On the first part of the journey I was looking at all the life There were plants and birds and rocks and things There was sand and hills and rings The first thing I met was a fly with a buzz And the sky with no clouds The heat was hot and the ground was dry But the air was full of sound «A Horse With No Name» — America
Дорога лежала между бледным равнинным золотом и яркой холодной небесной лазурью, и пахло мягкой зимой, и ветер перемен дышал в спину, и судьба ехала на соседнем коне. С самого своего появления Соррун больше не взбиралась на лошадь — город взял её в свои дома-ладони, и она осталась, и на покатые луга, с травами, сложившими головы до весны, смотрела только со стороны, не без покоя на душе, но и не без опаски. Коня ей подарили эореды; точнее, кобылу. Коричневая, светлогривая, Мерелисс несла свою новую хозяйку не без понимания и спокойно, полностью оправдывая своё имя, значение которого было «известная доброта». Она скакала рядом с серой Виндфолой Эовин, словно ей на ухо нашептали, что двум владелицам суждено дружить. Впрочем, что животным до душевных терзаний своих хозяев. Соррун, привыкшая к спокойствию и безопасности Альдбурга, не ожидала, что канон сам придёт в её жизнь, даже толком не постучавшись. Сложная ирония сдавливала виски и горло. Когда-то давно они с Ингой, на официальном сайте вселенной «Гарри Поттера», проходили тесты на факультет и патронус, и поскольку интернет в доме подруги ловил тогда не очень хорошо, пришлось совершить по две попытки — тест на патронус в первый раз у обеих немного завис. Результат, тем не менее, не очень изменился. Инга, что в первый, что во второй раз, получила домашнюю кошку, только раса поменялась; у Соррун была, как ни странно, лошадь. Ингу распределили в Рейвенкло, а её сначала в Гриффиндор, потом в Хаффлпафф. В общем, и смех, и слёзы, а не теория струн, ведь Соррун умерла довольно рыцарственно, за верную дружбу, а второй шанс получила в Рохане. Пожалуй, можно было бы назвать такой удел справедливым, да и сам жизненный поворот обосновывался. Соррун не отличалась той эфемерной красотой, за которую могли бы записать в музу — в ней было слишком много земного; не приземлённого, но тёплого и живого, а оно противоречило возвышенному. Потому, наверное, она не попала к эльфам; в конце концов, вряд ли в их волшебных садах нашлось бы место тому же подсолнуху. У гномов прижилась бы начитанная, «повёрнутая» на гончарном искусстве, Инга, поскольку этот народ Средиземья ратовал за ремесло. Для хоббитов Соррун была слишком трудолюбивой — нерасторопность в делах вгоняла её в уныние; а для дунаданов, пожалуй, чересчур улыбчивой. И тест на патронус оба раза выдал коня. В целом, если смысл её новой жизни заключался в священной миссии быть хорошим другом и верным товарищем, грех было жаловаться. Только бить олифантов и того самого назгула на Пеленнорских полях не хотелось. По Эовин было прекрасно видно, что ей суждено жить и жить, и проходить сквозь неприятности, защищённой крылом какого-нибудь местного бога, а то и нескольких; про себя Соррун подобного сказать не могла — как минимум, она давно не смотрелась в зеркало, а как максимум, для подобного наблюдения требовался трезвый, объективный взгляд со стороны. Назгул ещё этот. И седло уже весь зад отбило. И назгул, блин. — В Эдорасе тебе понравится, — заговорила вдруг Эовин. — Там очень красиво. Когда солнце роняет лучи, всё озаряется, как… как благодать. И бросила на Соррун такой робкий взгляд, такой круглый, что вспомнился нелепый мем с хомяком и грустной скрипкой. Аж сердце защемило. — Меня устраивает созерцание золота ваших волос, миледи, — брякнула Соррун. — Но они же слишком бледные, — порозовев от комплимента, растерялась Эовин. — И не надо