прячет за собою ночь.

Рога у него были небольшие, какие-то наивно неуклюжие, и Глеб на их счет всегда комплексовал. Ну какое может быть к нему уважение с этими рогами-то? В очередной раз рассматривал он свое отражение. Правда на чужие рога он вообще не смотрел. У всех демонов они были уродливо громоздкими и некрасивыми. В такие моменты он начинал любить свои, пусть и небольшие, но аккуратные и ровные. А потом он увидел его. Серафима. И какого дьявола он выбрал себе такое имя? Они были идеальными. Его рога росли ровно и симметрично, возвышались, как части адской короны, и изящно изгибались к кончикам. А еще были такими острыми, что Глеб резался от одного лишь взгляда на них. И продолжал смотреть. Убийственная аура названного ангела тянула на себя, вместо того, чтобы отталкивать. Потому что Серафим — имя буквально обжигало язык, потому демоны иронично звали его адской гончей, — мог дать ему то, что нужно. Глеб понимал, что такой как Серафим вряд ли обратит внимание на такого, как Глеб. И, удивительно, ему было стыдно. Но желание было сильнее этого стыда, и он подошел. А Серафим без расшаркиваний завел его в к себе. И брал со спины грубо, вжимая тело в каменистые скалы. Привыкшему к высоким температурам Глебу казалось, будто в него вливают плотную лаву. Серафим сжимал его тело грубо, острые когти впивались и вспарывали кожу. Глебу казалось, что они впились ему между ребер, затрудняя дыхание. Или воздух вокруг стал раскаленнее лавы, вливаясь в легкие и лишая возможности дышать? Он громко стонал, срывая голос к чертям, пока Гончая продолжал вбиваться жестко, каждый движением сильнее вжимая Глеба в скалы. Пониженный болевой порог и сверхрегенерация демонов позволяла ему наплевать на все это и получать удовольствие. Глеб сжимал его в себе, затрудняя движение, но это лишь распаляло сильнее. Серафиму потребовалось немного, чтобы получить разрядку. И так же мало, чтобы быть готовым для второго захода. Глеб валялся пластом под ним, руки не держали, и он лежал, повернув голову и ощущая, как камни впиваются в щеку. Но сил хватало на то, чтобы шевелить бедрами, дразня Гончую. И Серафим входит в него вновь, и ощущения лишь ярче прошлых. Но получив первую разрядку, он становится внимательнее к Глебу. Когти теперь вспарывают бедра, он движется медленнее, но не менее грубо, выбивая из горла скулеж. А затем наклоняется, корректирует положение Глеба, заставляя выгнуться сильнее, и касается языком рога. Они у Глеба небольшие, но чувствительные, как у всех, и убийственно острые. Серафим тут же распарывает себе об него язык, но продолжает. Захватывает полностью, продолжая облизывать со всех сторон уже у себя во рту. И кровь его, кажется, кипит во рту. Глеб теряется в попытках ощутить, где сейчас горячее: его рогам во рту Гончей, или в его нутре, куда на всю длину вбивается горячий член. Вбивается, заставляя выгнуться сильнее и рожками распороть Серафиму нёбо. Кипящая кровь бурлит, стекает с губ, и Глеб чувствует, как она стекает по голове, шее, обжигая. От жестких толчков и кровавой ласки рогов Глеб выгибался, впивался когтями в камни, оставляя длинные борозды. Горячее дыхание опалило шею, довольно рыча ему на ухо, Серафим кончил вновь, заливая демона под собой. Ошалевший Глеб кончил следом. Проклиная всех и вся на латыни, он лежал тем не менее неподвижно, давая организму спокойно регенерировать. Кровь была везде. Раны успешно затягивались, напоминая о себе лишь легкой чесоткой. С легкостью он перевернулся на спину и замер. Серафим длинным языком облизывал кровь Глеба с когтей и скалился. Кровь его стекала с губ, окрашивала зубы и капала с клыков. Глеб залип. Они были такими же идеальными, как и рога. Поэтому «Серафим»? Весь идеальный, словно ангел. Глеб скривился от своих мыслей. — Готов? Демон кивнул, потянувшись к опавшему члену, чтобы привести себя в нужное состояние, и тут же вздрогнул от боли. Серафим сжал его запястье, когтями, конечно, вспоров до кости. Глеб предупреждающе зашипел, и Гончая отпустил его, оттолкнув, впрочем, руку подальше, и рыча на попытки ею пошевелить. А затем наклонился, аккуратно обхватив рукой мягкий член, контролируя когти. Он же не хочет лишить демоненка органа. Ему нужна третья разрядка, а тащить демона-евнуха к лекарю желания не было. Рваными движениями он стал дрочить Глебу, не ожидавшему такой заботы к себе. Слегка напрягаясь, он наблюдал за чужими действиями, а увидев, что отрезать ему член не собираются, позволил себе окончательно расслабиться. Раздраженно что-то прорычав себе под нос, Серафим опустился к нему. Открыл рот и провел длинным, как у ящерицы языком по члену. Усмехнулся на взгляд Глеба и, замерев на секунду, разделил языки. И не обращая внимания на тихий ахуй демона, стал извиваться вокруг его члена языками, как змеями. Глеб быстро возбудился, член налился, стал истекать, но Серафим не прерывался, лаская по всей длине сразу, кончиком одного из языков проник в уретру, заставив Глеба тонко заскулить от нахлынувших ощущений. А Серафим уже обхватил его член губами, едва оцарапывая клыками, и медленно вобрал в себя полностью. Его рога уперлись в нижнее ребро, и Глеб сквозь марево ощущений забеспокоился о сохранности своих легких. Восстановить их будет в разы мучительнее и больнее. Но Гончая уже начал движение, продолжая ласкать языками и внутри. Рога вспарывали от ребер до тазовых косточек. Редким демонам было не плевать на состояние нижнего. Серафим, однако, несмотря на ручьи крови, хлещущие из ран на животе, и прочие повреждения, границ не переходил, будто чувствуя, когда уже будет слишком. Глеб закатил глаза и выгнулся, предвкушая оргазм, как ласкающие языки сжались у основания, словно тиски. Демон забился, разочарованно скуля, когда Гончая, выпустив его член изо рта и напоследок быстро скользнув туда-обратно в уретру, с размаху вошел в него, казалось не собой, а горячим штыком. Глеб закусывал ладонь, но это не помогало ему заглушиться, да и судя по по горящим глазам Серафима, ему нравилось слышать его довольные стоны и громкий скулеж, что обычно раздражало других демонов. Стенки Глеба сжались, предвещая оргазм, и Глеб кончил обессиленно, чувствуя, как Гончая продолжил вбиваться, достигая своей разрядки. А потом они лежали рядом. Серафим не ушел, как это бывало. Смотрел молча и гладил по груди когтями; кожа натягивалась, но ни капли крови больше. — Оставайся.