I was the light, I was the storm The one who got you up and got you clean The one who dressed your wounds at night Here's what you earned, you are clear white A mixture of the good and of the fair But mostly I'm just terrified «Day is Coming» — Katie Kim
Когда дерево золотого Медусельда пропиталось звуками смеха и запахом пива, серая пелена облаков износилась до дыр, и из-за неё начало скромно проглядывать солнце, роняя широкие лучи на тихую, ждущую весны равнину. Соррун и забыла о том, что жизнь бывает не вполголоса, и в ушах с непривычки звенело; как быстро покидает память всё хорошее в периоды тяжёлого затишья, и как странно потом вспомнить, столкнувшись лицом к лицу. Наполнившиеся людом улицы Эдораса грели воздух не хуже камина, и дети мелькали то тут, то там, и женщины пели на реке, занимаясь стиркой, а когда сумерки наваливались на город, столбы дыма упирались в небо, и никто не стеснялся ни простой жизни, ни простых радостей. Саруман водил за нос эоредов, гоняя их от одной смерти к другой, и всё-таки, как не в его власти было заставить перелётных птиц позабыть о доме, так и он не мог вынудить коневодов не возвращаться, поскольку воины знали свою любовь к родине, и она была сильнее. Соррун с удивлением осознала, что за время жизни в Медусельде каким-то образом умудрилась позабыть о трубке, хотя нежность к курению она принесла из другого мира. Не так уж много осталось у неё действительно своего от прошлой жизни, если задуматься: своя голова на плечах, курение и лабрадоровый кулон под сердцем; что касалось одежды и обуви, в которой оказалась на равнине, так они принадлежали не ей, а были одолжены. Табака, привезённого из Альдбурга, хватало про запас, так что в тихий день, когда Эовин куда-то ушла с Теодредом, Соррун, обнаружив свободное время, вышла с трубкой и кисетом наружу, поближе к тренировочным площадкам, чтобы Грима со своего насеста, не приведите боги, не подглядел и не начал шипеть, как змея подколодная. Странно было заметить, что между завтраком и обедом пространство почти пустовало. Только Эомер корпел над своими доспехами поодаль, чем-то занимаясь — разглядеть не удалось, да и мешать ему не хотелось. Так что Соррун, устроившись поудобнее на изгороди, спокойно раскурила трубку и уставилась на горизонт, глядя, соответственно, в совершенно другую от Эомера сторону. Табак был хороший, мягкий, чуть сладковатый, напоминающий сорт вирджиния, и хотя он был сух, что само собой разумеется, пить от него не хотелось. Вспомнилось, как они с леди Сорвин, покончив с приготовлениями к вечеру, в тихие дни, когда постояльцев не было, выходили вместе, садились на ступеньках и неторопливо, спокойно разговаривали о главном, или о всяком, пуская колечки дыма в сторону покатых золотых лугов и холодной небесной лазури. Жизнь в Альдбурге была скромной, она не претендовала ни на песни, ни на легенды, и всё-таки, хорошо там было, уютно, безопасно. Впрочем, если бы хозяйка постоялого двора не была уверена в силе Соррун, она бы не отпустила её с Эовин. И тем не менее… не хватало порой далёкой короны Белых Гор, степенной мудрости Сорвин, добродушия Фране, всякий раз справлявшегося о самочувствии Соррун, несколько робкой, пусть и смелой, манеры держаться Стиббы, смеха Херубранда, любившего поговорить о своей ненаглядной жене. И ведь когда-то в Эдорасе были наверняка такие люди, вот только что же с ними случилось? — Куришь? Эомер возник над ухом так неожиданно, что Соррун чуть с изгороди не свалилась. — Ну-ну, не падай, — брат Эовин плюхнулся рядом. А потом, вдруг посмотрев на свою несколько опешившую компанию, мрачно заметил, — если бы я был орком, то тебя бы уже десять раз убили. — Но вы же не орк, — растерялась Соррун. Эомера она почему-то слегка побаивалась. Может, потому что он всегда недовольный ходил, и на его лице не было написано почему. — Мог бы быть, — отрезал Эомер. И взглянул на собеседницу искоса. — Грима тоже тихо ходит. — Он шелестит, — нахмурилась Соррун, поджав губы. — И похрамывает на левую ногу. Знаю я его походку, не беспокойтесь. Что касается