называть меня «миледи». Я же вас… тебя… к себе не в служанки позвала, а в… как они в Гондоре называются… в леди при дворе. — Ну, — Соррун, вспомнив манхвы с сильными и независимым, несколько маскулинными, главным героинями, выразительно приняла самый бравый вид. — Меня волнуют ваши интересы. А не дворовые. Но если хотите, могу и пол подмести. Эовин захихикала, прижав ладонь ко рту. Вся её робость зиждилась на таком колоссальном одиночестве, что как-то и поваленные по канону олифанты забывались, и на назгула хотелось кинуться с кулаками. Ну или хотя бы с кочергой. Не то, чтобы в обоих случаях имелись шансы хоть как-то выжить. Но Эовин была такой чертовски милой. — Пожалуйста, — совершенно искренне округлила глаза племянница короля, — не обращайся ко мне на «вы». — Не получается, — промямлила Соррун, вытаращившись с чувством обречённости на светлое лицо Эовин. — Ну пожалуйста. «Ещё немного и я ослепну», — задней мыслью подумала Соррун. — «Какие там эльфы… Толкин в своё время мема с хомяком и грустной скрипкой не застал». — Я… постараюсь. Но может не… не сразу получиться. — Замечательно! — просияла Эовин. И наконец-то снова упёрлась взглядом в горизонт. Соррун выдохнула. Красота — это, всё-таки, действительно страшная сила. И вот ведь как странно получалось… Соррун не могла сказать, что много в жизни видела людей, от физического облика которых дух захватывало, но когда в человеке сияла душа, действительно можно было растеряться. Подобный эффект оказывала госпожа Сорвин, например, когда добродушно улыбалась. Красота Эовин била сильнее, впрочем, поскольку черты её лица были тоньше, и даже грусть ложилась на них так, что можно было бы писать картины. — Я вышивать не умею, — брякнула Соррун в попытке согнать тоску с чужого облика. — Совсем. — Ничего страшного, — немедленно обернулась на неё Эовин. И улыбнулась. — Я тебя научу! — Мои нелепые попытки, по крайней мере, повеселят… тебя. — Пытаться — не грех! Не пытаться — вот что плохо. — Мечом я тоже не орудую, — осторожно заметила Соррун. — А хочешь? — Эовин посмотрела на неё почти с детским предвкушением. — А больно не будет? — Хм-м, — племянница короля задумчиво пожевала нижнюю губу. — Да нет. Если брать азы, то сначала стоит разобраться с ногами. Иначе говоря, всё равно, что научиться танцевать. Затем потребуется хорошая палка, и в ход пойдут руки. Потом бой. И только после некоторого роста в нём можно перейти к затупленному мечу. Так все наши эореды учатся. Цель ведь в том, чтобы не так много думать во время схватки, чтобы ноги несли, как следует, и чтобы меч падал на врага, как птица. Вопрос лишь в том, хочешь ли ты научиться? — и осторожно, искоса посмотрела на собеседницу. — У женщин нашего века не принято, — она недовольно поджала губы, — интересоваться делами благородными. — Какое же благородство в самообороне? — нарочито усмехнулась Соррун. — Кочерга, конечно, не меч, так что кто знает, что бы со мной было, не подоспей подмога. Нет, я думаю, нет ничего в плохого в том, чтобы отстаивать свои границы. И иногда чужие. — Границы? — вскинула брови Эовин. — Ну, как у государства, — неловко пожала плечами Соррун. — Если сравнить женщину с деревней, а негодяя с орками, то всё как-то понятнее выглядит, нет? Эовин заливисто рассмеялась, запрокинув голову. — Никогда не думала об этом в таких выражениях! — её глаза сияли. — И тем не менее, так понятнее в голове получается. Я ведь с кочергой не… не за благородством гналась. И подобрала её не из-за жажды славы или чего-то ещё. Просто кому-то была нужна помощь, и я могла помочь. — Но разве тебе не хотелось бы песен? О… о приключениях, о подвигах? — Лицо у меня не героическое, — сардонически улыбнулась Соррун. — Оно милое, оно, пожалуй, красивое, но