She's a leading lady And with no trace of hesitation she keeps going Head over heels Breaking her way Pushing through unknown jungles every day She's a girl with a taste for the world (The world is like a playing ground where she goes rushing) Head over heels Setting the pace Running the gauntlet in a whirl of lace She's extreme, if you know what I mean «Head Over Heels» — ABBA
Ранним утром, в густом и влажном тумане, пока собирался лагерь, Теодред куда-то ускакал, взяв с собой только одного эореда. От холода и успевшего оголодать за ночь желудка немного дрожали руки, и было зябко, поэтому думалось неохотно, мутно и медленно; спалось, конечно, тепло, поскольку патрульные рохирримы обычно укладывались на кострищах, на прогретой земле, но это не означало, что утро казалось бодрым и добрым. С другой стороны, возможно, всё дело было в привычке. И потом, Соррун нередко мёрзла после непосредственного пробуждения, и только завтрак помогал освежить голову. — Теодред вчера был какой-то задумчивый, — заметила Эовин после того, как они разлили на двоих вскипевший чайный сбор из котла. — Действительно? — сонно пробормотала Соррун, грея ладони о свою деревянную чашку. — Он уехал куда-то… Может, надо было… Может, — она зевнула, — об этом вчера и думал. Эовин посмотрела на неё искоса. — Он же за лошадьми для эльфов поехал, — заметила. — Там много думать не надо. — Да? Ну… не знала, — и Соррун наконец отхлебнула чая. Горячий напиток вынудил её сладко поёжиться от нахлынувшего тепла. — Вы с ним вчера о чём-то говорили. Наверное, вот почему он был на ужине молчалив и задумчив. Соррун моргнула, старательно проверяя память. Теодред амулет спрятал под броню, когда они пошли к костру; это она ему посоветовала. Как ей самой объясняли, подобные кулоны, претендующие на скромное волшебство, лучше держать поближе к сердцу, то есть, лучше всего, чтобы они касались кожи. Принц послушался чужого совета. В общем, Эовин, конечно, подарка не заметила. — Мы с ним вчера много о чём говорили, — призналась Соррун. — И у обоих остались вопросы, наверное. — Какие такие «вопросы»? — мигом подобралась Эовин, одним махом скидывая со своего лица дрёму. Соррун на неё сонно моргнула. И отхлебнула ещё чая. — Ну расскажи-и-и, — протянула Эовин, капризно надувая губы. — Слушай, я… — Ну? Соррун замешкалась. — Теодред — хороший человек, — нашлась она. — Да, и? — И… ничего, — Соррун пожала плечами, упираясь едва ли сфокусированным взглядом в костёр. — Надеюсь, наша с тобой авантюра ему боком не выйдет. Эомера точно уже послали по ложному следу вместе с эоредами на запад. А там дунландцы, и ещё какая опасность. Не хотелось бы, чтобы Теодреду, как наследнику, пришлось хуже, чем твоему брату. — О чём ты? — непонимающе нахмурилась Эовин. Тут… надо было подумать, что ответить. Соррун запоздало осознала, что совершенно неправильно начала свой дискурс. Про урук-хаев рохирримы ещё не знали, и не было никакой уверенности, что им стоило про них знать, или, по крайней мере, что им стоило узнать о предательстве Сарумана от Соррун, не имевшей возможности логически подтвердить свою информацию. Канон менялся из-за её присутствия, но пока не сильно — присутствие Эовин в Лориэне не должно было слишком исказить историю. — Я подарила ему амулет на удачу, — с тяжёлым вздохом сдалась Соррун. — На всякий случай. Эовин молчала. — Кто знает этого Гриму, в конце концов… Мне всегда казалось, что у него, через тебя, были какие-то амбиции на трон… Эомера так просто не проймёшь; тем более, что у него нет никакого желания править… Эовин всё ещё