орков, то, насколько мне известно, им не свойственно подкрадываться, милорд. — Дай кисет. Соррун послушно дала кисет. Эомер выудил откуда-то свою трубку, набил её и раскурил. — Спасибо, — и вернул чужое добро обратно. Какое-то время молчали, и молчание это Соррун инстинктивно не нравилось. — Беда в Эдорасе, раз у Эовин только с твоим появлением появилась хоть какая-то свобода, — хмуро проговорил Эомер, уставившись на горизонт. — Это значит, что между ней и тем гнидой только ты и стоишь. И как? — он перевёл взгляд на Соррун. — Держишься? — А что ещё делать? — моргнула она. — Ума много не требуется, чтобы увиливать от Гримы. Он всего лишь мужчина, — и добавила, осознав, что случайно оскорбила всех представителей противоположного пола, — завистливый и жадный. И думает, что умнее всех остальных вместе взятых. — То есть? — Эомер смотрел на неё пристально-пристально. — Ну, он, — Соррун замялась, осторожно подбирая слова в голове, чтобы опять ненароком чего-нибудь не брякнуть. — У него… своя игра. И ведёт он её по своим правилам и эти же правила насаждает другим всеми правдами и неправдами. Вот только… — Вот только что? — Им необязательно следовать. Эомер медленно моргнул. — То есть? — Мы не обязаны следовать правилам его игры. Кто сказал, что у нас не может быть своей? И, — она замялась, поскольку от чужого взгляда всё ещё было неуютно, — поскольку Грима считает себя самым умным во всём Рохане… провести его вполне возможно. Просто для этого приходится много думать. — Хм, — Эомер, наконец, отвернулся. Соррун, почистив трубку, хотела было набить ещё, но чужая рука её остановила. — Хватит пока, — заявил Эомер. — Почему это? — невольно ощерилась Соррун. — Потому что я женщина? — Нет, — моргнул он. — Это-то здесь причём? Тут уже растерялась Соррун. — А в чём тогда дело? — насторожилась. — Дело в том, — сказал он, поднимаясь, — что непосредственное дело есть. А ну пойдём со мной. И, на ходу вытряхивая трубку, куда-то направился, явно ожидая, что за ним беспрекословно последуют. Ну и ладно. Ну и вредина. Ну и бе-бе-бе. Оказались они, как ни странно, в оружейной эоредов. Соррун помялась с ноги на ногу, явно не зная, чего ожидать. Между тем, Эомер, повозившись в груде оружия, извлёк оттуда палицу. — Милорд, — Соррун аж побледнела. — Я её… не подниму. — Н-да? — Эомер смерил её взглядом. — Ну да, — и положил палицу обратно. Задумчиво почесал голову. Взял копьё. — Э-э-э… — Если на лошади, самое то, — уверенно заявил он. — И по росту тебе подходит. — Извините, милорд, — пролепетала Соррун, — вы меня часом не… подстрекаете к убийству? — Какое такое убийство? — он округлил глаза, сразу став похожим на Эовин. — Нет никакого убийства. Кто тут кого убивает? Я всего лишь хвастаюсь арсеналом. Но, к счастью, копьё обратно поставил. Потом ещё задумчиво постоял над оружием. Что-то пробормотал под нос про характер и лук, и что каши, там, конечно, не сваришь. — Эовин меня научила нескольким движениям с мечом, — робко предположила Соррун, не зная ни как спастись из ситуации, ни что представляла собой ситуация в принципе. — Длинный тебе не пойдёт, — покачал головой Эомер, — сноровки нет. Движения ног есть, мне Эовин сама сказала, перенос веса… ну да, если брать в расчёт историю с кочергой… хм, — и выудил откуда-то боевой топор. И, просияв, обернулся. — А ну-ка пойдём, ты дров наколешь. Ну и соломенные мишени порубишь. А я посмотрю. Соррун чуть не сползла по стенке. — Давай-давай, — он поставил руку в бок. — Как говорится… постой, как там говорится? — Был бы топор, а уж дверь-то выломаем? — с ноткой истерики предположила Соррун. — Не, — моргнул Эомер. — А. Была бы лошадь, седло найдётся. Точно. Но твой вариант тоже неплох, — и мальчишеская лёгкость сползла с его лица. — Ну? Чего стоишь? Руки в ноги, шагом марш.***
