прячет за собою ночь.

— Сим, — хнычет Глеб, насаживаясь сильнее, — Сима. Укуси блять. — Сейчас, малыш, — хрипло отзывается Серафим и, поудобнее перехватив омегу, впивается клыками в его плечо. Глеб тут же сжимает его больно, кончая. — Блять, омега. — Дай сюда, — еле соображая, просит Глеб, — похуй вообще, дососу, — и открывает рот. Альфа низко смеётся, проталкивая член в горло и сжимает волосы на макушке. — Ну досасывай. — Ебать у тебя шея, Глеб, ты нахуй как живёшь? — стебёт его Саша. — Пиздато живу, припеваючи, — хмыкает Глеб, теребя воротник, чем лишь привлекает внимание окружающих на искусанную в каждом сантиметре шею. — Ангел такой зверь, не боишься, что сожрёт? Глеб это высказывание друга-омеги оставляет без ответа. Знает, что тот завидует ему, ведь сам истинного альфу или хотя бы постоянную пару не имеет. И даже на Глеба обижался, ведь к Серафиму, которого только «Ангелом» и зовёт, сам ластился. Глеб на него не злится, даже общается хорошо, потому что счастлив, а всю привычную сучность и любой негатив из него успешно выбивает горячий член, так правильно выбивающийся в истекающую задницу. Глеб при любой возможности просит своего альфу его укусить. Хоть куда, лишь бы укусил. Аргументирует это тем, что других альф хорошо отгоняет. О том, что запах Серафима отгоняет их намного лучше, они не говорят. Хоть и оба прекрасно понимают. Серафим знает, что Глеб, несмотря на омежью сущность, стеснительный, и умудряется быть таким даже сжимаясь вокруг его члена. Потому на него не давит. Знает, как он кайфует от укусов, расплывается сразу и кончает быстрее, как радостно рассматривает в зеркале, думая, что Серафим не видит. Как постоянно их касается с довольной моськой, любит светить ими перед другими альфами и особенно, конечно, омегами. Замечает, как после особенно долгого марафона, своей течки или гона альфы обязательно вытаскивает Серафима в «общество», посещает вообще всевозможные заведения, лишь бы показать себя. Альфа знает, как его стеснительный в желаниях Глеб получает сравнимый с оргазмом кайф от этого. Поэтому ничего не говорит, довольно улыбается на просьбы и оправдания омеги и кусает. Везде, где может, и иногда всерьез опасается, что сотрёт однажды клыки об ненасытного Глеба. А Глеб чувствует, как жжёт каждый миллиметр кожи, как болят особенно глубокие укусы, капельками крови пачкающие одежду, и от счастья, наслаждения и любви готов взорваться, как фейерверк, разорваться, словно петарда и лопнуть, будто шарик. А лучше все и сразу. Но на лице удерживает смиренное выражение и лишь коротко, презрительно улыбается на завистливые взгляды других омег. Как злая псина с огромным удовольствием отгоняет чужих одиноких давалок. А разогнав таких, идёт знакомиться с оставшимися, чтобы затем высокомерно послать на робкую просьбу разделить его альфу. — Пойдем домой, Глеб, — негромко говорит Серафим, и Глеб в ту же секунду едва на руки его не прыгает. — Конечно, альфа, — играется Глеб, спиной чувствуя горячие взгляды. Серафим его из клуба выводит, негромко смеясь на светящееся омежье личико. — Тихо, омега, потерпи немного, — успокаивает жмущегося к нему в такси Глеба и сразу двумя пальцами поглаживает изнутри.