молчала. — Теодред, с другой стороны, наследник, и очень хороший человек, а это значит, что… что бы он ни делал, то находится в зоне риска… Эовин, чёрт возьми, продолжала молчать. — И я подарила ему амулет, ну и что, — Соррун, сглотнув, наконец посмотрела на подругу. Никогда в жизни она ещё не видела Эовин такой ошарашенной. — Это ты, — медленно моргнула принцесса, — какой ему амулет подарила? Уж не свой, часом ли? Который… носишь? Носила? — У меня других не было, — неловко улыбнулась Соррун. — Камень хороший, лабрадор, между прочим. Это, наверное, — она задумчиво почесала затылок, — самая, э-э-э, дорогостоящая вещь, которая у меня… была. Так что не волнуйся, королевская особа его носить может. В целом, если захочется, можно у кузнеца оправу заказать. Амулет рабочий, — быстро заверила она всё ещё как-то странно оцепеневшую Эовин. — Не рабочий я бы не подарила. Ну, вот… пусть убережёт его от всяких козней. — Соррун, — медленно моргнула Эовин. — То есть ты… отнекивалась, значит, — голос принцессы окреп, — отнекивалась мне. А потом взяла и… провозгласила свои интенции в сторону моего кузена? Соррун, неудачно решившая отпить, чуть не закашлялась. — Не говори ерунды, Эовин, — нахмурилась она, против воли чуть краснея. В памяти всплыли глаза Теодреда, там, у лошадей. Стремительность, с которой он схватил её за руку. — Это всего лишь подарок. Какие там могут быть интенции? Неужели нельзя подарить хорошему человеку что-то на удачу? Без пошлости? — Я… ничего не говорила про пошлость, — Эовин, всё ещё почему-то ошарашенная, округлила взгляд. — Правильно, — резюмировала Соррун и потянулась к лепёшке. — Потому что её как не было, так и нет, и не будет, если тебе интересно. — Но он же тебе нравится, Соррун, — подавшись вперёд, всё ещё с круглыми-круглыми глазами, выдохнула Эовин. Так, ну, я от неё никуда не сбегу, — подумалось не без обречённости. К сожалению, нельзя было просто взять и пропеть пару строк из песни Аллы Пугачёвой «Всё могут короли». — Это не имеет никакого значения, — отрезала Соррун. — Как это не имеет никакого значения?! — Эовин, — тяжёлый вздох сам вырвался из груди. — Это… это блажь, понимаешь? Послушай, — нужные аргументы немедленно возникли в проснувшемся разуме, — кое-что следует учитывать. Мечты — это хорошо. Без них жизни никакой. Но есть некоторая данность. Во-первых, мы едва ли с твоим кузеном знакомы. Во-вторых, его жена станет королевой Рохана. Где я, — она очень иронично посмотрела на Эовин, — а где корона? Я даже не говорю на рохиррике! У меня нет никаких знаний для того, чтобы участвовать в государственных делах, не то, что бы их вести. Представь, в таком случае, — она сглотнула, уперев взгляд в костёр, — я выхожу за него замуж. И что на это скажут эореды? Что скажут лорды Рохана? А я знаю наверняка: ничего хорошего. И что? Несчастному Теодреду потом всю жизнь расплачиваться за свою ошибку? — Но ведь если любовь, — растерялась Эовин, совершенно не готовая ни к чужой логике, ни к чужой откровенности. — Если любишь — отпусти, — отрезала Соррун. И добавила, спохватившись, — не то, что бы я утверждала… то есть, не то, что бы… провозглашала интенции, или как ты выразилась… Ох, — она потёрла лицо. — Я к тому, что, — улыбка на её лице печально, понимающе дрогнула. — Неважно. То, что я чувствую… неважно. Это сейчас, — вздохнула Соррун, — кажется, что… всё всем можно… потому что смута, ничего не понятно… Но потом мир изменится, и… и прояснится, и… я не хочу никого ставить в безвыходное положение. Особенно, Теодреда… который… славный, да, бесконечно славный… а ещё