Вопрос

Сколько квартир, домов, поместий Воланд повидал за свою долгую жизнь? Не знал или не помнил даже он сам, но ему было приятно, что какие-то жилища до сих пор могли его удивить. Например, подвальчик Мастера. Удивительная атмосфера, планировка и убранство. Открытое пространство с ложным вторым этажом-балкончиком, которое, несмотря на нахождение, считай, под землей, всегда было наполнено светом. Творческий беспорядок с хаотично разбросанными и расставленными книжками, папками, бумагами, но при этом никакой пыли. Не отгороженная кухня, но никакого запаха масла и какой бы то ни было пищи, только ароматы тлеющего, высушенного огнем дерева из печки. И кровать, напротив, вынесенная в отдельную зону за перегородку с непрозрачными стеклянными дверями. Современная, утопающая в стройках, чумазая от жидкой грязи Москва совсем не нравилась Воланду, но этот домик был исключением. Он даже ловил себя на мысли, что мог бы здесь жить. Причем не бесцеремонно выкинув самого Мастера куда подальше, а оставив его здесь. Самому оставшись с ним. Да, странно, но и этот понурый мужчина покорил черное, однако совсем не холодное сердце Воланда не меньше, чем его жилище. Признаться, даже больше. Люди обычно забавляли Воланда своей мелочностью, недальновидностью, глуповатостью, но Мастер был не таким. Его редкий литературный талант (пришедший, по мнению Воланда, явно не «сверху»), давал ему возможность смотреть шире и видеть четче, чем собратья. Такие люди долго не живут и, видя, что времени на этом Свете у Мастера оставалось всё меньше и меньше, он никак не мог упустить возможности провести с ним последние умиротворённые месяцы, недели, а потом и дни. Подпустил к себе, приблизил так, чтобы между ними остались лишь миллиметры ткани одежды, которая всегда, даже в самые интимные моменты, не покидала обоих до конца: на них оставались то распахнутые рубашки, то прирасстёгнутые брюки, то галстуки со спущенным узлом. Было ли это недоверие? Вряд ли. Скорее, благоговение и оттенок таинства, который не хотелось потерять, полностью обнажившись. Воланд приходил к полуночи, зная, что Мастер всегда в эти часы один и уже ждёт его. Разувался — эта русская традиция ему чертовски нравилась — и ложился на кровать ногам в сторону подушки, чему Мастер совсем не возражал. Может, из-за того, что покрывала они почти никогда не убирали, и выглядело это не так странно, как могло бы. Может, из природной скромности и нежелания делать замечание столь дорогому гостю. Сегодня, в удушающе мрачный, угрожающий грозой вечер позднего сентября, Воланд как всегда открыл калитку своим ключом и почти беззвучно прошёл в дом. По сравнению с улицей здесь было прохладно — печку еще не затапливали, а низкие окошки остались приоткрытыми, потоки воздуха смешивались и создавали комфортную температуру. Фигура Мастера в приглушенном свете виднелась в открытых дверях спальной зоны, и Воланд, оставив сапоги, трость и легкое пальто у основания лестницы, подошел к нему. Тот лежал с рукописью, явно погруженный в чтение и свои мысли, так что заметил Воланда, когда он оказался почти вплотную к кровати. Смутившись от собственной невнимательности, Мастер неуверенно улыбнулся: — Здравствуйте, — поставил он рукопись в кожаной папке к стене и чуть пододвинулся, освобождая место возле себя. — Простите, вычитываю написанное. — Доброго вечера, — садясь подле и убирая выбившуюся из челки прядку с его лба, улыбнулся Воланд в ответ. — Тогда не мешаю? — указал он на диван. — Нет, мне вы никогда не мешаете, — погладил его по запястью Мастер. — Я позже дочитаю. Рад вас видеть. Он приподнялся на локтях, заглядывая