После этого Соррун избегала Эомера два дня и две ночи, а потом ничего не получилось, и опять пришлось колоть дрова, бить сено и не спотыкаться об юбку. Угрызений совести он не испытывал ровным счётом никаких, и Эовин была рада тому, что брат взял на себя роль наставника в делах боевых, да и Соррун, на самом деле, почти не жаловалась, по крайней мере, так сказать, во время самого процесса, но идея неизбежно кряхтеть потом её не прельщала. В принципе, мысленно решила она, наверное, именно так люди и приходили к мысли, что им больше был по нраву пацифизм. В том числе. Руки после первой неожиданной тренировки болели на удивление сильно, как и плечи, хотя опыт ведения домашнего хозяйства должен был бы существенно помочь. Соответственно, выполнение простых ежедневных обязанностей являло собой сущую пытку; Соррун не отступила, разумеется, и не только ради Эовин, но и чтобы самой казалось, что хлеб, который она ела, был заработан честным трудом. Вот только это заметили. От внимания принца Теодреда, когда он находился в Медусельде, как выяснилось, мало что ускользало. Может быть, в теории, поэтому в каноне он и погиб; наблюдательных всегда убивали первыми, да и Гриме ничего не стоило шепнуть королю, чтобы тот отправил сына на верную смерть, якобы совсем случайную. Эомер хоть и тоже был образован и начитан не менее своего кузена, не отличался теми качествами характера, которые могли бы посулить ему спокойствие на троне в случае наследования; более того, власти и осёдлости он, судя по всему, хотел меньше всего на свете. Ему нравилось вести себя так, как сам считал нужным; ко всему прочему, долгие патрули, уводившие его прочь от Эдораса от нескольких недель до нескольких месяцев, не удручали Эомера абсолютно. Видимо, он относился к тем людям, кому невыносимо было находиться подолгу на одном месте, и ничто его так ни пугало, как перспектива сидеть безвылазно в четырёх стенах дольше необходимого. Иначе говоря, глядя на него, становилось понятно, почему Эовин мечтала о таком образе жизни. — Леди Соррун, — она чуть не споткнулась. Поскольку болели руки, большая корзина с влажным бельём являла собой целую трудность; особенно, учитывая тот факт, что Медусельд был расположен на вершине холма. — Ваше вашество, — пропыхтела Соррун, чуть наклоняя голову в подобии поклона. — Я думала, вы заняты с Эомером, — и попыталась пройти мимо Теодреда, так внезапно возникшего. Погода располагала к стирке; сияло солнце, дул ветер, и простыни должны были за день просохнуть достаточно, чтобы потом можно было убрать их до востребования. — Уже нет, — хмыкнул Теодред. — Эомер ушёл заниматься приготовлениями к отбытию. — Вот как? — пробормотала Соррун, старательно взбираясь дальше. Руки болели нещадно, но ронять ношу, разумеется, не хотелось. Стоило ей поровнять с Теодредом, как он вежливо, но безапелляционно отобрал корзину. — Милорд! — возмутилась она. — Верните! — У вас руки болят, — спокойно заметил Теодред. — И дрожь в них со стороны видна. И медленно пошёл в сторону столбцов и верёвок, держа темп, необходимый для того, чтобы Соррун смогла и нагнать его, и перевести дух. И немного подумать о жизни. — Вам не стоит мне помогать, — настойчиво проговорила она, всё ещё немного розовощёкая от восхождения на холм с влажными простынями. — Мне не сложно, — пожал плечами Теодред. — Более того, — по его спокойному, невозмутимому лицу скользнула мрачность, — на вас и моей кузине и без того лежит обязанность следить за Медусельдом в неподобающей для статуса манере. — У меня нет никакого статуса, милорд, будьте покойны. — «Леди при дворе» — это должность, дающая статус, — возразил Теодред. И добавил, хмурясь, — нас бы весь Гондор засмеял за несоблюдение этикета. — А, — Соррун разом сложила два и два. По тому же Эомеру было видно, как и в какой степени его заботила такая мелочь, как этикет, но Теодред характером пошёл, видимо, в своего дедушку, короля Тенгеля, проведшего солидную часть юности в Гондоре. — В любом случае, — нашлась Соррун, — мне приятно понимать, что я честным трудом зарабатываю себе на хлеб. — Это уже другое, — тень улыбки скользнула по лицу Теодреда. — И тем не менее, вам не стоит утруждать себя понапрасну. Нет ничего постыдного в помощи. — Дело не только в этом, — буркнула Соррун. — А в чём же тогда? Бельё развешивали обычно на некотором отдалении от