будущий король. — Ты не права, — помолчав какое-то время провозгласила Эовин. — Любовь — единственное, ради чего стоит жить, если она есть. Я, например, — она и сама упёрлась взглядом в костёр, — может потому и мечтаю о свободе и гонюсь за ней, потому что пока… не встретила того, кто… — Любви бывает недостаточно, — покачала головой Соррун. — Ведь людям надо ещё и уметь жить вместе… быть готовыми идти рука об руку сквозь все радости и печали, прикрывая друг другу спину. Простолюдинам поэтому проще, браки у них примерно равные, и каждый знает, что делать. Да, признаю, я неравнодушна к… твоему кузену. Иначе, — она иронично усмехнулась, покачав головой, — я бы, наверное, так не отнекивалась. Это поскольку я знаю, что… неравного брака он не заслуживает. В общем… об амулете я не жалею, Теодреду он нужнее сейчас. И тем не менее… давай перестанем об этом? — она почти умоляюще посмотрела на принцессу. — Нет никакого смысла продолжать этот разговор. — Мы к нему ещё вернёмся, — нахмурилась Эовин. — Когда я найду мои аргументы. Ты не права, Соррун. Ты… ты не права, — принцесса смотрела на свою подругу почти беспомощно. — Если я не права, то жизнь покажет, — философски заметила Соррун, чувствуя, что держать подобные разговоры утром это просто некультурно. Впрочем, не она начала. — Пока что я ни за кого и ни за что не держусь и стою на земле безо всякой опоры, и мне этого достаточно. Если моя правда, то никому не будет никакого вреда. Амулет — безделушка, по сути; как и сказала, не жалко её, а другому человеку нужнее. А если правда твоя, — она развела руками, — жизнь покажет, и я приму её.***
После того, как Теодред и эоред прискакали обратно, держа за поводья по невероятно красивой серебристой лошади, выдвинулись в путь. Эовин немедленно обрекла подругу ехать в одиночестве, почти приклеившись к своему кузену, и Соррун даже этому была рада. Она понимала, разумеется, что принцесса отправилась сплетничать — кто угодно на месте Эовин поступил бы также при подобных обстоятельствах; и потом, это означало, что непосредственно самой Соррун не пришлось бы держать неловкого, тяжёлого разговора с Теодредом. Да, он ей очень импонировал, как мужчина и личность. Да, ну и что. Это не имело никакого значения, и вообще не должно было никого беспокоить. И если бы королевский дуэт задумался о последствиях нелепой влюблённости, то и разговоров бы не было. Блажь блажью, логика логикой. Будущее, сокрытое туманом смуты, не поворачивался язык предсказать. Теодред мог, несмотря ни на что, погибнуть. Соррун, собиравшаяся в правильный момент отправиться с Эовин на Пеленнорские поля, тоже. Им обоим Толкин, по разным причинам, ничего не обещал. И тем не менее, в случае, если предстояло выжить как Теодреду, так и Соррун, требовался здравый смысл. Конечно, — рассуждала она в своей голове, — я могла бы, по закону жанра, плюнуть на всё, и будь, что будет. В огромном количестве работ с попаданками именно так и складывается. Но как Станиславский кричал «не верю», так и я, пусть и не кричу… И не без аргументов. Соррун даже в прошлой жизни не верила в концепцию жгучей страсти. Точнее, верила, но только на бумаге. В жизни же у страсти имелись временные рамки: три месяца и три года. О нет, она ратовала за любовь созидательную, конструктивную, крепкую, если уж на то пошло. Пока что, по её логике, взаимное влечение с принцем походило, скорее, на странный и экзотичный курортный роман; поэтому, как бы Теодред на неё не смотрел (за всё утро, кстати, ни разу не посмотрел, вот вам и пожалуйста, вот вам и на здоровье), и как бы она