I see trees of green Red roses too I see them bloom For me and you And I think to myself What a wonderful world I see skies of blue And clouds of white The bright blessed day The dark sacred night And I think to myself What a wonderful world «What a Wonderful World» — Louis Armstrong
О, Лориэн, и его раскидистые кудрявые мэллорны, высокие, статные, древние, бессмертные; о, Лориэн, и его реки и ручьи, звонкие и чистые, как детский смех и серебряные колокольчики; о, Лориэн и его музыка, тонкие струны, печальное многоголосие эхом по лесу; о, Лориэн и его витиеватые и навесные лестницы; о, Лориэн и его высокие тонкие эльфы со светлыми лицами; о, Лориэн и тяжёлая свежесть его воздуха; о, да воспойте уже, наконец, Лориэн, прекрасный, меланхоличный, загадочный, воспойте его чудеса, воспойте его владык… «И заберите меня отсюда» — добавила бы мысленно Соррун, если бы её кто-нибудь спросил, очень честно и немного совестливо. Вечерами, стоило закончиться ужину, золотая листва шуршала, напоминая о бризе, и непременно склоняла ко сну; утром дикие вольные птицы поднимали — некоторые эльфы вторили их пению, но лиц не было видно, как бы Соррун ни озиралась по сторонам, стоя на террасе предоставленного ей талана; днём же чистые ручьи звенели в воздухе так бодро, что, несмотря на высоту, передавалась их сила. Спокойствием отдавала жизнь Лориэна, умиротворением; и всё в нём было нетленно — и эльфы, и мэллорны, и песни. И тишина в нём стояла настолько оглушающая, что даже ветер казался громким. Соррун и Эовин поселили на разных мэллорнах и, соответственно, в разных таланах, ранее пустовавших — их владельцы, одинокие эльфы-соседи, пару столетий назад отплыли на Запад. Ходить в гости не составляло никакого труда, и девушки трапезничали вместе; обычно у Соррун, поскольку её жилище располагалось выше и, следовательно, с провиантом до него было ближе добираться по навесным улицам, растянутым между деревьями. Лоссенар сказал, что в самом сердце страны, в Карас Галадоне, передвигались иначе — приходилось спускаться до самых корней, чтобы подняться туда, куда надо было, но когда дело касалось окраины, там жили по-старому. Галадримы не боялись высоты, Соррун тоже, поскольку в прошлом обитала на сравнительно высоком этаже, а бедная Эовин потому и выбрала себе талан пониже — у неё кружилась голова подолгу смотреть вниз, а удобная лестница, крепкая, спускавшаяся к земле, позволяла бродить босиком по мягкой траве, когда вздумается. Она этим пользовалась, прогуливаясь часами вдоль того или иного ручья, в сопровождении Лоссенара или Мормерильбена. Соррун приятнее было гулять по навесным дорогам вдоль мэллорнов, но и она спускалась порой погулять босиком по траве или осторожно позаниматься с топором — наверное, не зря ведь его дали, не так ли? Сумерки сменялись сумерками в Лориэне, и спалось крепко, без кошмаров, и просыпалось легко, и всё-таки, Соррун с трудом понимала, какой был день, и её это не беспокоило ровно до того момента, как не пришло «то самое время месяца». Тогда-то и осозналось, что они пробыли в гостях у эльфов, к тому моменту, что-то между двумя и тремя неделями. — Не могу понять, — тихо и задумчиво заметила она Лоссенару, сопровождавшему её по парившим над землёй дорогам, — у вас… тоже сейчас зима? — У нас никогда не меняется время года, — заметил эльф. Он разговаривал с небольшим акцентом; Мормерильбену Вестрон давался лучше, поэтому его напарник никогда не упускал возможности потренироваться. — Много, много лет назад мы знали и спокойствие зимы, и надежду весны, и радость лета, и ликование осени… но это было давно, ещё при короле Амроте. С тех пор мы живём в сумерках