гиблое место

Гравитация явно побеждала в этой неравной схватке с пьяным телом. Пол притягивал к себе, стена умоляла съехать по ней вниз и наконец отдохнуть. В баре, где он провёл весь вечер и половину ночи, было слишком шумно. А здесь тишина, разбавляемая только тихим, раздражённым дыханием. И полутьма, в которой женская фигура казалась нереальной. Далёкой. Ненастоящей, как и их чувства. Глеб не стал противиться зову, который приглашал его повторить на себе ньютоновский опыт с яблоком, и сполз по стенке на пол, вытягивая гудящие ноги и расслабляясь. Немного посидит, придет в себя. Выдохнет, переждёт головокружение и встанет. А потом зайдёт в их холодную спальню и вставит ей со спины, чтобы не видеть разбитого взгляда фальшивых синих глаз. И уснёт, чтобы вновь и вновь видеть настоящие, яркие и живые. И настоящую улыбку на тонких губах. И настоящие русые кудри, не длинные и вылизанные, а короткие, пушистые и очень мягкие. — Где ты был? — холодный женский голос вырвал его из мечтаний и воспоминаний. Глеб поднял расплывающийся взгляд и всмотрелся в уставшее, разбитое печалью лицо Алёны. Да уж, вряд ли она ожидала такого, говоря «да» на свадьбе, говоря «да» в их спальне. Уже второй раз Глеб видел, как ярко-синие глаза постепенно сереют. Но в этот раз ему было точно также наплевать. Ему не нужно было от неё ничего. И никогда не было нужно. Он влюбился в неё только потому, что неосознанно искал замену такому яркому и живому Серафиму. Точнее… он не влюбился в неё. Он просто любил Серафима в её синих глазах, кудрях, губах и словах. Поэтому не стал даже пытаться сдержать ухмылку на лице, смотря почти презрительно, почти с отвращением. — А тебя ебёт? — Алёна, несмотря на последние два месяца, полные его пьянок, всё также морщилась от ругательств. И даже сейчас вздрогнула. Серафим никогда не осуждал мат, а наоборот, пользовался им к месту и не очень. Серафим никогда не осуждал его. Переживал — да. Ругался — да. Осуждал — никогда. — Вообще-то, мы жена… — начала Алёна, скрещивая руки на груди, но была бесцеремонно перебита. — Вообще-то, мне похуй, — он встал на едва держащих ногах и подошёл к ней почти вплотную, вглядываясь в глаза. — Времени мало. Ответь на вопрос: ты готова ебаться с отбросом? Алёна замерла поражённо. Слишком уж явно не ожидала такого колкого, неприятного и вызывающего отвращения вопроса. Не ожидала даже от пьяного Глеба. И даже густо накрашенные ресницы не скрыли боли и напряжения в её глазах. Никакой любви он не видел в глазах-стекляшках с момента их белого танца. Алёна стала ледяной, ни крохи тепла не исходило от её хрупкого тела. Но Глебу и не нужно было больше тепло. Он вымерз изнутри в ту самую свадебную ночь, когда впервые увидел призрак мёртвой любви в спальне. Он вымерз навечно, и отогреваться больше не хотелось. Хотелось, чтобы каждый сантиметр навеки сковал лёд. Тогда он наконец встретится с Серафимом на равных. Наконец сможет коснуться, а не просто смотреть в ярко-синие глаза и чувствовать всё и сразу. Поэтому он даже обрадовался, что Алёна больше не была тёплой. Не так обидно будет отрывать её от себя во сне. Не так обидно будет от неё уходить. Не так обидно для неё, конечно же. Глебу было наплевать. — Глеб, — запнулась Алёна, отводя взгляд и медленно, понемногу отступая к спальне. А Глеб шёл по пятам, вглядываясь чересчур трезвым взглядом в напуганные глаза. — Ты?.. Что? Закатив глаза, Глеб упал на кровать, не отрывая взгляда от растерянной Алёны, которая обнимала себя за плечи и смотрела испуганно. Но Глеб уже