на него смотрела (а она смотрела, искоса, стараясь не быть очевидной, ну и что, может быть, у неё просто, как говорится, «глаз отдыхал»), это вообще ничего не значило. И зачем была нужна вся эта драма, думала она. Солнце, поднявшись, золотило равнину, и небо висело лазурное, холодное, яркое, и ветер успокоился… Путь держали в сам Лориэн, им предстояло увидеть эльфов! Побывать в их королевстве, посмотреть, как они живут в переменчивом мире, несмотря на своё бессмертие — честь, волшебство, чудо! Соррун не ожидала такого подарка судьбы; более того, она до сих пор не была к нему готова; она, единожды умершая, начавшая всё сначала самым скромным образом — к эльфам! Но радоваться не получалось. Днём ранее не удалось из-за сумбурного побега и наложившихся на него разговоров, и теперь тоже не выходило, поскольку… поскольку разбивать кому-то сердце неприятно, совестно, горько, особенно, если тот, кому разбиваешь, сам тебе очень, очень приятен. И не радовало ни тёплое солнце, ни холодное небо, и ласки успокоившегося ветра не чувствовались, и как бы ни становился ближе Лориэн, не получалось мечтать об эльфах. Мечталось только о том, чтобы Теодред не обиделся; чтобы… чтобы Соррун ошиблась в своих предположениях касательно взаимности; и чтобы Эовин в них ошиблась; чтобы всё обернулось лёгким, ничего не значащим, недопониманием, о котором в будущем, если выживут, можно будет беззлобно посмеяться за пинтой холодного пива у тёплого камина. В конце концов, сердце можно сколько угодно раз хоронить, оно и не такое выдержит; а если действительно любишь, то разожмёшь пальцы, и будешь искренне радоваться счастью другого, и ничего страшного. Соррун не была уверена в непосредственной любви к Теодреду, слишком мало времени для этого прошло, и всё-таки, он был хорошим человеком, статным и благородным, и смелым, и учтивым, и наблюдательным, и бесконечно вежливым, и начинал хохотать так резко, что невозможно было не подпрыгнуть от неожиданности, и улыбался так, что ямочки появлялись на щеках, и даже в своей скрытности был галантен, и в честности был красив, и владел своими эмоциями, и… И как-то подозрительно влага подступила к глазам. Соррун, шмыгнув носов, почесала веки, решительно подавляя в себе желание… чего-то. — Какая глупость, — еле слышно пробормотала себе под нос, чтобы никто не услышал. — Плакать по таким пустякам. Не стоит лить слёзы по тому, что никак и никогда тебе не принадлежало. Ты же знаешь! И всё равно… — Назад уже не вернёшься, — всё ещё еле слышно заявила самой себе Соррун. — Всё было сказано. Этот мост сожжён, моя дорогая. Да, мы не планировали по нему идти… да, всё равно очень жаль… Но совсем скоро мы будем у эльфов. А на Пеленнорских полях, может быть, и умрём. Если только назгула не перекричим. Теоретической бравой смертью она себя, как ни странно, подбодрила; и настроение немного улучшилось. Приятно порой было думать о том, что щекотливых ситуаций можно избежать путём героизма с обильной кровопотерей. Жить, впрочем, тоже хотелось. Соррун и собиралась, собственно, по возможности, продолжать свой путь без перспективы ранней смерти. Но в нескольких минутах драматических мечтаний она себе не стала отказывать — всё-таки, у неё имелся целый повод. Резонный. Соррун задержала дыхание. И отпустила. Никакой драмы. Никаких необдуманных решений. Семь раз отмерь, режь на глаз, рука не дрогнет. Не забеременела в восемнадцать, не вышла замуж сразу после университета, умерла вместо другой, оставив за собой только слёзы и, наверное, нелепые поминки. Нет. Нет… Принцы сияют, как то же солнце, и