Медусельда, пусть и на его территории; и хотя сам участок земли, на котором высились столбцы с верёвками, располагался вдали от окон, тем не менее, балкон короля Теодена выходил в ту сторону, и Соррун об этом прекрасно знала. — Вам, — осторожно проговорила она, — не стоит мне помогать. Теодред, полуобернувшись, смерил её хоть и закрытым взглядом, но в его глазах всё же можно было разглядеть некоторое недоумение. — «Не стоит» не означает «не следует» или «не должен», — заметил он, отворачиваясь. — Слова вы подбирать умеете. Почему, в таком случае, «не стоит»? Соррун сглотнула, почувствовав, как вспотели её свободные ладони. Дело было в том, что Теодред был слишком галантен; и это не представляло бы никакой проблемы, будь Соррун чуть менее наблюдательной и чуть более глупой. После первого «случая» с Эомером и топором, у неё так сильно болело тело, что помощь действительно ей, наверное, требовалась в каких-то делах, как бы тщательно она не пыталась этого скрыть. Эовин и её брат были славными, славными людьми, спору нет, но наблюдательностью они не отличались — каждый был слишком занят своей личной историей, с её взлётами и падениями. Соррун, в свою очередь, предпочитала никогда никого не просить о помощи, и не из гордости, а поскольку считала своим долгом справляться сама. Однако принц Теодред, воспитанный и внимательный, настоящий наследник престола, обращал внимание на такие мелочи, как потуги своих сограждан, и нёс ответственность короны на своей спине, и хотя узды правления он не держал, это было неважно, поскольку сияние старого благородства, почти сказочного, красило его так же очевидно, как симметричное волевое лицо. По канону ему суждено было умереть, это Соррун знала. Ещё она, как опытный чтец фанфикшена, понимала, так сказать, законы жанра. Иначе говоря, принц Теодред вполне мог и не погибнуть, по какой-то случайности избежав роковых обстоятельств. Помимо прочего, он был именит, красив, и имел много других исключительно положительных качеств, от которых могли бы ослабеть колени. Это означало, что, если ему не предстояло погибнуть, — а очень хотелось, чтобы он выжил, ведь Соррун желала ему только добра, — принца ожидал брак. С благородной леди. Может быть даже и с Лотириэль из Дол Амрота. Соррун один раз уже умерла из-за женской ревности, пусть и направленной на Ингу. Она не хотела бы оказаться в похожем положении, но вполне могла бы — людям нравятся слухи, нравятся сплетни, им нравится додумывать и фантазировать, приукрашивая. Принц Теодред, да пощадят боги его добрую душу, помогал Соррун часто, не обращая внимания, следят за ним или нет, и хотя с того же Гримы могло статься всякое, стоило брать в расчёт и простолюдинов, и эоредов, и самого короля Теодена — всех. Сказать по правде, Соррун хотела бы избежать слухов не только ради собственной безопасности, но и потому что прекрасно понимала, что теоретическая жена могла бы почувствовать, столкнувшись с ними. Муж, за которого вышла, из-за которого покинула отчий дом, какой-то простолюдинке помогал лично с хозяйственными делами? На глазах у всех? Разве не скандал? Разве не почва для домыслов в пользу идеи измены? Сама Соррун находила подобную логическую цепочку вполне резонной; более того, она не хотела становиться чьим-либо «яблоком раздора». — Вы однажды женитесь, милорд, — наконец проговорила она, когда корзина с бельём наконец опустилась на землю. Теодред искал её взгляд, но Соррун упорно смотрела в горизонт. Она не хотела никого поучать, но, тем не менее, некоторые простые женские истины, о которых мужчинам не было свойственно задумываться, стоило обозначить. — И когда вы женитесь, — Соррун нервно облизнула губы, — поскольку всему Медусельду, если не всему Эдорасу, видна ваша прекрасная душа… ваша будущая жена, возможно… да нет, скорее всего… столкнётся со слухами. И ей будет неприятно. Теодред молчал. Соррун, поскольку не смотрела на него, не знала, что было написано у него на лице. — Не поймите меня неправильно, — продолжила она. — Я… очень вам благодарна. И ваша помощь благородна, и… И мне