такое, которому даже возлюбленный не споёт про какие-нибудь цветы и что-то в этом роде. Эфемерности, сказочности в нём нет. Так что, боюсь, мне в любом случае ничего не сложат и не напишут. — Ох, избавьте меня от мужского полёта мысли, — фыркнула Эовин. — Нет ничего чистого в подобных сравнениях, — и помрачнела. — Им бы всё в клетку запихнуть. Если не браком, то своими фантазиями. И сравнивают с тем, что тебе не по нраву, или с тем, чем не являешься. Какой, например, из меня нежный цветок? Я не нежная! Я из рода Эорла! Моя мать была сестрой короля! Во мне силы достаточно. Но мужчины боятся её, потому и сравнения нелепые, глупые, такие, что преуменьшают достоинство, а не возвышают его. А всё потому что не по душе им стоять со мной наравне, недостойным. — Найдутся те, кому очень даже придётся по нраву, — заметила Соррун, вспомнив о Фарамире. — Просто мужчина должен быть, в таком случае, выдающимся. И любить искренне. Тебя ведь есть за что. За храбрость, например. За улыбку. За находчивость. — За храбрость? — переспросила Эовин, розовея. — Но откуда тебе знать о моей отваге и моём уме? Мы ведь только встретились! — Не всякая принцесса возьмёт в качестве единственной компаньонки боевую простолюдинку, — нашлась с ответом Соррун. — Выбирают ведь себе под стать. — Но ты ведь не простолюдинка, — ушла от комплимента Эовин, пристальнее всматриваясь в лицо Соррун. — У кого глаза на месте, тот заметит. На нашей равнине никто не появляется просто так, леди, принесённая ветром. Соррун растерянно моргнула. — Ну? — лукаво улыбнулась Эовин. Леди, принесённая ветром, многозначительно прочистила горло. — Я — чья-то крыша, — провозгласила. — Меня снесло и принесло. Эовин снова заливисто рассмеялась. — Ладно-ладно, — подмигнула. — Храни свои секреты. И, дёрнув поводья, понеслась галопом. Мерелисс почему-то тоже рванула вперёд, поэтому, вполголоса ругаясь матом, так Соррун и уехала в чистый горизонт. Ох уж эти сильные и независимые большеглазые хомяки!***
Эдорас, раскинувшийся на величественном холме, дышал спокойствием и статностью; но белые кони на зелёных флагах трепетали не от любви к равнине, не от запаха свободы, а от чего-то ещё, неуловимого и холодного. Людей на улицах было мало, а те, что вышли поглазеть на вернувшихся эоредов и принцессу, не радовали взгляд. Лица их были закрыты, заперты наглухо, и в глазах отражалась где настороженность, где пустота; и дети не носились, и птицы не пели, и даже собаки не лаяли, хотя солнце висело высоко над горизонтом, и город должен был быть полон жизни, звуков, красок. И Эовин подобралась, спрятав улыбку и блеск глаз, обернувшись из дивной белой девы Рохана в цветок симбельми́нэ. Соррун нащупала в себе желание поскакать в Изенгард качать права Саруману каким-нибудь увесистым аргументом (хоть бы и кочергой) и подышала немного, успокаиваясь. Где она, а где чокнувшийся на индустриализации волшебник. Встретили их стражники и Грима. Выглядел он… да. — Почему так долго?! — взвился советник. — Король отпускал тебя всего на три дня! Сейчас четвёртый! «Была бы я Дартом Вейдером» — не удержалась от мысли Соррун. И светло-светло улыбнулась. — Нашла себе компаньонку, — холодно бросила Эовин, слезая с коня. Сопровождавших принцессу эоредов Грима как игнорировал, так и продолжал игнорировать, а на Соррун взгляд всё-таки бросил. Она, успев спешиться, всё ещё благостно-благостно улыбаясь, глубоко поклонилась. — Миледи заслуживает всего самого-самого лучшего, — почти промурлыкала, сияя невинностью, кротостью и прочими необходимыми качествами «серой мыши». — Постараюсь оправдать её ожидания. По Гриме было видно невооружённым глазом, что он думал об идее позволить объекту своих противных воздыханий компаньонку. Соррун позволила