их внимание падает лучами на те самоцветы, что прозрачны, как слеза, что прекрасны, как сказка; а у неё мозоли на руках от стирки, тонкий белый шрам на пальце от кухонного ножа, волосы ячменного поля, а не пшеничного, ни грации, ни изящества, трудолюбие и услужливость служанки, рот грязный от ругательств, и кожа пахнет не цветами, не росой, а табаком. «Моя бабушка курит трубку», а не очаровательная фея. Соррун крепче сжала поводья, чувствуя в себе решимость, гордость от своей скромности. Да, она такая. Да, сонеты ей не нужны, а честную работу всегда себе найдёт, не испугавшись ни труда, ни незнакомого языка, ни людей; да, встанет грудью за бравое дело, и даже если будут дрожать колени, сама не дрогнет. И она отказала, да, зато никого не обманула, никого не околдовала, никого ни с кем не развела; а чистая совесть стоит дороже целого полцарства и коня. Соррун, приподняв подбородок, почувствовала насмешливую ухмылку на своём лице. Она стянула с себя шлем и подвязала его перед собой у живота. Длинные волосы поползли по её плечам, и солнце опустилось на них ласковой тёплой ладонью. Да, терять было нечего, кроме жизни, и осознание наливало силой, снимало груз с плеч. Лёгкий удар хлыстом по крупу — и Мерелисс, заржав, понеслась вперёд; ветер ударил в лицо, и Соррун оскалилась ему, свободная в своей горечи, свободная в своей любви, свободная в своей тоске — вперёд, вперёд, вперёд, когда ещё удастся почувствовать себя птицей, мимо эоредов, мимо Теодреда и Эовин, смеясь, с влажными глазами, и пускай, и пускай, и будь что будет, и она никого не боялась, и ничто ей не было страшно, ни разбитое сердце, ни смерть, ни тень ошибок прошлого, ни возможно предстоявшее одиночество — ни-че-го, ничего, ничего… Она скакала со всеми и одна, отдавшись стремительному полёту, чужестранка и дочь равнины, и над головой летели птицы, и ветер целовал в щёки, и солнце падало на ресницы, и стремительно приближалась стена зелёного леса Лориэна. Она была свободна ото всех и, в том числе, от самой себя — никаких клеток разума, осушить чашу жизни до дна, не уступить ни своему благородству, ни своим принципам; всё воздастся, таков неписанный закон. Вдали завиднелись два всадника. Соррун, натянув поводья, осторожно сбросила скорость, пробормотав ласковые слова верной умнице Мерелисс, отдавшейся ветру вместе с хозяйкой. И даже когда она остановилась, простоволосая, и даже когда с ней поравнялись Теодред и Эовин — последняя бросила на Соррун сияющий восхищением взгляд, но та не заметила — её спина была гордой, а плечи расслаблены, подбородок всё ещё вскинут в бесстыдстве молодости, в женской отваге перед совершённым выбором не сожалеть ни о чём и всё равно любить каждый день, солнечный или пасмурный. Она не видела своей искренней красоты, ослеплённая самим чудом человеческого существования. — Приветствуем, — сказал один из эльфов, черноволосый, когда всадники Лориэна достаточно приблизились к процессии рохирримов. — Моё имя Мормерильбен, а это, — он изящно повёл головой в сторону своего светловолосого спутника, — Лоссенар. Владычица Галадриэль послала нас. Пока Соррун, розовощёкая от галопа, с интересом разглядывала их — бессмертие, всё-таки, любопытным образом отражалось в безукоризненных чертах — Теодред излагал цель визита. — Я не знала, что ты так умеешь ездить, — шепнула Эовин, наклонившись к Соррун. — Как у тебя получилось? — О чём ты? — обернулась та. — Я ведь сделала, как ты вчера. Эовин удивлённо моргнула. — Не-ет, — неверяще покачала головой принцесса. — Нет… Ты, — она задумчиво пожевала губу. — Ты