Воланду в лицо. «Этот мягкий взгляд с поволокой… Мой красивый человек», — вновь улыбнулся, уже своим мыслям, Воланд, и погладил его по виску, спускаясь к скуле. Мастер прикрыл веки и коротко поцеловал его в открытую ладонь. Воланд давно заметил, что в его глазах отражалась сама душа. Да, безусловно, так можно было сказать обо всех людях, не зря же они сами придумали поговорку о том, что глаза — это зеркало души, но у Мастера взгляд был особенным, балансировал на грани кротости и высокомерия, доброты и мстительности, света и тьмы. В спокойном состоянии первого было больше, но стоило Воланду приблизиться к нему вот так, чёртики в серо-голубых очах начинали прямо-таки плясать. Закрыв раздвижные двери, он отстегнул брошь на цепочке от одной стороны воротничка своей рубашки, ослабил галстук и распахнул тяжелый халат Мастера, с которым он, кажется, не расставался никогда, даже сейчас, в не растерявшем тепла сентябре. Под ним оказалась застегнутая на все пуговицы хлопковая бежевая рубашка, которую украшал вполне формальный галстук-бабочка. — Удобно? — тронул ее Воланд. — Не все любят носить на шее… всякое. — Я привык к ней настолько, что не замечаю, — развел руками тот. — Вы меня, должно быть, понимаете, — указал он и на его брошку, и на галстук. — Это правда. Никакого давления, — усмехнулся он. — Кстати, я предполагаю, лишь предполагаю, что совсем скоро, лет эдак через… пятьдесят, люди настолько обленятся, что почти полностью разучатся так хитро завязывать бабочки. Сделают их на резинках и застежках, но всё равно будут ненавидеть, привыкшие к низким воротам, — аккуратно подцепив узелок банта ногтем, сказал Воланд. — Не просто предполагаете, — как-то странно строго взглянул на него Мастер. — Знаете. — О, опять ваши шуточки про мои путешествия во времени, — сделал нарочито страшные глаза Воланд. — Ну, это же правда. И я всё жду, когда вы мне расскажете. — Нет. Нет, — отмахнулся Воланд, смеясь. — Тогда мне придётся вас задушить! — сжал он плотный шёлк банта в кулаке. Он надеялся, что это остудит пыл неуместного любопытства Мастера, но тот с удивительной готовностью откинулся на спину: — Пожалуйста. Воланд, быстро перебегая глазами с его лица к бабочке и обратно, непонимающе нахмурился. — Вы имеете в виду… — Пожалуйста, — повторил Мастер, немного запрокидывая голову назад. В такой просьбе Воланд не мог ему отказать, самому стало интересно. Он лег рядом с ним на подушку, кажется, впервые в этом доме, и аккуратно дотронулся пальцами до того места, где ярче всего ощущалась пульсация сонной артерии — под подбородком, у гортани. Сердце Мастера разогналось до каких-то невероятных скоростей, прямо как в их первый раз. Он нервно сглотнул и положил ладонь Воланда себе на шею целиком. Воланд прекрасно знал, что у него самого в моменты крайнего азарта зрачок почти полностью перекрывал радужку, пугая особо впечатлительных собеседников, но тут он увидел то же в глазах Мастера. Черти там не просто плясали, а водили самые настоящие хороводы. Осмысленности при этом взгляд его не терял, и Воланд был абсолютно уверен, что тот, как говорится, в трезвом уме и твердой памяти. В его долгой жизни случалось много всего необычного, в том числе и придушивания для удовольствия, и все оставались вполне довольны и… удовлетворены, но на всякий случай Воланд еще раз переспросил: — Уверены? — Да. Только несильно, хорошо? — Само собой. Рукой или… — пропустил он кончик окончательно растрепавшейся бабочки между своими пальцами. — Как лучше? Я вам доверяю, — на этих словах черти в глазах Мастера угомонились, и Воланд увидел в них смесь приятной