себе чуть прищуриться. Видела она таких мужчин, да. Большие любители изолировать дам своих гнусных сердец от общества, чтобы те думали, будто им некуда бежать, чтобы смирились, чтобы погасли, чтобы в отношениях сидели, как в смирительной рубашке. — Леди Эовин сама благодетель, — мечтательно вздохнула Соррун. — В её тени мне всё равно, что под солнцем. — Ты не будешь в моей тени, — отрезала Эовин, обернувшись на Соррун. Та ей незаметно подмигнула. — Как прикажете, миледи, — и театрально повиновалась, бросив на Гриму отупевший мечтательный взгляд. Тот нахмурился. Ещё бы. Глупую и, скажем так, никчёмную подругу жертве своих чувств ведь, в целом, можно позволить. Она ведь, значит, совсем не опасна. Влиять каким-то неправильным образом не станет. — Король будет рад, — наконец бросил он, отворачиваясь. И широкими шагами, по-хозяйски, пошёл внутрь. Эовин бросила обеспокоенный взгляд на Соррун, но та ей лишь плотоядно улыбнулась. Грима очевидно мнил себя самым умным в Эдорасе, и хорошо. Уж чем-чем, а на чужом самолюбии можно было играть лучше, чем на скрипке, если терпения хватало. Саму Соррун Господь отвёл от психологически абьюзивных отношений, а вот Инге она, было дело, помогала сепарироваться от бывшего. У Гримы ещё и на лице была написана бюрократическая злобность, произрастающая из ядовитых амбиций прыгать выше головы, губя человеческие судьбы. Если же характер человека строится на зависти, то едва ли в нём самом есть что-то доброе. — Пойдём переоденемся, — пробормотала Эовин и решительно взяла Соррун за локоть. Когда за ними на засов закрылась дверь в спальню, принцесса, дав волю эмоциям, вытаращилась на компаньонку не без страха. — Что ты делаешь? — почти прошипела. — Грима опасен. Он… Эовин невольно посмотрела по сторонам, хотя место было безопасным, закрытым, и они отошли от двери, и подслушать через окно было нельзя из-за расположения на втором этаже. — Ему будет спокойнее, если сочтёт, что я дура, — тихо и спокойно ответила Соррун. Её губы приподнялись в крохотной лукавой усмешке. — Не станем его разуверять, ладно? — Но это же низость! — громким шёпотом возмутилась Эовин. — Нельзя под… под таким… под таким ублюдком прогибаться! Какая же из меня принцесса, если позволю! — Ты и не прогибайся, — покладисто кивнула Соррун. — Он играет ведь в кошки-мышки. Сам мышка, дурит кошек. Так вот я тоже, — она ухмыльнулась, — мышка. Значит, кому как не мне задурить его, м-м? Эовин задумчиво и обеспокоенно нахмурилась. — Не понимаю, — пробормотала. — Ничего страшного, — мягко улыбнулась Соррун. И, подумав, как бы объяснить, заговорила. — Была у меня… госпожа. Да? И имелся у неё хахаль. Похожий на Гриму. И она оказалась в ловушке, — Соррун развела руками, — бывает такое в жизни. Он мешал ей видеться с семьёй, общаться с подругами, давил в ней свободу, как только мог… а всё потому что был недостоин её и прекрасно это знал. Единственной, кому он позволял общаться с моей… госпожой… была я. Он счёл меня глупенькой и совсем не опасной, понимаешь? — И что произошло потом? — невольно заинтересовалась Эовин. — Я умыкнула мою госпожу из его клетки, — спокойно объяснила Соррун. — И она нашла себе любовь с мужчиной, который подталкивал её к полёту. Эовин задумчиво моргнула. Улыбнулась сардонически, горько, грустно. — Ты проницательна. Понять всё, едва ли взглянув на Гриму… даже не будучи представленной моему дяде, — она покачала головой. — Не зря меня потянуло к тебе, — и тяжело вздохнула. — Но меня никому не спасти. Соррун прекрасно знала, что, по сюжету, по идее, спасение уже, скорее всего, топало от Ривенделла, но не стала давать никаких обещаний. — Посмотрим, — очень просто сказала. — О, и кстати, — неловко улыбнулась, — боюсь, у меня нет подходящего для двора платья.***