бесконечного благоухания, и время над нами не властно. — И вы не теряете счёт дням? — с любопытством посмотрела на него Соррун. — Нет нужды, когда в распоряжении вечность, — беспристрастно ответил Лоссенар. — Но годы летят… а листья — нет. — Хм-м, — Соррун остановила взгляд на далёкой, крошечной с позиции высоты, Эовин. Та снова намочила ноги, зайдя по колено в ручей, и её смех доносился, как сквозь толщу воды. Эльфов никогда не было видно в других таланах, и всё-таки чувствовалось, что там жили и слушали; возможно, в том числе наслаждаясь нарушенной симфонией нетленной вечности. — Тогда нам не стоит, пожалуй, оставаться здесь надолго, — пробормотала Соррун. Её отрезвили характерные спазмы двумя днями ранее, и только тогда рассудок сбросил с себя полог полусна-полуяви. — Вам не нравится? — лёгкое удивление окрасило тон Лоссенора. Соррун поджала губы, думая над ответом. Если бы не Лориэн, всё в ней торопилось бы трепетать, когда от нежности, когда от переживаний; судьба Теодреда ещё не была решена, и её, соответственно, тоже. Человеческая суета, осознала она, имеет свою прелесть, а стране галадримов было в ней отказано. Когда-то, может, и эльфы торопились жить, когда им было что терять, когда ещё рождались дети; но та эпоха прошла, и теперь безукоризненная красота являла собой скорее проклятие, чем дар. Если бы не чары волшебного леса, Соррун знала, что предавалась бы не полусну-полуяви, а волнительным мечтам, и что её щёки розовели бы в уединении или давали бы дорогу слезам испуга — не за себя, разумеется, а за Теодреда. Он провозгласил… намерения. Следовательно, провозгласить намерения и даже не поцеловать — это… несправедливо. Теодред, тихим и властным мановением руки, разрушил её старательные парадигмы. Взял к себе в невесты, как крепость; а крепость, между прочим, даже не подозревала осады. И жест был смелым, дерзким, королевским, чёрт возьми, и не получалось злиться, не удавалось бояться тех призрачных проблем, которые Соррун описывала в своих отказах, только и выходило, что восхищаться и проникаться ещё большим уважением к чужой мужественности. Она всё равно хотела бы спросить почему и зачем, уверен ли был принц в своём выборе, и точно ли был уверен, но не потому что не получалось довериться его воле, а, скорее, поскольку он ответил бы честно, искренне, ничего не утаив. Отважный мужчина отважен во всём: и перед собой, и перед женщиной, и перед королевской конницей. Соррун не могла представить, что думал и чувствовал Теодред в тот решающий момент; было ли ему страшно? Ей было бы немного страшно. У неё дрожали бы колени. Соррун не знала, как любят мужчины; даёт ли им сердце сил сделать шаг «в пустоту», рискнув всем, или всё решается усердной работой разума? И… когда Теодред успел полюбить её? И за что? Разве она давала поводы? — Смертным не место здесь, — наконец проговорила она. Очнувшееся сердце наливало её силой мысли, жаждой полёта, голодом по чистому горизонту. Где-то по равнинам Рохана скакал Теодред, подставив лицо зимнему ветру, не объяснившийся, смелый, благородный, молодой, и опасность вынюхивала его. Между тем, Соррун чахла в безопасности, как сорняк в изысканном парнике, и не могла ничего поделать, только ждать.***
