Oh… see how the world can throw you Oh… I'm not the ghost to haunt you Little girls help to pave in the way You're missing the feast we made under the clay Crack it open a little more hold the light to the window Eucrid is singing and I'm still a fool for the words that you're bringing A piper is playing and I am dancing over his body in blue «The Feast» — Katie Kim
Белый саван наполз на Эдорас с запада, укрыв с головой каждого, кто когда-либо привечал солнце; и даже Грима меньше бродил по коридорам, но то была несправедливая цена за спокойствие Эовин, поскольку и на её лице улыбки перестали расцветать совсем. Полог держался уже неделю, не колыхаясь, как бы ветры ни дули, склоняя жёлтые травы. Одна только Соррун не сбавила шага, дочь то ли равнины, то ли далёкого мира, в котором сама природа радовала солнцем редким подарком долгой зимой. Она привыкла; все, кто жил там, за звёздной россыпью, за переворотом страницы, привыкли, поскольку правило давно было написано — или сохрани в себе солнце, или твою душу ничто уже не согреет, и жить будет мука, и с тобой будут мучиться. И покуда Эовин ходила понурая, повесив голову, бледная, как туман, и покуда Грима таился в тени то тронного зала, то своих мрачных покоев, Соррун почти порхала, как и прежде, поскольку зима всегда заканчивалась, и терять надежды не стоило. Даже если наполз белый саван с запада, наколдованный Саруманом, где-то там уже брели те, кому суждено было освободить реку Изен, запертую. Не чудесно ли? Эовин, разумеется, не дано было этого знать, да ей и не стоило. Забот хватало, и ожидали вестей, а те никак не приходили; серый полог дурманил разум, склоняя к долгому сну, но и мертвенность спален скорее пугала, чем прельщала. Впрочем, в том числе поэтому Соррун и оставалась безразлична к гнетущему воздуху унылой погоды. Она уже знала, что такое смерть, и ничто ещё её по-настоящему не предвещало. — Это невыносимо! — однажды вечером всплеснула руками Эовин. Соррун не разделяла с ней состояния, разумеется. В камине спальни уютно потрескивал огонь, и хотя вышивкой, конечно, заняться было нельзя при таком-то свете, и других развлечений хватало. Вырезание фигурок из дерева, например. Соррун не являлась гением по части пространственной геометрии, поэтому её «конь» походил скорее на крокодила; в Рохане они не водились, естественно, поэтому Эовин немного забавляли чужие потуги, пусть и недостаточно для того, чтобы посмеяться. А жаль, ей бы не помешало. — Что тебе невыносимо? — со спокойной покорностью поинтересовалась Соррун, почему-то ощущая себя английским дворецким из советских анекдотов. — Всё! — горячо воскликнула Эовин. И, вскочив на ноги, заходила вперёд-назад по комнате неприкаянным маятником. — Что «всё», моя прекрасная белая сударыня? — Не надо меня так называть, — Эовин, поджав губы, бросила на Соррун осуждающий взгляд. Та ей только подмигнула. — Неужели тебе самой не… не противно? — Противно, — покладисто согласилась Соррун. — Погода дрянь, в вашей библиотеке даже в полдень читать неудобно. А интересных талмудов там, между прочим, хватало. И далеко не все были написаны забористым стилем, требовавшим этимологического словаря, да и книги, претендовавшие на статус художественной литературы, имелись — дневники выдающихся людей, очерки о путешествиях и, разумеется, исторические поэмы. Король Тенгель, проведший солидную часть юности и молодости в Гондоре, значительно расширил библиотеку Медусельда; при нём же появились первые качественные манускрипты о жизни Рохана, причём написаны они были не только на рохиррике, но и на Вестроне. В общем, грех было не почитать для общего развития, но не при такой погоде — глаза слишком быстро уставали. Соррун повезло со зрением; единственное, что мешало ей несколько, это, возможно, бинокулярная дисфункция, слабая, впрочем — диагноза так и не поставили. Но с симптомами жить и без него, вне большого города, было приемлемо, поскольку бинокулярная дисфункция давала о себе знать чаще всего в толпах людей или в машине — в первом случае мозг быстро уставал из-за