никто здесь ещё ни разу не помог, даже Эовин. Особенно она, ведь я её помощь и утешение. Но злые языки… Я к тому, что, — Соррун замялась. — Ваша репутация пострадает. — Вы беспокоитесь за меня, а не за себя? — неверяще усмехнулся Теодред. — Конечно, — невозмутимо ответила Соррун, всё ещё упрямо глядя в горизонт. — У меня ни рода, ни семьи, ни наследства, и имя… такое, какое есть. Так что я выйду замуж, скорее всего, только по любви, поскольку будущему супругу, кроме самой себя, мне предложить нечего. Иначе говоря, для избранника брак будет… сравнительно невыгодный. Но вы, — она глянула на него искоса, не удержавшись. Лицо Теодреда была каменной маской, сквозь которую сияло что-то очень чистое, сильное и ранимое. Соррун усилием воли заставила себя не отвернуться. — Вы ведь будущий король, — она печально и мягко улыбнулась. — И не какой-нибудь, а… настоящий. Смелый и бесконечно добрый. Не у всех… не у всех есть такие дары. И потому те, у кого их нет… они будут вам, в какой-то степени, завидовать. И будут пытаться пятнать ваше имя, ища поводы. А я не хочу никому давать такой возможности. Вы заслуживаете признания, уважения и доверия. Помощь мне… может запятнать вас. Это стоит иметь в виду. — Вам не стоит бояться слухов, — отрезал он. — Эореды не сплетничают, простолюдины достаточно уважают меня и вас, что же касается Гримы, то ни одно светлое сердце ему не верит. — Люди далеко не всегда храбры перед лицом неизвестности, — возразила Соррун. — И потом, если у меня что-то и есть, так это возможность сбежать от слухов. Например, Эовин… когда она выйдет замуж, я смогу уехать с ней и найти себе брак где-то там, за горизонтом. Но вы-то, милорд, останетесь. Вместе со слухами. Подумайте о вашей будущей жене, если не о самом себе. Ей-то какого будет? — Если я и женюсь, то на той, кто будет достаточно проницательна, чтобы избежать ловушки разума, — Теодред скрестил руки на груди. — Вне зависимости от того, насколько стар её род и каков размер приданного. От него отдавало таким упрямством, что Соррун только вздохнула, покачав головой. — Я благодарна вам за вашу помощь. Как и сказала ранее… мне она ценна, поскольку вы — единственный, кто заметил, что мне она порой нужна. Однако… ради самого себя, прошу вас учитывать, что… Акты вашей искренней доброты… могут быть восприняты не так, как вам хотелось бы. И что, теоретически… — Теоретически, — призрак улыбки коснулся его лица, — дела принцев никого не касаются. — Девки пятнают честь, милорд, — не выдержала Соррун. — Я не, — она раздражённо повела ладонью по лицу, — я не собираюсь пятнать вашу. Он медленно моргнул. И вдруг рассмеялся, грустно и глухо. — Вы печётесь о чести всех, кроме собственной, — проговорил, покачав головой. Каким-то странным блеском серебрились его глаза. — А вы отдавали себе отчёт, леди Соррун, что есть люди на этой земле, которые не требуют от вас жертвенности? Она дёрнулась, как от пощёчины. Не должна была, ведь Теодред не сказал ничего оскорбительного, и в его словах звенела правда, но… У неё ведь не было никакого смысла в существовании здесь, в Средиземье, без так называемой жертвенности. Иначе валары, Эру Илуватар, Вселенная, Господь Бог — иначе её бы не послали в Рохан к Эовин. — Женщины жертвенны, милорд, — сардонически, невесело улыбнулась Соррун. — Это глупо! — Это правда! Женщины… нам надо задумываться о тех вещах, на которые мужчины не обращают внимания! Иначе женщины и мужчины не нуждались бы друг в друге! — Вы считаете, что мужчины не способны на жертвенность? — прищурился Теодред. — Я этого не говорила, — строго возразила Соррун. — Но, согласитесь, мужчины зачастую жертвуют собой ради идеи, а не ради реальности. Женщины, наоборот. Есть ситуации в жизни, когда требуется или одно, или другое. В конкретном случае, женщинам и мужчинам свойственно жертвовать разным. Посмотрите, например, на Эовин! Будь она юношей, то сбежала бы уже давно, пожертвовав домом, предав семью. Но поскольку Эовин женщина, она жертвует своими мечтами, предавая саму себя. Есть ведь разница, не так ли? На этот раз