понимал, что выпьет из неё весь сок до дна. И дорогие простыни украсят капли — её слёзы. Потому что она тоже выпьет его отравленный скукой, болью и веществами сок. До дна. — Ответь на вопрос, Алён, — сухо сказал он, вглядываясь в её маленькое лицо и не понимая, как раньше мог считать её красивой. Всё, что было красивым — сходство с Серафимом. — Ответь на вопрос мой: ты готова ебаться с отбросом? Без слов и лишних эмоций. Учти, это непросто. Алёна замерла, и с густо накрашенных ресниц упала первая слеза. Распахнув глаза, она посмотрела на него с вызовом. И льдом в фальшивой синеве. — Да, Глеб, готова, — он видел и слышал её отчаяние, усталость и тщательно скрываемую мольбу остановиться. Но он не хотел останавливаться. Никогда больше. Он хотел забрать их ночь. А потом… Чёрт знает, что потом. Сейчас — синие, невыносимо синие глаза в отражении дешёвого хрусталя, выдающего себя за бриллиант. А ведь она даже не знает, почему он так резко поменялся, буквально по щелчку. Не знала причины холода и отстранённости в его когда-то тёплых карих глазах. Не понимала, где просчиталась и что сделала не так. Не понимала, что не виновата ни в чём, кроме сходства с мёртвым человеком. И в том, что согласилась выйти замуж за ублюдка, разрушающего уже вторую по счёту жизнь. Эти мысли тяготили, но не настолько, чтобы извиняться или раскаиваться. Просто оседали очередным, почти невесомым грузом на сердце, добавляя ноши измученной мышце. Но ему же не привыкать, правда? Она не знает, что неосознанно выдаёт себя за другого человека в его глазах. Не знает, что подделывает своё мёртвое море за кристалльно-чистое озеро. А он знает, что хочет её. И отомстить за это согласие. В свадьбе и ебле с отбросом. Глеб рывком встал, притягивая её к себе за хрупкое запястье и впиваясь грубым, кусачим поцелуем в нежные, тонкие губы. Опрокинув её на кровать, он заметил расплывающиеся на белых простынях слёзы. Она была готова ебаться с отбросом? И позволила себя поцеловать сразу после этих слов? Мразь. В груди Глеба вспыхнула ярость, и он перевернул её рывком, глядя в глаза не мигая, не давая ей отвернуться. — А ты решила, что я отброс лишь потому, что за моей спиной ад? — он усмехнулся недобро. — Брось, слышь. Слишком уж ты высоко забралась. — Глеб, я не… — приподнялась на локтях заплаканная Алёна, пытаясь поймать его пальцы и сжать их так, как ему нравилось раньше. Но Глеб ушёл от противного касания, отстраняясь и нависая над ней грозной, ледяной глыбой. — Ты готова ебаться с отбросом, — лукаво улыбнулся Глеб, поднимаясь с кровати и подцепляя выпавший на простыни телефон. — А вот отброс с тобой не готов. И, не оборачиваясь, вышел из спальни. Вслед ему летел её жалобный крик, но вместо Алёниных слов он слышал крик Серафима, от которого бежали противные мурашки, а гнев в груди разгорался только сильнее. — Глеб! — крикнула Алёна, вновь и вновь своими воплями возвращая его в проклятую ночь. — Завали ебало! — ответил громко, злобно Глеб, хватая ключи с тумбочки. Рыдания стихли. Негатив — всё, что он вынес со своей городской свалки. И всё, на что он теперь был способен. Всё, что мог дать своей фальшивой любви со стекляшками вместо бриллиантово-синих глаз. Поэтому, захлопывая за собой входную дверь, он не жалел. Ему было всё равно на чувства Алёны, потому что она была не той, в кого он влюбился. Глеб сюда ещё вернётся. Утром. Этим или следующим. А она — глупая, наивная и влюблённая дура, примет обратно. Но сейчас он не хотел возвращаться за эту дверь. Ноги несли сами. Туда, где всё началось.