перебора информации, провоцируя головную боль, апатичное состояние или нервозность, а во втором просто укачивало без регулярной практики, ну и в машине не получалось читать по этой же причине больше нескольких минут. Если бы у Соррун была миопия, или дальнозоркость, или близорукость, жить было бы тяжелее. Она даже думала порой, если в другие миры попадали, допустим, аллергики или диабетики, или люди с сдвг, клинической депрессией, биполярным расстройством, шизофренией, и так далее, то как им жилось без наличия лекарств? Выживали ли они в принципе? — Дело не только в погоде! — Эовин всё шагала и шагала по комнате. — Грима опять темнит? — Нет, но от этого не лучше. — В чём тогда дело? Эовин наконец остановилась у окна. — Клетка, — почти прошипела она. — Я здесь… я здесь как в клетке. И это невыносимо, невыносимо! — она даже заломила руки. — Я молода, но чахну здесь… во дворе дяди ни улыбок, ни смеха, и выезжать можно лишь в пределах видимости Эдораса и только с охраной. У меня даже жениха нет, чтобы хотя бы иметь возможности сбегать к нему на поклон к его родителям! О-о-о, лучше бы я была мужчиной! — и она со злостью пнула стену. — Так ездила бы, как Эомер и Теодред, патрулировать, и горя бы никакого не знала, и сочла бы за честь погибнуть за бравое дело! — О, не говори так, — мягко, со всем пониманием, протянула Соррун, откладывая в сторону нож и коротконогого пузатого «коня» со слишком длинной мордой. — Это просто время такое… мы переждём, и настанет новый день, и будет солнце… — И будет Грима, — раздражённо повела плечами Эовин, — и будет мой безразличный дряхлый дядя… И не будет ни Эомера, ни Теодреда, чтобы они хоть как-то влияли на происходящее в Медусельде. Я буду печь дурацкие пироги, стоя по локоть в муке, ты будешь стирать и развешивать чужое тряпьё, и никто нам за усердие и «спасибо» не скажет! Вот что будет! Соррун не могла сказать, что всё точно будет хорошо, что Эовин завалит целого олифанта и целого назгула, про которого сам Глорфиндел что-то там вот это самое сказал (или это был не Глорфиндел, она не помнила), и что где-то в Гондоре сейчас бродит Фарамир со своей красивой щетиной, и что Соррун на Пеленнорских полях или концы в воду отдаст, или голос сорвёт, невольно пытаясь перекричать назгула, но не из гордости, а так, по-человечески, потому что не битва, а ужас какой-то, если честно. Но надо было, тем не менее, хоть что-то сказать. — Ну, — брякнула Соррун. — Как говорится, если не знаешь, что делать, то надо к эльфам. — А? — с Эовин даже гнев слетел. Она обернулась, вперившись в Соррун недоумевающим взглядом. — Причём тут эльфы? — Ну, э-э… ну… Кхм. Исторически, — осторожно нашлась Соррун, — так получается, что если не знаешь, что делать, или некуда идти, или нужно спрятаться, или нужна помощь, то… идут к эльфам. Я к тому, что… если совсем невыносимо, можно… ну да. Эовин, будучи принцессой, конечно, никогда бы в жизни не бросила родное королевство. Но можно ведь было, просто по-дружески, дать ей повод помечтать, не так ли? В стиле «если б я был султан». — Это в Лориен? — нахмурилась Эовин. — Но ведь эльфы, они… они такие загадочные, Соррун! И, в два шага оказавшись у чужой кровати, задумчиво на неё опустилась. Потом не менее задумчиво повертела в руках «коня», очевидно не замечая его крокодильность, то есть витая в своих мыслях. — А что мы им скажем, когда приедем? — вдруг спросила. — Мы скажем им, — Соррун так напрягла память, что даже в висках застучало. — Мы им скажем… Меллонн. Это… вроде как… «друг» по-эльфийски. Эовин моргнула. — И всё? — Нет, ну, принцесса моя, если вы говорите по-эльфийски… — Нет, нет, подожди, — Эовин замахала руками. — Подожди… И задумалась. — Эльфы кого попало друзьями не называют, — наконец констатировала. — Насколько помню из моих занятий… ты или друг им всем, или никому. Но если ты не их друг, то к тебе всё равно отнесутся… с пониманием. Если ты только не отправился в сторону Лихолесья. Там с пониманием… недопонимания. Вроде как. — Ну так Лихолесье далеко, — пожала плечами Соррун. — Если уж и мечтать