не видела себя со стороны. Соррун пожала плечами, улыбаясь. — Мне было хорошо, — призналась она. — Я выпустила себя из клетки. — Как? Как… как тебе удалось? Нашла великое утешение в том, что терять мне, кроме удивительной и прекрасной жизни, нечего, — подумала Соррун. И не стала отвечать. С Эовин могло статься интерпретировать её слова на свой манер. — В благодарность за услугу, — церемонно произнёс Теодред, — позвольте принести в дар владыкам Лориэна коней. Да будут ваши леса добры к ним. Эльфы коротко поклонились. Соррун всё ещё упрямо смотрела на них, а не на принца, хотя её Мерелисс стояла между лошадьми королевского дуэта и нетерпеливо била копытом. — И позвольте представить вам тех, за кого осмеливаюсь просить защиты ваших повелителей, — голос Теодреда звенел, как золото. — Моя кузина, леди Эовин, — кивок в сторону. И вдруг чужая ладонь спокойно, непринуждённо опустилась на поводья Мерелисс, совсем рядом с пальцами хозяйки.— Моя невеста, леди Соррун. Пауза была настолько театральной, что если бы кто-то чихнул, то вся толпа могла бы разом оглохнуть. Теодред смотрел на Соррун чуть насмешливо, как мальчишка; глаза его сияли, и их огонёк почти подначивал; но в ямочках на щеках пряталась нежность. Каким-то образом ослабевшая ладонь Соррун оказалась в его руке. Он медленно, медленно поднёс её к своему лицу, чуть согнувшись в поклоне, и обветренные губы коснулись обратной стороны нежного запястья. Казалось, вообще никто не дышал, кроме Теодреда, даже эльфы. — Оберегайте их, — проговорил принц глубоким и тихим голосом, не отводя взгляда от лица Соррун, переплетя пальцы с её безвольной рукой, — как собственных сестёр и жён. Ибо любовь, как известно, — он чуть улыбнулся, — единственная сила, способная противостоять смерти.***
Какое-то время они с Эовин ехали молча; эльфы предусмотрительно умчались вперёд очевидно подслушивать. — Ты знала? — еле выдавила из себя Соррун. — Не-е-е-ет, — взгляд у Эовин был не то, что бы круглый, но почти квадратный. Может быть, сама Соррун выглядела не лучше. — Клянусь честью, что не знала! Я… я ему… ну, я ему сказала, что ничего с тобой не выйдет, потому что ты очень умная, и передала все аргументы, прости меня за сплетни! Я думала… я думала, что разобью ему сердце вместо тебя, и что, если что, жизнь расставит, и что… А-а-а-а-а! — она с силой потёрла свою голову. — Я не знала! — воскликнула то ли в негодовании, то ли в восхищении. — Я вообще, вообще ничего не знала! Теодред, дурак, я же дышать забыла! А Эомер?! Боги, что он пропустил! — Как это ты не знала, — потребовала Соррун, всё ещё розовощёкая, всё ещё в шоке, всё ещё чувствуя призрачный поцелуй на запястье. Боги, на запястье! Перед эльфами! Перед эоредами! При кузине! — А то ты с ним не знакома! — всплеснула руками Эовин. — Он же тихий! — О-о, неправда, жесты у него очень громкие. — Вот вы друг друга стоите! — в сердцах воскликнула принцесса. — Она ему амулет дарит «просто так», а он её перед эльфами и эоредами, королевской конницей!.. Да с вами с ума сойти можно! — Мы же с ним знакомы всего ничего! — А я, думаешь, не помню?! Вам бы… я думала, ухаживания будут долгими! Кто же мог додуматься, что Теодред возьмёт и… и завоюет тебя как крепость! — Без акта капитуляции, — оторопело пролепетала Соррун. — Без акта капитуляции! С ума сойти! Чокнутые, оба, даром, что умные! Кошмар! Я… весь путь от ночного лагеря до эльфов его утешала! Говорила, что, — Эовин почти захлёбывалась словами, — что с тобой надо осторожно, чтобы не… чтобы не спугнуть, что надо, как дикую лошадь, приручить, что план