Не отворачивайтесь

– Это не грустно. Не грустно, – Воланд касается его плеча и уходит, становясь тёмным пятном на краю зрения. Он нереален и реальнее всех живых одновременно, и это короткое аккуратное прикосновение к телу, что отвыкло от ласки за время пыток в НКВД и психиатрической лечебнице, причиняет Мастеру ощутимую душевную боль. Он устал, в нём едва теплится жизнь, готовая оборваться в любую следующую секунду, и он, казалось, уже разучился чувствовать, но горечь обиды и одиночества всё же разгорается в нём упрямым тлеющим огоньком. – Почему… – слетает с губ до того, как Мастер успевает продумать свой вопрос и решить, хочет ли он вообще тревожить ночной воздух ради того, чтобы его произнести. Расплывчатая фигурка на краю его зрения останавливается. Мастер поворачивается к Воланду и Воланд поворачивается к Мастеру одновременно. Лицо Дьявола беспристрастно, оно не выражает ни заинтересованности в продолжении разговора, ни раздражения из-за необходимости задержаться. И в этом, по большому счёту, уже скрывается ответ на любой из вопросов, что Мастер мог бы задать. Мастер поворачивается обратно. Воланд подходит и останавливается за ним, на таком небольшом расстоянии, что, если Мастер захочет, он сможет почувствовать его дыхание на своём затылке. Если Воланду вообще нужно дышать. – Если вы – плод моего воображения, – Мастер говорит негромко, словно сам с собой; может, никого, кроме него, и нет на самом деле на балконе, – друг, которого я придумал, чтобы не страдать от одиночества… То почему вы так ко мне… Равнодушны? Мастер не уверен, что это справедливое обвинение. Но за столько растянувшихся в бесконечность дней, когда его душу и тело безжалостно терзали без надежды на спасение, за столько холода, жестокости, темноты и сырости, за безграничное отчаяние и беспомощность он слишком изголодался по руке, что была бы протянута ему с целью помочь подняться. По прикосновению. По ласковому слову. По участию. Казалось, он готов сгореть в любых руках, что предложат ему немного тепла без намерения истязать его впоследствии. Воланд пришёл лишь раз и сказал ему дописать роман. Будь он Сатаной или воображаемым другом, разве не мог он… Хоть немного… Хоть как-то… Уголёк дотлевает, рассыпавшись в пепел, и взгляд Мастера снова становится безмерно усталым и в высокой степени безразличным к своей судьбе. – Вы очень дороги мне, – звучит голос из-за его спины, и Мастер уже лишь по инерции понимает, что он принадлежит Воланду. На его плечи ложатся чужие руки – а может, нет никаких рук, и он разговаривает сам с собой. – Тогда не отворачивайтесь. Мастер перелезает через перила балкона и падает, и не видит ни протянутых к нему в печальной безысходности рук, что только что покоились на его плечах, а теперь вынуждены хватать лишь прохладный ночной воздух, ни изменившегося выражения лица. Тёмная фигурка на балконе какое-то время стоит неподвижно, словно любуясь Луной или распластанным на земле мёртвым телом, а потом, опираясь на трость и заметно прихрамывая, удаляется прочь.