гиблое место

Вывеска всё также призывно сияла ярким сине-розовым неоном, маня к себе, в объятия дыма, запахов, звуков и полутьмы. А лампочек на вывеске всё ещё недоставало. Но сейчас эта неидеальность не волновала Глеба. Он знал о каждом изъяне этого места, о каждой тайне, о каждом ужасе и страхе, которые скрывали софиты и музыка. Знал всё наизусть. И поэтому шёл без страха или отвращения к самому себе. Он уже на самом дне. Ему уже нечего терять, есть, к кому вернуться из трипа, пусть там он и несчастлив. Но ему есть, к кому идти сейчас. К их воспоминаниям. К месту, где он впервые взглянул в синие бриллианты, где впервые пропал, даже не осознавая этого. Глеб чувствовал невероятной силы дежавю, в который раз за жизнь. Он снова здесь — у входа в стрип-клуб. Курит сигарету и смотрит на вывеску. Смотрит и теряется в неоне. В первый раз он сомневался, стоит ли оно того. Стоит ли продавать остатки души за… непонятно, что он получил бы. Во второй раз Глеб был уверен, что больше не вернётся в логово разврата, денег, наркотиков и алкоголя. Что завязал с игрой, вышел победителем. А сейчас он стоял, предвкушая долгожданную свободу. Предвкушая свой личный омут памяти. Предвкушая каждую деталь, которая отпечаталась в голове. Предвкушая все места, где, несомненно, будет видеть себя и Серафима. Бычок падающей звездой летит на землю стремительно, но Глеб успевает загадать одно-единственное желание: встретить Серафима вновь. Взглянуть ему в глаза. Услышать его низкий голос. Посмотреть на тонкие бледные губы. Дотронуться до мягких кудрей. Остатки разума твердили, что это невозможно. Но бóльшая часть сознания, повреждённая веществами, горем и болью от потери, искренне верила, что сейчас он войдёт в этот город похоти и зависимостей, и снова увидит его. Толкнуть дверь внутрь оказалось не сложно. И совсем не страшно. Как будто вся его жизнь была ради этого момента. Как будто это всё, на что он способен — добровольно шагать в объятия звуков, запахов и яркого неона. В объятия алкоголя и веществ. В объятия сине-розового неона. В объятия фишек и купюр. В объятия гибких тел. В объятия Серафима. Дверь за ним закрылась плотно, и Глеб понял, что теперь он свободен. Теперь он недопоэт, ушедший от жены туда, где музыка, сцена, софиты, где музы тянут к нему ляжки и зовут к себе. Но замечает Глеб не их. Он замечает машущего ему рукой Диму, перед которым были расчерчены заветные дороги в омут памяти. Они манили, приглашали окунуться в прошлое, увидеть синие глаза ещё хотя бы разок. А Глеб был слаб, чтобы бороться с этим зовом. И не хотел даже пытаться сопротивляться их манящей белизне. Именно за этим он сюда и пришёл. Огибая тела и людей с ловкостью не хуже, чем у танцовщиц, Глеб подошёл к старому подельнику и пожал ему руку крепко, пропуская мимо ушей радостный, пьяный лепет. Ему было неинтересно, как Дима скучал, как ему было одиноко и вся сентиментальная хрень. Купюры. Зиплок. Пластик. Дорожка. Болящий нос. Глоток джина из стакана. Закрытые глаза. Замерев, Глеб ждал тех самых ощущений, откидываясь на спинку кожаного дивана. Он знал, знал чётко — парень его мечты затерялся в толпе, но спустя несколько минут он откроет глаза и найдёт его. Заглянет ещё раз в синеву и утонет в ней окончательно. Дотронется. Обнимет. Извинится. Поцелует. Заберёт его и свалит отсюда раз и навсегда. Только чуть-чуть подождать. И потом отправляться на поиски того, ради кого вновь добровольно влез в этот капкан. Голова начала характерно тяжелеть, и Глеб наконец открывает глаза, сначала теряясь в ярком свете неона и громкой музыке. Но организм привыкает быстро, и он встаёт с дивана, глазами скользя по толпе. И, как в фильме, люди словно специально освобождают проход к барной стойке, открывая отличный обзор на лакированное чёрное дерево, на котором плясали канкан искры неона. И Глеб замер, как замерло его сердце. Там стоял Серафим. Живой. Без крови на руках. Увлечённо мешающий очередной коктейль. Он снова попал в капкан, пока сильные руки смешивали