Будет больно

А теперь я стою здесь, у гребаного алтаря, смотрю Грейнджер в глаза и жду свою невесту… Она идет ко мне не одна. С ним, с тем самым мужчиной, что прислал письмо с цветами в ту самую роковую ночь. Ее отец. Мистер Грейнджер. Он вспомнил. У нас получилось. Мы целый год искали способы, заклинания, зелья, хоть что-то. Ее отец все вспомнил, а мать — спустя несколько недель. Ответ был на поверхности, в одной из книг библиотеки Лестрейндж — тетя Беллатриса всегда любила почитать чернуху. И это принесло свои плоды. Северус помог усовершенствовать совершенное заклинание. Работало не так быстро, как хотелось, но они вспомнили. Вспомнили Грейнджер. Она идет ко мне, робко ступает по каменной кладке, покусывает губу, нервничает. Я тоже, наверное. Нет. Не знаю. Кроме нее ничего не вижу. Гермиона шагает под руку с отцом, в платье, которое только вчера сошло с палочки Дафны Гринграсс. Такое, как она и хотела. Изящное и совершенное. Она совершенна. Прикрытые плечики с V-образным вырезом демонстрируют приподнятую грудь, что я так часто целую. Широкий пояс её платья обхватил тонкую талию, а струящийся подол с глубоким вырезом открывал вид на ее загорелую ножку в белой туфельке с ремешком из камней при каждом шаге. В руке букет из священных лотосов. Верность, борьба, жизнь, счастье, чистота и благородство. Грейнджер такая Грейнджер. Здесь все было так, как хотела она. Как нравилось только ей. И никто не возражал. Никто бы не посмел. Сегодня ее день. Мой день. Наш. Нервничаю ли я? Блять, что-то щекотнуло по щеке. Я провел пальцем по подбородку, не сводя взгляда с единственного человека, что видел перед собой. Посмотрел на ладонь. Влага. Я что, расплакался? Я снова поднял голову и оказался в плену ее глаз. Блять, судя по широкой улыбке и дрожащей губе — она заметила, и либо сейчас треснет от смеха, либо расплачется к чертям собачьим. В последнее время она такая взбалмошная и эмоциональная. Давай, держись, Гермиона, не вздумай плакать. Иначе тушь потечет, и от этого твои слезы станут еще более горькими. Я уже понял. Я пожимаю руку ее отцу и протягиваю ладонь ей. Помогаю ей подняться на ступеньку подиума, когда она останавливается напротив, и не могу унять дрожь в коленях. — Волнуешься, Грейнджер? — шепнул я. — Дай мне три минуты, Малфой, — ухмыльнулась моя невеста. — И что потом? — Будешь звать меня миссис… — Малфой, — закончил я, наблюдая за ее шоколадными глазами, в которых вижу свое прошлое, будущее и настоящее. Смотрю на губы, что несколько часов назад опустились на мой член в кладовой. Видит Салазар, я не планировал, спокойно шел на балкон, чтобы поговорить с отцом, когда эта фурия выскочила из-за поворота и схватила меня за воротник, затащив в кладовку. Я был уверен, что она в плену у Пэнси с Даф и жены Поттера. Но она просто… Соскучилась. Люблю когда она скучает так. Отец, кажется, начал что-то подозревать, когда указал на мою расстегнутую ширинку с фирменной ухмылочкой. Она шевелит губами, а я не слышу. Ничего не слышу — меня будто опустили на дно океана. Звон стоит в ушах. Снейп что-то бормочет про здравие и болезни, богатство и бедность, я хмыкаю на последнем слове и четко говорю: — Да, я согласен. Согласен быть с ней в любой из вселенных. В любом из миров. О чем четко говорит моя палочка из боярышника, кончик которой касается палочки из виноградной лозы. Сейчас. Боже правый, или как там говорят магглы? Свет, искры — и моя душа просто покидает тело, сливаясь с чем-то мягким, теплым, как махровое одеяло после зимней прогулки. Прекрасно так, что аж тошнит. Я умер и воскрес. Умер и воскрес, чтобы встретиться с ней в каждой из жизней. А теперь я смотрю на нее и не могу поверить, что она моя жена. Моя жена Гермиона, мать ее, Грейнджер. Вернее уже Малфой. Гермиона Джин Малфой. Ты спросишь меня, а был ли у нас другой вариант? Но я рассмеюсь, потому что любить тебя никогда не было вариантом. Это всегда было необходимостью. У тебя есть я. Пока не умрет каждая последняя звезда в галактике. Я у тебя. Или знаешь, я люблю тебя так, как ты любишь шептать мне по утрам: Я люблю тебя так, что будет больно. До боли сжимать в своих объятиях, целовать до стертых губ и кусать, пока не будет больно.