Семь дней

Когда Вэй Усянь вынырнул обратно — в духоту благовоний и темень, разгоняемую лишь парочкой свечей, он моментально скатился с кровати. Кое-как подтянул конечности, чтобы встать на четвереньки, затем, опираясь на кровать, поднялся на ноги. Ноги дрогнули, но удержали. Вэй Усянь хохотнул и хлопнул себя по заду. В полутемной комнате он был один. Ставни были плотно задвинуты, от воскурения благовоний в воздухе висел едва заметный сизый туман. — Я понял, — хохотнул Вэй Усянь сипло, — они решили меня убить. Задохнуться благовониями во сне — не самый плохой выбор, но Цзян Чэн мог бы и по-интересней что-то придумать. Утопить, удерживая под водой Цзыдянем, например. Так, размышляя, о преимуществах других способов убийства над тем, что ему был, безусловно, уготован в душной темной комнате, Вэй Усянь побрел к выходу. Ноги все еще дрожали, но все еще держали. Он благодарно ткнул сначала одно бедро, потом второе. — А не такой уж ты и хиляк, Сяо Чанцзэ, — пробормотал, прижавшись лбом к двери. Тело, что удивительно, чувствовало себя прекрасно. Вялое и ослабевшее, как будто Вэй Усянь несколько дней не вылезал из постели, но эй, это ведь так и было. Он последние… хм… три недели не особенно двигался. Из горла вырвался истеричный смешок, и Вэй Усянь поспешил толкнуть дверь, выйти из душной темной комнаты. В темных углах чудилось шуршание осыпающейся земли, запах благовоний — отдавал приторной сладостью и металлом. Вряд ли он сможет в ближайшее время спать без света. И один. Вывалившись в теплую Юньмэнскую ночь, Вэй Усянь глубоко вдохнул и привалился к резному столбу на террасе. Вот. Вот здесь он и будет спать, пока Цзян Чэн его на этой самой террасе и не повесит. А потом он вернется сюда призраком и продолжит здесь спать. Главное, Цзян Чэну больше не попадаться. Вэй Усянь выдохнул и тут же затанцевал на месте. Ах, вот почему он восстал из своего душного почти-мертвого сна. Его организм достаточно восстановился, чтобы все органы заработали, как им положено. И конкретно один орган вынудил Вэй Усяня спешно скатиться по ступенькам и нырнуть в пышные кусты жасмина, окружавшие небольшой дом на окраине резиденции. Там, за домом, он знал, — еще одна пристройка. Она даже больше, чем жилая часть. Там его мастерская, правда он там больше пил, чем мастерил… Когда мочевой пузырь, наконец получил свое облегчение, до Вэй Усяня дошло — это его дом. Тот самый, что они отстроили после войны. Цзян Чэн… привез его домой. Вэй Усянь издал жалкий булькающий звук, и тут же зажмурился, стиснув зубы. Истерика снова ворочалась в груди, навязчивые образы лениво полезли в голову: Цзян Чэн, соткавшийся из темноты его земляного плена, словно призрак. Хмурый и злой, но упрямо передающий Вэй Усяню духовные силы. Как же он узнал? Печать позвала бы его только после смерти Вэй Усяня. Неужели он так облажался с печатью? — Бля-я-я… — выдал Вэй Усянь, разглядывая белые цветы в лунном свете, — ну я идиот. До него дошло. Удивительно, что только сейчас. Вэнь Нин был там, Вэнь Нин знал, кого любое творение Вэй Усяня примет за него самого. Почти любое, как оказалось, но об этом сейчас думать не хотелось. Вэй Усянь сорвал цветок и забросил себе в рот. Задумчиво пережевал и сплюнул горечь. — Никогда не любил чай с жасмином! — заявил он громко. — Но с печатью все нормально. Я не ошибся! Последнее словно вышло визгом, потому что чья-то рука с хрустом возникла из куста, схватила Вэй Усяня за рубаху и дернула так, что ему осталось только зажмуриться, чтобы не лишиться глаз. Он был уверен, что «выдергиваться» из кустов будет больнее. Но по сравнению с болью в