алкоголь и сиропы. Попал и пропал. Влечение к Серафиму ядом точило семейное подобие счастья, но сейчас Глеб был счастлив в этой несвободе. А потом Серафим поднял глаза. Ярко-синие. Самые красивые, которые Глеб видел за всю свою жалкую жизнь. Самые глубокие и живые во всём проклятом мире. И улыбнулся мягко, не скрывая грусти в синих озёрах. Улыбнулся своими тонкими губами и одним взглядом позвал его к себе. А Глеб не смел ослушаться. Не хотел. Он сам пришёл в эту ловушку, сам закрыл за собой клетку, а теперь шёл в руки к одновременно лучшему подарку и худшему наказанию. Взгромождаясь на высокий барный стул, он не верил своим глазам, утопая в синеве. Все ощущения обострились, став такими сильными, что хотелось обнять его и не отдавать никому. В зале были лишь они. Похуй на остальных. — Привет, — хрипло, слабо, едва слышно прошептал Глеб, во все глаза смотря на Серафима. — Привет, — гулко, откуда-то сквозь вату сказал Серафим, улыбаясь и не отрывая чудесных глаз от его лица. На какое-то время воцарилось молчание. Глеб смотрел и не мог насмотреться, забыв обо всём, что хотел сказать. А Серафим грустно смотрел в ответ и улыбался. Глебу было некогда думать о причине грусти Серафима. Главное, что они снова рядом. И что он может попросить прощения. — Сима, — жалобно, чувствуя выступающие слезы, протянул Глеб, — прости меня… Прости пожалуйста, я не осознавал, что творю, мне так, блять, стыдно, я так виноват перед… — Тише, — прервал его Серафим, сверкая синевой и теплой улыбкой, — я на тебя не сержусь. Точно не теперь. Глеб как-то резко уменьшился в размерах, не в силах оторвать взгляда от такого до боли родного лица. Сердце, которое, казалось, заледенело навсегда, сейчас усиленно стучало, разгоняя кровь и согревая изнутри. — Прости, прости пожалуйста, — прошептал он едва слышно, — я тебя так люблю… А Серафим улыбнулся счастливо, с легким прищуром глядя на него и посмеиваясь. Но в следующую же секунду резко помрачнел, не скрывая грусти в синих, таких живых глазах. — Рядом со мной ты становишься птичкой в ловушке, — Серафим улыбнулся печально, наклоняясь к нему через стойку, — лучше лети на зов мулен-руж. Судя по твоему лицу, тебе нужен ключ. Глеб склонился ближе, утопая в озёрах и чувствуя отчаяние. — А ты? Я не хочу без тебя, Сима. — Мне он ни к чему, — пожал плечами Серафим, прикрывая глаза и прижимаясь невесомым поцелуем к его лбу. Закрыв глаза, Глеб почувствовал, как по щеке скатилась слеза, разбиваясь на атомы об холодный пол, разбиваясь со звуком стекла. Он не хотел без Серафима. Он не мог. Он пытался заменить его, но ничего не получилось. Без него не оказалось смысла в жизни. Поначалу развлечение, сейчас — единственный стимул жить. Поначалу желание сломать и заставить синеву посереть, сейчас — всю жизнь любоваться блеском глаз. Поначалу желание забрать всё, сейчас — положить весь мир к ногам и самому лечь туда же. Поначалу желание взять силой, сейчас — любить до болящего сердца и кристально-чистых слёз. И Глеб открыл глаза. А Серафима за стойкой уже не было, как не было больше и эффекта от порошка. Его и не было рядом с подозрительно косящимся Андреем. Он был мёртв. Сука, мёртв. И только что Глеб слышал мольбы отпустить от своей галлюцинации. А в ушах разбивались уже не собственные слёзы, а алая кровь из чужих вен. Кап. Глеб любил призрака. Кап. Серафима не вернуть. Кап. Без него не было смысла ни в чём. Кап. Он сам загнал себя в этот капкан. Кап. Из него не было выхода. Кап. В этот раз Глеб в клубе не задержался. Не вернулся к Диме. Не взял алкоголя. Не взял в туалете первую попавшуюся танцовщицу. Не сыграл ни одной партии в покер. Не употребил ни одной таблетки. Не скурил ни одного косяка. Кап. Просто вышел. Вышел и смотрел на проклятую вывеску, пестрящую синим, как глаза Серафима, и розовым, почти как кровь из его вен. Кап. С каждой каплей утекали все эмоции и чувство жизни из Глеба. Кап. Всё посерело точно также, как когда-то посерели ярко-синие глаза. Кап. Глеб в этом капкане застрял навсегда.