встретить эльфов, то тех, что из Лориэна. Они и ближе. — Да, не так далеко отсюда, — задумчиво проговорила Эовин. — Если на коне, то… хотя… ну да, пересечь реку Снежица… потом до Энтавы… от неё взять восточнее, пока не упрёмся в реку Андуин, и дальше по ней… да, если так, то несмотря на то, что это Истэмнет… В общем, проскочить будет можно, безусловно… Но, — и Эовин пристально посмотрела на Соррун, — что же мы им скажем, если приедем, беглая принцесса и её леди при дворе? — Здравствуйте. Эовин моргнула. — И всё? — Можешь придумать стих. А я тогда скажу «здравствуйте». — Соррун, — неверяще усмехнулась Эовин. — Так… дипломатические дела едва ли делаются! — В делах дипломатических побег от дяди-короля и странного советника сложно подать под каким-нибудь уважительным соусом, — заметила Соррун. — Так что лучше, наверное, ну… не драматизировать. Излишне. Ну… Ну взяли и выехали, потом ехали и, вот, приехали, поклон и «здравствуйте». У эльфов пафоса, с их историей, хватает. А мы… так. Подставить лица под свет этих… как их там, волшебных деревьев… ну и чтобы чуть-чуть ослепнуть от великолепия владычицы Галадриэль, если сочтёт нас достойными такой чести. Поплакать от печальных песен. Подумать о бренности бытия… Вот и всё. Да. Каникулы. — Каникулы, — простонала Эовин, наконец заходясь смехом. — Помечтать можно, — пожала плечами Соррун, расплываясь в улыбке. — Вот ты представила, а уже как хорошо! Я же не говорю, что нам надо поехать, верно? Но от одной мысли, что возможность есть, уже хорошо. — Правда, — вздохнула Эовин. А потом начала готовиться ко сну, не проронив ни слова, и Соррун стало немного совестно, что она взяла и объяснила свою идею. Не надо было этого делать, наверное. Зато Эовин посмеялась.***
В ночь нагрянули, наконец, эореды. Соррун, от мук совести проворочавшаяся до позднего часа, не смогла себя заставить вскочить с кровати и побежать встречать, но зато она слышала возню Эовин в темноте, звук шагов, засова, потом голосов, и всего остального. Утром выяснилось, что приехал и Эомер, и Теодред, и что они привезли с собой долгий дождь. В общем, Эовин с самого утра носилась, сломя голову, готовя пир, и Соррун тоже. Не нашлось момента поймать принцессу за локоть, чтобы извиниться, или объясниться, хотя очень хотелось. Впрочем, в любом случае, стоило это сделать позже, отложив личные душевные терзания на день поспокойнее — когда возвращались Теодред и Эомер, в Медусельде всегда собиралось застолье, чтобы потчевать эоредов, и поскольку слуг было мало, основная ответственности организации ложилась, очевидно, на Эовин, а это было недопустимо, поскольку эореды никогда не оставались надолго, и ей следовало бы провести время с братом и кузеном. Грима, что показательно, из своих покоев даже не сунулся. Когда столы начали ломиться от мяса и хлеба, когда были откупорены первые бочки с элем и пивом, Соррун, за день едва ли присевшая, но успевшая переодеться во что-то подобающее, поймала Эовин за локоть и шёпотом сказала: «я дальше всем угожу, а ты иди отдыхай и общайся». Принцесса смерила свою подругу таким влажным и благодарным взглядом, что Соррун опять почувствовала в себе достаточную решительность, чтобы пойти до Пеленнорских полей хоть пешком. И, подавив желание по-хозяйски закатать рукава, чтобы не смущать мужчин, продолжила организационный вопрос сама, прекрасно памятуя о своём опыте на постоялом дворе. Она носилась на кухню и обратно, ловко освобождая столы от пустых тарелок и не менее ловко принося больше закусок, со всеми здоровалась, если к ней обращались, увиливала от пьяных безобидных рук, скаля улыбку, и даже прикатила три бочки. Когда выдалась свободная минута, она скромно встала в тени факелов, выравнивая дыхание. Пир, рассчитала Соррун, длился на тот момент третий час. Эореды уже наелись — закусывали теперь медленно, так что можно было сбавить темп. Грима так и не появился, что логично, а король, провозгласив пиршество, почти сразу удалился в покои, сопровождаемый своей охраной и, должно быть, уже спал. Соррун, медленно потягивая свой