заднице, приземлившейся на выложенную камнем дорожку, это была ерунда. Вэй Усянь взвыл но тут же захлебнулся воплем, потому что над ним нависал очень злой и, очевидно, очень пьяный Цзян Чэн. Иначе, как объяснить, что шиди щеголял нижними одеждами и небрежно наброшенной на плечи мантией, а также распущенными волосами и несколькими кувшинами вина? Вэй Усянь впервые заметил, как сильно шиди с возрастом начал походить на свою мать. — А, это ты, — пробормотал Цзян Чэн и пошатнулся, — как думаешь, небожители ходят до ветру? — Чего? — моргнул Вэй Усянь. Цзян Чэн важно кивнул и сунул ему один из своих кувшинов. — Вот и я думаю, что ходят. Раз жрут и пьют. Оно ж как-то должно выходить. — Бормоча про себя, он побрел к пруду. Вэй Усянь очень любил этот пруд — целиком заросший лотосами, но с маленьким секретом. Цзян Чэн пошатываясь брел к крошечным мосткам, которые они когда-то вдвоем сколотили, когда расчистили небольшой участок пруда. Они даже песка на дно натаскали и валялись там на мелководье в особенно жаркие дни. Мостки пережили захват резиденции, а в этом пруду, что интересно, было найдено больше всего трупов вэньских солдат. Вэй Усянь не скупился на похвалы «своему пруду» и обещал ему полноценный пирс, но не успел выполнить обещание. Со стоном поднявшись, Вэй Усянь поспешил догнать шиди. Цзян Чэн устроился на берегу. За долгие годы хлипкая деревянная конструкция прогнила и осела в воду. Песок же, на вычищенном пятачке так и оставался девственно чистым, как и вода над ним. Вэй Усянь гордо выпятил грудь — не зря тогда так старался с заклинанием. Удивительно, только что не развеялось с годами… — Не хожу я сюда, больно надо, — буркнул Цзян Чэн, будто в ответ на его мысли. — Да, шиди, конечно, не ходишь, — усмехнулся Вэй Усянь, осторожно присаживаясь на не пострадавшее бедро. Он отпил вино и скривился — крепкое. Такое Цзян Чэн пил, когда хотел напиться так, чтобы кроме похмелья на утро ничего его не беспокоило. Такое на памяти Вэй Усяня случалось всего пару раз. — Как вы сломали печать? — спросил Вэй Усянь в лоб. Он мог бы пошутить, попытаться поддеть шиди, но, судя по состоянию Цзян Чэна, он очень скоро замкнется в себе и будет молчать, пока не уснет. Важно было поймать момент возможного откровения. Цзян Чэн не ответил. Он глотнул вина и уставился на лунную дорожку на крошечном очищенном участке пруда, словно на что-то только ему одному видимое. Видимо, момент откровения был упущен. Вэй Усянь тоже глотнул вина. В дом ему возвращаться не хотелось. Скорее всего, Цзян Чэн выпьет еще кувшин и уснет на месте. Тогда Вэй Усянь сходит за одеялами и останется с братом на берегу до утра. Вряд ли скоро снова доведется. — Ты не сказал мне. Я ненавижу тебя. — Сказал вдруг Цзян Чэн и Вэй Усянь дернулся, как от удара. Цзян Чэн снова выпил, уронил руку с кувшином и вино плеснуло Вэй Усяню на штаны. — Но я теперь понимаю, почему. Если не скажу, ты тоже возн… возненавидишь, — продолжил Цзян Чэн, отпихивая кувшин от себя. Он и так уже был почти пуст. Цзян Чэн неуклюже повалился на локти и долго рылся в рукаве мантии, затем сунул Вэй Усяню кулак. Разжал его и со стоном повалился на спину. Вэй Усянь долго рассматривал два тоненьких, будто прогоревший хворост черных колечка на ладони. — Это что? — он сдался. — Обручальные кольца? Цзян Чэн подавился пьяным хихиканьем и закашлялся. Пришлось помочь ему сесть и сунуть в руку последний кувшин вина. Шиди сделал большой глоток и снова зафыркал, давясь смехом. — Это — Цзыдянь, идиотина. — Ответил он абсолютно трезвым голосом, а затем поднялся, скинул мантию и одним слитным движением нырнул в пруд.