требуется долгоиграющий, и что получится, скорее всего, когда что-нибудь уже будет сделано с проклятым Гримой, чтобы безопасно тебе было, чтобы ты сняла с себя обязанности служанки и привыкла к роли леди при дворе… что я с моей помолвкой буду тянуть столько, сколько нужно, чтобы ты, не приведите боги, раньше времени никуда со мной не уехала! А Теодред! Молчал! Молчал! Соррун легко могла представить его выражение лица во время того разговора, спокойное, каменное, с теми искрами в глазах, единственным, что могло бы выдать его мысли. Она бы разозлилась на Теодреда, если бы ей не хватало разума понять, какой храбрости требовал совершённый им акт, какой осознанности, решительности. Он не признался ей в любви. Она не призналась ему в любви. И тем не менее… — Что Теодред во мне нашёл, не понимаю, — протянула Соррун, всё ещё ощущая себя… да. — Это же, — она помотала головой, пытаясь вызвать хоть какие-то конструктивные мысли, — ты же ему пересказала наш разговор? — Извини, — очень виновато посмотрела на неё Эовин. Соррун нетерпеливо отмахнулась. — То есть рассказала? — Ага… И не приврала нигде, честное слово. Я ему потом, как раз, начала всякое советовать, чтобы он не отчаялся… — Почему он должен был бы отчаяться?! — не выдержала Соррун. — Ну что, что во мне такого?! Эовин удивлённо на неё уставилась. — Ты хочешь сказать, — проговорила медленно, — что не знаешь… почему нравишься людям? — Нет. — О, Соррун, — понимающе и печально протянула Эовин, — какая тварь тебя обидела, моя хорошая? — и несмотря на очень опасное лицо, её голос продолжал течь, слово мёд. — Ты мне шепни… и никто их не хватится, — Эовин улыбнулась, блеснув зубами. «Семейство у них, конечно» — осоловело подумала Соррун. — «Тише едешь, дальше вилы». — Эовин, — не нашлась она. — Ты ведь мне скажешь, если… весь день — иллюзия? — Нет никакой иллюзии. Видишь, эльфы? Мы их с тобой не придумали бы за неспособностью вообразить такое совершенство, — фыркнула Эовин. И добавила уже серьёзнее, — но я бы, честно говоря, выпила. Тебе бы тоже… — Эовин, — Соррун от неверия хотелось удариться во что-то вроде истерики, и держалась она из последних сил. — Твой кузен… сделал мне предложение. — Да, да, перед всеми. — Заче-е-ем, — всхлипнула Соррун. — Если он унаследует трон, я буду никудышной королевой! — Неправда! — горячо возразила Эовин. — Ты больше меня думаешь о королевской ответственности! И потом, — она задумчиво почесала подбородок, — если кто будет пускать про тебя слухи… ну, мы их, пожалуй, повесим. Соррун поперхнулась слюной и тяжело закашлялась. Эовин заботливо похлопала её по спине. — Все так делают, — «утешила» она. — Ты думаешь, почему мы до сих пор с Гримой не разобрались? Вопрос был, видимо, риторическим, поэтому Соррун не стала отвечать. Думать было тяжело, очень тяжело, и, если честно… впервые за долгое время и не хотелось. Когда прощались, Теодред смотрел на неё тем пристальным, пронзительным взглядом — казалось, и душа, и сердце Соррун лежали в его тёплых ладонях; и он улыбался, чуть мечтательно, немного задорно, поскольку знал, в отличие от неё, чего хотел и с кем, и на что был для этого готов. И… невозможно было не улыбнуться ему, удивительно робко. И рука сама собой легла в его. Он предлагал больше, чем просто доверие. И не влюблённостью страдал, и не страсти хотел, иначе не запястья бы коснулся губами, с таким-то взглядом, видящим насквозь. Нет… Теодред, видимо, собирался разделить с ней и жизнь, и целое королевство. И это пугало. Но не так сильно, как могло бы. Жаль, что на прощание не поцеловал. Она бы позволила.