первый кубок, всмотрелась в лица присутствовавших — на них была написана радость времяпровождения, но в конец охмелевших не было. Она чуть улыбнулась, когда взгляд упал на главный стол, за которым сидела королевская семья — Эовин цвела, как белая роза, и даже с другого конца зала виднелись ямочки на её розовых от радости щеках. Эомер, несмотря на ухоженную бородку, в поведении и манерах, на удивление, казался таким мальчишкой, что сложно было не умилиться; в остальном, впрочем, он вполне соответствовал представлению Соррун о нём. Теодред… помнилось, что в книгах ему было, вроде как, около сорока, а в фильме его изобразили примерным ровесником своих кузенов, если не младше. В реальности же он не выглядел ни отроком, ни, тем более, закалённым жизнью волкодавом. Иначе говоря, молодость его лица не кричала о юношестве, но и время не оставило на нём печати. Сложно было, в общем, определить его возраст. Что касалось манер, Теодред казался чуть старше Эомера, но, возможно, он просто держался, как наследник трона, вот и всё. И не стоило исключать фактор красоты — все трое являлись примером роханского стандарта, если можно было так выразиться. Допив пиво, Соррун сунула кубок за пояс, чтобы потом не искать никем не тронутый, и, окинув взглядом пир, решила, что стоило начать таскать воду. Собрав стопку опустевших тарелок, она остановилась в нерешительности перед очевидно пустым глиняным кувшином из-под вина, прикидывая, сможет ли она понести тяжёлую стопку в одной руке, а сосуд в другой, чтобы несколько раз не ходить, как тут… — Я у вас это возьму, да, благодарствую, а вы кувшин и берите. … у неё вежливо, мягко, но бесцеремонно отобрали ношу. Соррун моргнула, уставившись на спокойное, почти каменное, лицо принца Теодреда. И вдруг он улыбнулся, и всё его лицо преобразилось, и на щеках появились ямочки. — Идёте, леди Соррун? — принц почти по-кошачьи прищурил глаза. — А, — она встрепенулась, — да-да, ваше вашество, я уже ещё всё. — Ваше вашество, — хохотнул он, запрокинув голову. Задней мыслью Соррун проследила, чтобы тарелки в его руках не посыпались. — Я уже ещё всё. — Я никогда не имела дела с принцами! — вспыхнула Соррун, чувствуя, как щёки налились краской. — Ничего страшного, — он сверкнул улыбкой. — Хвала богам, что решили не кланяться. Соррун автоматически сразу же поклонилась, и поскольку кувшин уже был в руках, то, что оставалось в нём на донышке, пролилось на пол. Она грязно выругалась, вызвав у принца ещё большее веселье. — Я так с вами до кухни не дойду! — пожаловалась Соррун на чужой смех. — А мне ещё завтра полы надо будет помыть! — Почему? — сразу же посерьёзнел принц, и от ямочек на щеках след простыл. — Да ведь, — она растерялась, — не Эовин этим заниматься после праздника… ей и так несладко… значит, я и помою. Принц, выслушав, нахмурился. И неторопливо направился в сторону кухни. Соррун поспешила за ним. — Я опечалила вас? — вполголоса спросила, отставая от принца всего на шаг. — Не вы, — сухо ответил Теодред. — Эовин успела рассказать мне о вас, и услышал я только хорошее. Но мне показалось странным, что вы не сели с нами за стол, и что я не увидел в зале ни одного слугу. Теперь понятно почему. — Раньше были слуги? — опешила Соррун. Теодред, обернувшись через плечо, печально улыбнулся. — Раньше много чего было. Он не проронил ни слова, пока за ними не закрылась дверь. Когда тарелки и кувшин были осторожно поставлены, принц, обведя взглядом горы грязной посуды, задумчиво почесал подбородок. — Где кухарки? — наконец спросил. — Им положено только… помогать, — осторожно ответила Соррун. — А посуда… ну. Я завтра помою, не беспокойтесь. Всё равно день стирки ещё не скоро, так что… — Вы? — Эовин надо отдохнуть, — воинственно брякнула Соррун, расправив плечи. — Не говорите никому! А то я вас… я вас… э-э… а то я вас укушу! И никто не поверит! Вот! Теодред печально усмехнулся. — Я ведь не в осуждение, леди Соррун, — он покачал головой. — Но вы ведь дева при дворе… И Эовин… Боги, — принц устало потёр лицо. — О чём только думает отец… Это ведь всё