давал ему в них погрузиться, не поднимая взгляда, не давая увидеть степень его поломки. — Вот, — всё ещё не глядя на него, поставил стакан Серафим, убирая деньги в кассу. Но алкоголь на считанные секунды ушёл на задний план. Жизненно необходимо было увидеть его взгляд. До боли в каждой клетке тела. — Посмотри на меня, — хрипло, с нотками металла сказал Глеб, сверля безумными глазами похудевшее лицо. А Серафим опешил настолько, что не задумываясь поднял глаза, пытаясь понять, что от него нужно. Серо-синие. Всё ещё не убитые до конца. Всплеск раздражения в крови был приятным, но хотелось довести до такого состояния, что вся синева померкнет в бессмысленности и серости. Хотелось видеть, что он смог его сломать. Что высосал из него всё, что вообще мог, что забрал каждую эмоцию, которую мог получить. Но сначала ещё доза. Ещё немного, чтобы понять, как доломать крошившегося на глазах Серафима, который уже отвернулся и нервно перебирал джиггеры. Схватив стакан, Глеб сделал большой глоток, чувствуя привкус спрайта и чего-то алкогольного. Бомбей? Туссин? Бакарди? Безразлично, потому что вместе с таблеткой и порошком это доведёт его до нужной точки. Ухмыляясь каждой обратившей на него внимание танцовщице, Глеб упал на диван, кивая обрадовавшимся друзьям и принимая два маленьких зиплока у Димы, меняя их на свои купюры. Двести миллиграмм и две таблетки или таблетка и четыреста миллиграмм? Второй вариант казался приятнее. От порошка он отходил быстрее, а приходы были ярче. Но рука дрогнула, и вместо одной таблетки под язык упало две. А джин в организме действовал странно. Он шептал, умолял не выплевывать вторую. Передоза не будет. Всё будет хорошо. — Дим, — позвал Глеб, открывая глаза и чувствуя, как начинается действие наркотиков, — четыреста и две, я умру? Дима задохнулся воздухом. — Нет, но приход очень сильный будет. И отхода сильнее. Не делай так больше. Глеб лишь кивнул, вновь закрывая глаза и чувствуя, как медленно сознание расплывается, оставляя его во власти безумия, которое он сам себе намешал. Джин, спрайт, таблетки и порошок встретились в организме, перекрыли здравый смысл окончательно, оставляя только навязчивые идеи. А сейчас его навязчивой идеей было доломать Серафима. И потрахаться с кем-нибудь. Порошки шептали умолять, таблетки кричали приказывать, алкоголь просил действовать, а спрайт смеялся без слов. Вместе этот гул в голове превратился в безумную идею, которой трезвый Глеб брезговал сильнее наркотиков и грязи. Но он не был трезв слишком давно. Поэтому это казалось чудесной идеей. Великолепной. Самой лучшей и простой для достижения нужной цели. Встав, Глеб замер, ловя равновесие и открывая глаза. Картинка была слишком чёткой, как будто кто-то резко выкрутил всё с 320 на 4к. Но периферия была размытой. Чётким оставался только Серафим, устало облокотившейся на барную стойку и потирающий глаза. Слишком синие глаза. Недостаточно болезненные и убитые. Глеб знал, что из него ещё есть, что вытянуть. Есть горстка эмоций, которые можно забрать, превратив в свои собственные. Есть ещё боль, которую он не получил от него. Поэтому он и не может трахаться с парнями. Предыдущая игрушка не сломалась окончательно, в неё можно было сыграть один-единственный раз. Он подошёл медленно к стойке, смотря на Серафима прямо и очень чётко. Если бы не огромные зрачки, можно бы было подумать, что он трезв. Но в темноте карих глаз зрачки читались слабо, поэтому бармен ничего и не понял. — Пойдём, поговорим? — негромко спросил Глеб, кивая на их подсобку. А в глазах, серо-синих, зажглась слабая надежда, которая только подпитала его безумие. Нет. Его Безумие. И Серафим по своей наивности первый зашёл в подсобку, не обращая внимания на защёлкнувшийся замок. А Глеб смотрел на него, не отрываясь, видя, как сменяются долгожданные эмоции в серо-синих глазах. Сейчас он снова почувствовал себя живым. И подходил медленно, не отрывая взгляда и видя, как в глазах Серафима медленно проступал страх. — Глеб?.. — неуверенно позвал он, делая шаг назад и упираясь лопатками в стену. — Всё хорошо? — Просто прекрасно, — оскалился Глеб, резким движением разворачивая его и упирая лицом в стену, не обращая внимания на попытки вырваться. В своём Безумии он был слишком сильным, чтобы его возможно было перебороть. И Глеб отчаянно хотел разделить это Безумие на двоих, чтобы оно сломало неготового к такому Серафима. Поэтому срывал одежду с него безжалостно, игнорируя звуки трещащей по швам ткани. Всё, что он слышал — крики, маты и просьбы не оставляющего попыток вырваться Серафима. Смесь из наркотиков и алкоголя говорила в нём, что лучший способ доломать, заставить синие глаза окончательно стать серыми — поменяться местами. Поэтому входил без растяжки и смазки, наслаждаясь звуками криков и резко обмякшим телом в руках. Кровь была неплохой смазкой, потому что боль от слишком плотно сдавивших стенок глушилась порошками и таблетками, а пузырьки спрайта изнутри подбивали его вбиваться, вжимать ослабевшее тело в стену. Но Глебу хотелось видеть, как в когда-то красивых глазах ломается каждый столп, держащий Серафима в порядке. Он развернул его, не выпуская из рук и силой раздвигая ноги, входя по крови и своей же смазке, глядя на дрожащие ресницы, из которых водопадами капали слёзы. Всё его лицо скорчилось от невыносимой боли, а пальцы из последних сил цеплялись за смятую футболку Глеба, чтобы удержаться в реальности. — Открой глаза, — задыхаясь, приказал Глеб. До конца ему остался один взгляд. Несколько движений. А Серафим распахнул глаза, смотря на него сквозь слёзы. В его серости не было ненависти. Не было боли. Ничего не было. Только серая пустота. Безумие его сломало окончательно. И от этого Глеб с низким, протяжным стоном кончил, наблюдая резко расплывшимся взглядом за тем, как белёсая сперма смешивается с алой кровью и прозрачными слезами. В груди было удовлетворение. Счастье. Гордость. Он забрал всё, что Серафим мог ему дать и всё, что у него было. Он выпил его до дна, не оставил ничего. Но говорить ничего не хотелось. Хотелось пойти и поспать, чтобы завтра снова употребить. И, может, теперь трахнуться с каким-то симпатичным парнем. Кинув последний взгляд на сползшего по стене на пол Серафима, перемазанного в его сперме и своей крови, Глеб с громким щелчком открыл дверь и вышел, закуривая. Завтра ещё раз напьётся и поищет, кому можно отдаться в этом клубе, чтобы получить ещё эмоций от нового человека. Не хотелось искать кого-то надолго. Ломать людей — утомительно. Но он впервые за долгие годы чувствовал себя сытым эмоциями. Сегодня можно спокойно поспать, не чувствуя пустоты и скуки.