Король Теоден был так плох, что Соррун увидела его всего раз за первую неделю жизни в Эдорасе, и, честно говоря, больше смотреть на него не хотелось. Гнилоуст вился вокруг него, как муха над мясом не первой свежести, и от общей картины подташнивало. Служанок, она обратила внимание, в Медусельде было мало, поэтому некоторые их обязанности несла сама Эовин. Это Грима нашептал королю, безусловно, чтобы у принцессы было меньше времени на себя; домохозяйку из неё, видимо, пытался кроить, сволочь. Соррун спокойно взяла на себя всю стирку — рука у неё, благодаря работе на постоялом дворе, уже была набита. И потом, шататься с тяжёлым влажным бельём туда-сюда, с постельным, в частности, развивало мускулы. А то, что она это делала, немного пританцовывая, повторяя круговые движения, которые ей показала Эовин, чтобы ноги шли, куда следует, если бы в руках был меч — ну, выглядело как девичья блажь, ну и что. Грима к Соррун, разумеется, присматривался. Взгляд его был недоверчив. Эовин сразу сказала, что он распоясывался, когда Теодред и Эомер отсутствовали, но не бывало их в столице, к сожалению, слишком часто — оба пропадали неделями на долгих патрулях. Но наличие компаньонки явно улучшило положение Эовин, поскольку она, как минимум, в десятки раз реже оказывалась одна — Грима боялся подходить к ней, когда Соррун находилась в чужой тени. В общем, что и требовалось доказать: он являл собой глубоко неуверенную, завистливую, подлую падаль. Иначе ему было бы всё равно, рядом Соррун или нет. Богатырь Инги, например, всегда с уважением относился к возлюбленной; более того, когда они начали гулять вместе, то он первым делом специально организовывал какую-нибудь компанию и давал понять, что пассия может привести с собой хоть подругу, хоть двух, хоть нескольких. Это было даже трогательно с его стороны, поскольку Инга, после тех нехороших отношений, стала несколько пугливой. Но ничего. Её доверие богатырь заслужил. А на жест такой он был способен, поскольку намерения у него были чистыми. В общем, Соррун с упоением «обламывала» поползновения Гримы в сторону Эовин, держа лицо и репутацию легкомысленной дурочки. Это не означало, впрочем, что у Гнилоуста не появились некоторые претензии. — Ты почему бельё таскаешь? — прошипел он как-то раз, когда Соррун, собрав простыни, понесла их вниз. Стирать должна была бы Эовин, конечно. — Мне необходимо быть усердной и сильной, чтобы отстаивать интересы леди Эовин! — Соррун, несмотря на целую гору простыней в корзине, приняла самый решительный вид, лишь немного бравируя. — Это не нужно, — нахмурился Грима. — Как это не нужно? — деланно возмутилась Соррун. — Ведь интересы леди Эовин должны быть в ваших интересах. Он моргнул. — Зачем? — Как это «зачем»? — якобы непонимающе уставилась на него Соррун. — Леди Эовин — единственная и неповторимая, не так ли? — Так, — кивнул Грима. — Вот! — просияла Соррун. — Значит, подход, так сказать, к ней… и к её интересам… должен быть единственным и неповторимым! У Гримы был такой вид, как будто он чувствовал возможное существование подвоха в такой логике, но никак не мог его ни нашарить, ни нащупать. Ещё он явно забыл, с чего начался разговор. Точнее, с какой претензии. — Дочь рода Эорла, — деланно сжалилась Соррун, — это вам не дворовая столичная девка. Она силу любит. Свободу любит. Так вот если ей их подарить… — Эовин нельзя, — отрезал Грима, злобно прищурившись. — Ну так это король говорит, а не вы, — легко парировала Соррун. — А вы скажите, что можно, что было бы неплохо… позвольте ей… и она тогда на вас, на контрасте, иначе посмотрит. Грима моргнул. — На контрасте? — Ну конечно! Как белое лучше видно на чёрном, а чёрное на белом! Закон контраста! Грима уставился