проклятый Грима, не так ли? — Наверное, — осторожно ответила Соррун, не зная как реагировать на внезапно откровенный разговор с будущим наследником трона. — Свободного времени у нас мало, мы почти всегда заняты хозяйством. — Не дело это. Соррун неловко помялась с ноги на ногу. — С чем вам помочь? — спросил принц. — Вы, наверное, планировали начать заносить воду? — О, — она встрепенулась, — вы не беспокойтесь, это я могу, вам бы отдохнуть, с Эовин пообщаться… — Не стоит вам в одиночку носить тяжести, — спокойно заметил Теодред. — Но Эовин, — почти жалобно возразила Соррун. — Послушайте, она же так вас с лордом Эомером ждала… пожалуйста… я сама всё сделаю, честное слово. Пусть у неё тоже будет праздник. Неделя выдалась тяжёлая из-за гнетущей погоды. Теодред какое-то время молча рассматривал Соррун, а потом его взгляд смягчился. — Понятно теперь, почему Эовин так тепло к вам относится, — улыбка на лице принца была почти призрачной. — Всем бы таких друзей. Соррун невольно зарделась. — Эовин заслуживает самого лучшего, — она неловко попыталась отмахнуться от комплимента. — Я, конечно, не то, что бы лучшее… но иногда у меня что-то получается. — Потому что стараетесь. И это самое главное. Спасибо вам. И, хвала богам, отвернулся, двинувшись к двери. А то ещё немного, и от чужой доброты начала бы кружиться голова. На улице было свежо и не так холодно, как в предыдущие ночи, из-за недавно окончившегося дождя. Принц молча наполнил вёдра, два больших взял сам, а ей, после уговоров, позволил взять одно маленькое. — Но это несерьёзно, милорд, — возразила Соррун, когда они уже шли обратно. — В моём ведре воды хватит едва ли на двух эоредов! — И ничего страшного, — спокойно ответил Теодред. — Кто умён, тот попьёт. Кому надо, сам нальёт. Что же касается тех, кому не хватит, смогут дойти ногами до колодца самостоятельно. Заодно и воздухом подышат. Вы не обязаны, леди Соррун. — Вообще-то обязана, — невольно буркнула она. — Вы меня своей галантностью балуете. Он усмехнулся. — В какие времена живём, раз даже красивой женщине помочь нельзя. Соррун не стала реагировать на комплимент. — Дело ведь не в вас, ваше вашество, — Теодред, шедший впереди, глухо усмехнулся на обращение. — Дело в том, что, — Соррун замялась у дверей, поскольку несколько эоредов, качаясь и громко смеясь, почти вывалились на ступени с явным желанием пойти облегчиться от пива. Принц остановился и что-то тихо сказал, не удалось расслышать. Его братья по оружию, добродушно и громко отдав честь на рохиррике, пошатались дальше, и не было ни любопытства в их глазах в сторону Соррун, ни похоти, только настороженное уважение. И она знала, что это было из-за Теодреда, хотя он ничего про неё сказал, тем не менее, видимо, дал понять выражением лица, что трогать нельзя, обижать нельзя, и так далее. И не надо было смущаться самой обычной обходительности, но Соррун уже какое-то время не попадались настоящие мужчины, с самого Альдбурга, а тихие лидеры, вот такие, может быть, вообще никогда. И ведь какой пустяк, ускользающий миг чужой силы и красоты, но… Не с каждым мужчиной почувствуешь себя настоящей женщиной, даже на время между вдохом и выдохом. — Так в чём же дело, леди Соррун? — спросил Теодред, когда вёдра с водой были поставлены на стол. Она, сказать по правде, успела забыть свою линию мысли. Принц, восприняв чужую потерянность как нежелание говорить на людях, повёл подбородком в сторону выхода. И они снова покинули залу и вышли наружу, под тёплые окна, за которыми воздух дрожал от смеха и пьяных песен. — Покои Гримы и отца на более тихой стороне, — вполголоса заметил Теодред. — А над этими… никто не живёт. Более того, шум стоит достаточный, чтобы нас не услышали. Теперь, леди Соррун, — он с мягкой пристальностью посмотрел ей в глаза, — можете поведать, в чём же дело. Почему мне или Эомеру было бы нежелательно помогать Эовин? Несмотря на то, что приказ не отразился ни на лице, ни в голосе, ни в жестах, он еле заметно чувствовался; более того, даже будто бы хотелось повиноваться. Соррун мысленно похвалила