гиблое место

Глеб поморщился от громкой музыки, но даже разрывающиеся барабанные перепонки не смогли согнать улыбки с его лица. Он пожимал руки каждому, мимо кого проходил, и заражал счастьем всех присутствующих. Ресторанчик, пусть и небольшой, радовал глаз — светлые украшения под потолком, создающие впечатление небес и райского места, белоснежные цветы, увивающие колонны и много, так много света. Солнце слепило, отражаясь от белого цвета, но глаз отвести было невозможно. Каждая деталь цепляла, наполняла его изнутри этим светом и предвкушением. Казалось, что ослепительно-чистое убранство окончательно подводило черту подо всем, что было в его жизни до этого дня. Обозначая начало нового, светлого и чистого будущего. Будущего с Алёной, которая вместе с отцом ждала начала церемонии бракосочетания. Глебу не разрешили даже краем глаза увидеть её платье, и теперь он немного нервно метался по ресторану, переговариваясь со всеми и одновременно ни с кем. Все мысли занимало чувство собственного счастья и предвкушение перед встречей с Алёной. Родители Глеба тоже были здесь. Счастливые, что он перестал заниматься самоуничтожением и наконец решил остепениться. В голове смутно промелькнул собственный смех на чью-то просьбу о серьёзных отношениях. Но Глеб не концентрировался больше на мрачном прошлом, которое стало прошлым совсем недавно. Люди не меняются, но он давно перестал быть человеком, утопив собственную душу в алкоголе и веществах. И именно поэтому, расставив для самого себя ловушки в мрачном прошлом, с лёгкостью их преодолел и вышел новым. Честным. Не боящимся любви и тепла. Готовым к серьёзности. Бесконечно влюблённым в прячущуюся за дверьми Алёну. И сейчас ждал терпеливо начала, наблюдая, как гости постепенно рассаживаются, обращая внимания на подмосток, где совсем скоро молодожёны обменяются клятвами и впервые поцелуют друг друга в новом статусе. Не чувствуя от волнения собственных ног, Глеб встал на подмосток, кивая регистратору — милому мужчине лет шестидесяти, держащему наготове белоснежную папку с речью. А затем заиграла нежная, воздушная, едва слышная музыка, погружая всех в счастливую пустоту. Огромные двери распахнулись, привлекая всеобщее внимание и возвращая в реальность. Алёна не шла — плыла по ресторану, держась за руку отца и не позволяя никому увидеть своего лица сквозь плотную дорогую фату. Но даже отсюда, сквозь расстояние и слои ткани, Глеб видел блеск её синих глаз. И тонул, терялся, растворяясь в ощущении любви от одного лишь взгляда на хрупкую фигурку, скованную белоснежным платьем и узким корсетом. Буйные русые кудри были уложены красивой волной, а сверху на них гордо лежал венец, за который крепилась фата. И Глебу невыносимо хотелось её откинуть, наконец явить миру счастливую тёплую улыбку и невероятные синие глаза, в которых он тонул раз за разом. Возле самого подмостка отец осторожно поцеловал руку дочери, украдкой смахивая счастливую слезу, и отошёл к вовсю плачущей матери. А Алёна поднялась осторожно и встала напротив Глеба на расстоянии вытянутой руки. — Вы можете открыть лицо невесты, — улыбнулся регистратор, наблюдая за взволнованным, горящим взглядом Глеба. И вот оно — свершилось. Он наконец-то смог осторожно подхватить край плотной фаты и откинуть его за хрупкую спину, поражённо вглядываясь в лицо Алёны. Вся белизна ресторана, солнце и весь мир померк по сравнению со светом, который, казалось, исходил изнутри Алёны. Счастливая улыбка не сходила с тонких губ, едва заметно выделяя ямочку на её правой щеке и заставляя едва заметные морщинки собираться вокруг… глаз. Ярко-синих. Глубоких. Сияющих теплом и любовью. Самый красивых, что Глеб видел когда-либо в своей жизни. И он не смог удержать восхищённый вздох, вглядываясь в мягкие черты лица и улыбаясь широко, немного глуповато. Но что поделать, когда изнутри на части рвут эмоции? А Алёна смотрела на него, не отрываясь и улыбаясь также широко, также глуповато, но так искренне и счастливо, что всё было безразлично. — Сегодня мы соединяем два сердца, которые до этого момента бились в разном темпе, в разном ритме и с совсем разными чувствами, — начал регистратор, привлекая внимание гостей. Но Глеб и Алёна даже не пытались вслушиваться, проживая каждую эмоцию сполна, глядя друг другу в глаза и утопая. — Алёна, готовы ли вы до конца ваших дней любить, принимать Глеба и жить с ним в согласии и мире? — спросил наконец регистратор под растроганные всхлипы женщин. — Да, — негромко, но так тепло ответила Алёна, сжимая его руки в своих и смаргивая слёзы с ресниц. — Глеб, готовы ли вы поклясться в вечной любви Алёне, быть рядом, защищать и оберегать ото всех бед? — Да, — не задумываясь выдохнул Глеб, сжимая её тёплые руки и чувствуя, как в груди лопаются шарики с счастьем. Всё шло идеально. Так, как он мечтал с детства. Так, как мечтала Алёна. Так, как должно быть. — Объявляю вам мужем и женой. Можете скрепить ваш союз… — регистратор не успел договорить, потому что Глеб склонился и прикоснулся к тонким губам осторожно, не