покорности с каким-то оттенком… обреченности? Привычной грусти? Решив сначала успокоить его сердце, Воланд расстегнул его рубашку, вытащил её из-под ремня брюк, чтобы не мешала, и припал губами к ямочке между ключицами. Почувствовав, как резко выдохнул от этого Мастер, он пошел ниже, к левой стороне груди, проводя большим пальцем по коже, что только что целовал. С каждой секундой сердце Мастера снижало темп, и только после того, как он трижды глубоко вздохнул и будто даже в мгновение потеплел на несколько градусов, Воланд оторвался от его груди. — Как вы это всегда делаете? — прошептал Мастер, но Воланд поднес палец к его губам. Сейчас было время совсем не для разговоров. Пододвинувшись еще ближе, почти ложась на Мастера, он упёрся бедром в его пах, и сразу же ощутил не только его возбуждение, но и собственное. Улыбнувшись самому себе, он взял концы ленты его бабочки, перекрестил их, поднял повыше, почти под подбородок, чтобы не вызвать неприятных ощущений, и затянул, не завязывая. Тот инстинктивно впился пальцами в его плечо, притягивая к себе и рвано, часто, горячо целуя в губы. Он трепетал под ним, нервно улыбаясь и неглубоко дыша, и просто видеть и чувствовать такое доставляло Воланду невероятное удовольствие. — Я отпускаю, — оповестил он где-то через полминуты. Для начала явно хватит. Не медля практически ни секунды, даже не вздохнув как следует, Мастер звякнул молнией его брюк и запустил погорячевшие руки под резинку белья Воланда. Тот сделал это же в ответ, заставив его застонать и привычно виновато прикрыть рот ладонью. Для единения порывов им действительно не требовалось полностью раздеваться. Несколько минут удивительно согласованных движений, хоть и окрашенных разными оттенками — у Мастера чуть вспотевшие руки мелко подрагивали, а более тонкие, сухие пальцы Воланда, напротив, контролировали каждое микродвижение — и оба излились в ладони друг друга, не разрывая поцелуй. Воланд упал лицом в подушку, вдыхая аромат простого травяного шампуня, что всегда исходил от Мастера. — Я хочу задать один вопрос, — сказал он настолько спокойным тоном, насколько это сейчас было возможно. — Но на мой вы ведь так и не ответили, — почти несвойственно весело для себя отозвался Мастер. Его щёки порозовели, как, конечно, и полоска от шелка на шее. Одно не могло идти без другого, но и то, и то, обещало быстро исчезнуть. — Отвечаю, — прошептал Воланд ему на ухо. — Всё, что вы напридумывали себе обо мне — правда. Для вас, как минимум, потому что это ваша картина мира. Довольны? Он молча кивнул. Хотя, скорее, довольным был не совсем от ответа. — Теперь отвечайте вы, — продолжил шептать Воланд. — Почему вы захотели со мной возлежать? Нет, нет, — вновь спешно поднес он указательный палец к его губам. — Я знаю, что вы воображаете то магию, то гипноз, но всё это неправда. В этом выборе лишь вы, только вы, дорогой мой Мастер. — Вы — диковина, — помолчав немного, поцеловал он его у основания пальца. — И я опущу то, что вы противоречите сами себе, видимо, это часть необычной личности. Глаза Воланда вспыхнули зеленоватым огоньком. Хотелось бы золотистым, но не стоило проворачивать такие фокусы, убеждая кого-то в отсутствии магии. — Вот как! — сощурился он. — Хорошо. Таким ответом доволен и я. — Тогда спрошу еще кое-что. — Да? — Останетесь? — дотянулся до порядком запотевшей изнутри двери и отодвинул её Мастер. — Там сильный дождь. — Если это был последний вопрос ночи, то останусь, — скрутил в трубочку его многострадальную бабочку и передал её ему Воланд. — О, теперь она ваша, — вскинул брови Мастер, запахивая халат. — Я только закрою окно.