манеру Теодреда держаться в обществе и, непосредственно, держать общество. Если честно, общество держалось, как могло, но тут уж был не он виноват. Соррун прочистила горло. — Милорд, — начала она, не глядя на него, — в целом, жизнь не посылает нам не непреодолимые испытания… — Вы имеете в виду Гриму? — дёрнул уголком губ Теодред. — Сложно… было бы иметь в виду… что-либо ещё на данный момент, — осторожно ответила Соррун. — Понимаете, — она замялась, — вряд ли вы, или лорд Эомер… вряд ли вы представляете, как живётся Эовин, когда вас здесь нет. А живётся ей ужасно. Отвратительно. Хвала богам, удалось уловками вытянуть разрешение на конные прогулки в пределах видимости города… Понимаете… Всё устроено так, будто Эовин уже замужем за Гримой. Без супружеского долга и к нему прилагающегося, — быстро добавила она, — тут мы стараемся, как можем, но… во всём остальном… да. И это плохо, ваше вашество, потому что, когда ни вас, ни лорда Эомера здесь нет, оградить её некому. — Кроме вас, — тихо заметил Теодред. Призрак печальной улыбки мелькнул в его голосе. — Я стараюсь! — Соррун, не подумав, обернулась, и её запал разбился о чужое понимание. Плечи сами собой устало опустились. — Но этого недостаточно. Уловки помогают избегать капканов, но не саму кошку. Эовин не мышь по духу, в отличие от меня. Ей не четыре стены нужны, а воля, простор, воздух, ветер! — Какая же из вас мышь, — на удивление серьёзно заметил Теодред. — Обычная, — моргнула Соррун. — Мыши, — лукавый огонёк блеснул в его глазах, — не могут сломать нос трезвому эореду кочергой. — Это не я, — быстро возразила Соррун. — Ему потом от товарищей досталось. — А лекарь сказал, что вы, — расплылся в светлой улыбке с ямочками Теодред. — Не стоит отказываться от такой прекрасной славы. Она вам к лицу. И ничуть не портит. — Как прикажете, — твёрдо ответила Соррун, разом заинтересовавшись подолом своего платья. Какое-то время стояли молча. Затем Теодред, прочистив горло, подал локоть. Соррун мысленно умерла во второй раз, принимая жест. Заодно запланировала ещё сотню таких же смертей, на всякий случай. Напомнила себе дышать диафрагмой и не падать духом где попало. — Идёмте к нам за стол, — мягко произнёс Теодред, уже проведя Соррун через главный вход. — А я уже при всём желании, по-моему, никуда не денусь, — постаралась не промямлить она. — Стыд-то какой. Теодред так неожиданно хохотнул, что Соррун чуть не подскочила. — В смысле, стыд не в том, что вы меня ведёте, — судорожно попыталась исправить она ситуацию, — а в том, что… ну… что я буду делать за королевским столом? В такой… королевской… компании? Ну, теоретически, я не… и… да перестаньте вы смеяться!***
Соррун выпила за вечер меньше Эовин, поэтому проснулась с петухами пусть и сонная, но без похмелья. Принцесса, в коконе из одеяла и пледа, даже не дёрнулась, когда подруга напоролось бедром на письменный стол и, шипя проклятия, уронила с него свою расчёску. В общем, поскольку произошедшее подействовало на затуманенный утренней дымкой разум довольно отрезвляюще, Соррун спустилась вниз в самом расцвете сил. У неё была привычка ещё с детства думать о подобных вещах в ключе «самое худшее со мной сегодня уже случилось, значит, дальнейший день будет только хорошим» — такая манера мышления, по крайней мере, благоприятно влияла на настроение. Первым делом она пошла на кухню, чтобы начать мыть посуду. До завтрака было ещё далеко, занятие протереть пол и столы много времени не отнимало, так что стоило начать с самого тяжёлого и неприятного, чтобы успеть подать еду. Стоило однако ей войти, как она замерла, потому что на кухне уже кто-то был. Если конкретно, на полу в скромных туниках и рубахах, едва заправленных в штаны, сидели Теодред и Эомер и тёрли по котлу. — Доброе утро, леди Соррун, — поздоровались они в унисон. По Эомеру было особенно видно, что утро у него было каким угодно, но не добрым. — Доброе утро, милорды — опешила она. Тело как-то само собой оперлось на дверной косяк. Теодред, поймав круглый от удивления взгляд Соррун, по-мальчишески подмигнул.