Теодред дёрнулся, как от пощёчины. И впился в Соррун таким тяжёлым взглядом, что пришлось совершить усилие, чтобы не опустить плечи, не оробеть. — Эовин сильная, милорд, — Соррун сжала кулаки. — И я уважаю её жертву. И молча оплакиваю её каждый день. И она с достоинством лучшего воина несёт своё бремя. И мой долг помогать ей по мере сил. Теодред какое-то время молча смотрел на Соррун, не шелохнувшись. И буря эмоций, чувств, плескалась в его живых, невероятно живых, несмотря на будто окаменевшее лицо, глазах. Потом он, коротко кивнув, развернулся и молча ушёл. И почему-то захотелось осесть за землю и расплакаться, как ребёнок.***
Весь оставшийся день на душе было пасмурно и противно. Не стоило, наверное, ничего говорить Теодреду, но ведь, с другой стороны, Соррун искренне считала, что и промолчать тоже было нельзя. Она не хотела его обижать, и хотя в высказанном не было и тени обвинений, ей казалось, что слова задели его за живое. И очень хотелось извиниться, пусть истина и была на стороне Соррун, хотя бы потому что, если ей на душе после разговора было пасмурно, то у Теодреда само лицо стало пасмурным. Улыбка шла ему куда лучше. Но она и не знала, за что ей извиниться. За правду своей перспективы? За… за резкость? А была ли она резкой в своих… наблюдениях? Ко всему прочему, эореды уже готовились отбыть; и не следующим днём так после него предстояло смотреть в их спины с порога Медусельда. А Эовин мелькала то тут, то там, блестя глазами и улыбаясь во все щёки… После ужина с семейством дома Эорла, за которым Грима, на этот раз, присутствовал, Теодред провозгласил отбытие в ночи, до петухов, и Соррун похолодела от ужаса, осознав, что придумать повод для извинений надо было раньше предполагаемого. Потом Эовин ударилась в слёзы, умоляя дядю, чтобы эореды остались подольше. Грима, еле скрывая ехидство, мягко похлопал дряхлого короля по плечу, и тот прохрипел, что нет, нельзя. Эовин так всхлипывала, пока Эомер нравоучительно разглагольствовал о мужском долге, под почти елейное одобрение Гримы, что Теодред кивнул Соррун, чтобы та увела свою леди готовиться ко сну. Ноги не гнулись. Эовин громко, громко плакала всё то время, пока шли к покоям. И каких-то слов утешения вообще не находилось, к великому стыду. И тем не менее, стоило за ними закрыться двери, стоило Соррун, осоловелой, бледной, плюхнуться на кровать, слёзы принцессы куда-то делись. — Ну вот и всё, — шмыгнула носом Эовин, наскоро умывшись из кувшина. — Теперь дело за малым. — А? — оторопело уставилась на неё Соррун. — Да-да, — отмахнулась Эовин. — Извини, что… ну, что я тебе ничего не сказала, но… Там и решение долго принимали, в общем-то. Хорошо, что тебе подошёл топор, иначе не вышло бы. И в несколько заходов выудила из-под своей кровати два комплекта доспехов. — Эовин, — пролепетала абсолютно сбитая с толку Соррун. — Мы… что… мы куда? — Как это куда? — принцесса обернулась, поставив руки в боки. Она всё ещё выглядела бледной из-за ранее пролитых слёз, но глаза её горели. — На свободу! — Там же орки, Эовин! — схватилась за голову Соррун. — Я их, — она почувствовала в себе что-то вроде начинающегося истерического смеха, — у меня же топор сломается! И это ещё ведь было полбеды. Эовин по канону предстояло завалить назгула, про которого сам Глорфиндел, а может и не он, что-то там сказал, а как принцессе Рохана было оказаться в армии, если она сбегала от своих прямых обязанностей раньше срока? — Да не будет никаких орков, — презрительно отмахнулась Эовин. — А если они и встретятся, их там на ленточки порубят. — Мы? — Нет, — моргнула Эовин. — Эльфы. Лориенские эльфы. Я думала, ты догадаешься… Теодред нас до границы проводит. Он же в Истэмнете патрулирует… ты разве не знала? А Эомер, до которого гонец из Эдораса доберётся всяко быстрее с сообщением, что мы сбежали, позаламывает руки, поломает копья… в общем, сыграет как надо. А мы… к эльфам. Скажешь им «здравствуйте». А я, — она застенчиво почесала затылок, — может и стих придумаю. …Соррун сто тысяч раз пожалела о своём неумении просто так падать в обморок.