на неё недоверчиво. — Ну, — пожала плечами Сорвин, — не хотите её расположения, как будет угодно. И очень, очень быстро ушла. Надо было, чтобы Грима «переварил». В любом случае, Эовин не собиралась влюбляться в его мерзкую физиономию, а конные прогулки выбить очень хотелось. Грима ведь нашептал королю, что якобы нельзя, чтобы Эовин чахла в Медусельде, не имея возможности даже вокруг Эдораса навернуть несколько кругов галопом. Да и Соррун хотела бы получше освоиться на своей миленькой, послушной Мерелисс, а там без практики нельзя. Лошадку, конечно, всегда можно было покормить и вычесать, но и покататься хотелось. Зачем она иначе.***
Грима думал, видимо, два дня и две ночи, поскольку шатался, как неприкаянный, но вне поля зрения Эовин. Тактику, видимо, переосмыслял. Ещё бы, он ведь, будучи тем, кем являлся, и осознавая, как был недостоин Эовин, пытался стать милым насильно, попросту исключив все возможности выбора и ограничив в свободе. Контроль он любил; вот и думал, видимо, как его не потерять, но при этом выказать жест, чтобы контраст получился. В итоге, разрешил. Точнее, разрешил король, но слова-то были Гримы. Конные прогулки можно было совершать только в пределах видимости Эдораса (что уже было неплохо, поскольку горизонт простирался далеко) и с сопровождением в виде двух эоредов. Эовин, когда услышала, чуть не заплакала. Грима поначалу растерялся, ведь он и вынес вердикт ей в лицо, а потом задумчиво глянул на Соррун, осознав, видимо, свою личную пользу от её присутствия. Конечно, та рассказала принцессе о своей задумке и заранее проинструктировала как себя вести — и вот, пожалуйста. В конце концов, кому как не мыши знать всё о мышеловке, хотя Грима был, конечно, не мышью, а самой настоящей крысой. Плохо было дело в Эдорасе. Один только равнинный воздух уже сколько радости давал, сколько свободы. Эовин смеялась, несясь галопом, распустив волосы, и даже у молчаливых эоредов блестели глаза. На какую подлость пошёл Саруман, чтобы сломить Рохан! Решил отобрать у них самое важное, самое святое, и только потом ударить, настолько он опасался стремительности коневодов. Саурон не был настолько мелочным, о нет, владыка Мордора играл на несовершенстве человеческих сердец, на их грешности, но предпочитал, тем не менее, побеждать не обманом. Впрочем, что касалось Сарумана и Гримы — какой хозяин, такой и слуга. — Когда приедут кузен и брат, — розовощёкая от ветра и радости проговорила Эовин, когда за ними закрылась дверь в спальню; решили, что лучше им жить вместе на разных кроватях, безопасности и компании ради, — как счастливы они будут за меня! — Из-за разрешения конных прогулок? — Соррун успела растянуться на своей заправленной постели спиной к верху. Мышцы ныли. — И потому что со мной ты! — просияла Эовин. — Правда, легче жить стало! — Эй-эй-эй, — Соррун неловко перевернулась на бок. — Не надо им, наверное, рассказывать все наши с тобой секреты. А то ещё выдадут! — Я не позволю им считать тебя глупой! — решительно вскинула голову Эовин. — Да ведь невелика же потеря… — Нет, велика! — Эовин, если они сболтнут случайно… — Не сболтнут. — Но вдруг они… — Нет. — Ладно, — пожала плечами Соррун и вернулась в позицию, в которой меньше болело тело. Эовин села причёсываться. — Но всё-таки, если меня Грима потом убьёт… ай! — в бок несильно прилетела расчёска. — Я его, — рыкнула Эовин, — заколю. Соррун смерила её соответствующим взглядом. — Ну, лучше, конечно, заколоть его, в таком случае до моего убийства. Это я так. На будущее, — и бросила расчёску обратно. Эовин поймала. — А что, думаешь, не успею? — недоверчиво нахмурилась принцесса. — Яд никто не отменял, — помрачнела Соррун. — Хм. И Эовин с самым воинственным видом продолжила расчёсываться.