дожидаясь окончания фразы. Он знал, что делать. Знал, что от него нужно. И знал, чего хотят они оба. Губы Алёны были нежными, с солёным привкусом слёз, и от этого сердце в груди сжималось жалобно-счастливо. Со всех сторон градом сыпались крики, поздравления, гордые хлопки по плечам и спине, слёзы матерей и подруг, шум, гам… Глеб почти потерялся в этом гвалте, но тёплая ладошка Алёны держала его в этом мире крепко, не отпуская и не давая пропасть в толпе. Лёгкие пузырьки шампанского кружили голову, и Глеб ждал только двух вещей — танца и момента, когда они наконец смогут отделаться ото всех гостей и скрыться с Алёной в их номере, наконец поздравить друг друга без лишних глаз. И только когда мама Алёны вытерла слёзы и отпустила дочь из крепких объятий, заиграла нежная, лёгкая музыка, а свет приглушился. Теперь всё, что освещало его путь — светящиеся синим глаза Алёны и её белоснежное платье. И он шёл на этот приглашающий свет, как потерявшийся мамонтёнок, сжимая её тонкую талию в руках и ощущая даже сквозь слои ткани исходящее от неё тепло. Они не захотели выдумывать ничего сложного или зрелищного. Глебу хватало взгляда в её синие глаза, а Алёне — крепко держащих её рук. Поэтому они покачивались в белом танце в такт музыке, растворяясь друг в друге и теряя связь с реальностью. Глебу хотелось, чтобы этот белый танец продолжался вечно. До тех пор, пока они в обнимку не упадут замертво, оставшись в этом моменте навсегда. — Я твой, а ты моя, проще ответить нельзя, — негромко сказал Глеб, зная, что даже сквозь музыку Алёна его услышит. Поймёт. И она услышала, улыбаясь счастливо и кивая, прижимаясь к его груди и погружая Глеба в бесконечное счастье. И это чувство не оставляло его ни на секунду. Ни во время идиотских конкурсов, ни во время бесконечных тостов и стаканов с алкоголем, ни во время быстрого перекура на улице. Очнулся Глеб лишь тогда, когда понял, что уже слишком бухой. Но на улице успело стемнеть, поэтому никто не осудит их пропажи. Не более трезвая Алёна поняла его без слов, выскальзывая из-за стола и за руку утягивая его к лестнице, наверх. Глеб знал, что его друг, Рома, надёжный человек. Поэтому оставил свадьбу на него со спокойной совестью, увлекаемый нежными руками наверх, в снятый для них заранее номер. Закрыв дверь на ключ, Глеб повернулся к Алёне и с трудом сфокусировался на её силуэте пьяным взглядом. И, поймав взгляд ярко-синих глаз, он неожиданно вновь упал в прошлое. На него смотрели ярко-синие глаза. Его осторожно раздевали тёплыми руками, только почему-то очень маленькими. Его губы прикусывали, а во рту оставался вкус алкоголя. Открыв глаза, Глеб чётко увидел Серафима. И его ярко-синие глаза, смотрящие внутрь, там, где должна была быть душа. А по его рукам стекала кровь из перерезанных из-за него вен. А потом Глеб моргнул. И перед ним снова стояла Алёна. С ярко-синими глазами. Русыми кудрями. Тонкими губами. И всегда тёплыми руками, на которых не было и следа крови. Да это ж не она. Он спутал с другим. В ужасе Глеб отшатнулся, радуясь, что Алёна слишком пьяна, чтобы заметить его реакцию. А сам не понимал, как провалился в эту яму. Как забыть ярко-синие глаза, которые добрались до самого сердца, отравляя и привязывая? Как его забыть? Как выкинуть из головы настоящие синие глаза и снова полюбить это фальшивое стекло? Он просто путает черты. Чёрт побери. — Иди сюда, — шепнул Глеб, жмурясь и не понимая, что делать. Пусть Алёна подойдёт к нему, обнимает и дальше думает, что он — это он, а она — та самая. Даже не представляя, что вместо неё Глеб видит так похожего Серафима. Вместо её пустых синих глаз видит его яркие, живые. Вместо её маленьких ладошек чувствует большие, крупные и грубоватые. Вместо её длинных русых кудрей видит такие же, но короткие. Вместо её тесного жара ощущает чужую плоть в себе. Вместо её всхлипов слышит низкие стоны на ухо. Это было невыносимо, и Глеб радовался, что Алёна не в состоянии видеть текущие из его глаз слёзы. Невыносимо любить призрак. А в его воображении Серафим стоял грустно в углу комнаты и наблюдал за ним, улыбаясь печально. А с его бледных рук капала кровь. Кап. Кап. Кап. Глеб мог бы его убить, чтобы остались только звёзды, косяк и Алёна. Но Серафим был уже мёртв, и убить его второй раз невозможно. На него медленно накатывала истерика, подгоняемая стуком капель крови о пол. — Где, блять, мои бриллианты?! Кто ты такая?! Уже не знаю… — отчаянно кричал в своей голове Глеб, но в реальности лишь сжимал зубы плотнее. Но он знал, что Алёна ни в чём не виновата. Он сам предложил. Сам пришёл на эту свадьбу. Сам пришёл в этот номер. Ключ из двери торчал изнутри, крича собой о том, что виноват во всём один Глеб. И, лёжа в холодной постели и больше не ощущая Алёниного тепла, Глеб видел призрак Серафима и не мог оторвать взгляда от его невозможных синих глаз. Рядом с ними Алёнино стекло никогда не стояло рядом. И вся его любовь к ней никогда не стояла рядом с той любовью к Серафиму, которую Глеб осознал только сейчас. Слишком поздно. Он. Любил. Призрак.