Заканчивались естественные «плодоносные» дни, и Соррун впервые в жизни хотелось, чтобы они задержались, поскольку с ними была ясность времени; в Лориэне ничего не менялось день ото дня, совсем ничего, и как бы эльфы, спрятавшись по таланам, не пели свои грустные песни, может быть, панихиды, мира на сердце не было, только странная тоска брала за душу. Эовин наслаждалась заслуженным отдыхом, Соррун же не могла; стагнация пугала её, а нетленность, на удивление похоронная, отпугивала. Чтобы хоть как-то отвлечь себя, пришлось проигрывать в голове полузабытые джаз и блюз — они прекрасно ложились на пейзаж Лориэна, как ни странно, и добавляли ему шарма, жизни, хоть и несли в себе ноту грусти, да и мечтать никто не запрещал. В последнюю ночь ей даже снился квинтет с гитарой, саксофоном, трубой, контрабасом и фортепиано. И хотя трудно было представить «нуарных» эльфов, Соррун всё равно считала, что им подобная музыка бы пошла; по крайней мере, поскольку что в джазе, что в блюзе не было никакого смирения перед судьбой, но свобода — и в жажде жизни, и в ожидании смерти. Инга очень любила эти жанры за неоднородность, за богатые чувства, что те вызывали в слушателях, поэтому они с Соррун, бывало, чуть ли каждую пятницу ходили в тот или иной бар насладиться живой музыкой; и повод имелся принарядиться; в конце концов, не каждый день хотелось обматывать шею ниткой речного жемчуга. Когда-то между обедом и ужином, когда Эовин, взяв с собой Лоссенара, ушла бродить, Соррун обнаружила на своей террасе Мормерильбена. Два дня он отсутствовал, а появившись, принёс с собой подарки от владык — два платья, по одному каждой. Соррун досталось то, что было цвета равнинных вечерних сумерек, бархатное, почти ничем не выдающее в себе ручную работу эльфов, кроме как в рукавах и в самой текстуре — материал не помялся абсолютно, хоть Мормерильбен и вытряхнул его из мешка. К нему ещё прилагался расшитый золотой ниткой пояс, очерчивающий бёдра. Соррун, оторопевшая, промямлив благодарности, разумеется, немедленно побежала переодеться, примерить — она ещё никогда не носила ничего подобного. Покрой был богатым, и что талию, что тонкие ключицы платье обнажало бесподобно, но, при этом, оно ничего не выставляло напоказ. Сразу же захотелось сбежать вниз за Эовин, чтобы принцесса примерила свой подарок. Ей подарили бархатный наряд цвета зари, с таким же поясом. Тем не менее, когда Соррун высунулась из талана, чтобы побежать за подругой, она обнаружила, что Мормерильбен никуда не делся; обычно ему было утомительно стоять над душой, и он больше предпочитал бродить. — Вам неуютно здесь, — заметил Мормерильбен, вообще ничего не сказав о том, как «сел» подарок владык на гостью. — Не сочтите за грубость, — растерялась Соррун, замявшись на месте. Эльф спокойно поднял ладонь вверх, призывая к молчанию, и пришлось замолчать. — Даже нам здесь не всегда по душе. Не извиняйтесь, — и, спокойно разлив на двоих вина, аккуратно поставил перед Соррун кубок. — Урожай позапрошлого года был особенно нежен, — непринуждённо заметил эльф, присаживаясь. Повертев вино кубке, добавил, — вкус поменяется за время нашего разговора ровно три раза. И на языке раскроется трижды за каждый глоток, — он отпил. — Сейчас он будет несколько резок. Не упустите последнюю ноту, она отдаёт ежевикой. — А… закусывать мы не будем? — осторожно полюбопытствовала Соррун. — Непозволительно, — даже бровью не повёл эльф. — По крайней мере, с таким вином. — Ясно, доверюсь вам. — Не стоит бояться ни меня, ни остальных, — изящно отмахнулся Мормерильбен. — Мы лишь, — тень скользнула по его лицу, — страждущие души, которым отказано как в свободе, так и в вечном покое. Соррун, не знавшая, что на это сказать, села рядом с ним и спряталась за кубком. Вино действительно было очень, очень вкусным, сочным и свежим. Мормерильбен терпеливо выслушал комплимент и, не поменявшись в лице, каким-то образом дал понять, что ожидал реакции на его непосредственные слова. — Почему вам «отказано»? — наконец спросила Соррун. — Мир изменился. В былые времена… многое нам было дозволено. Не то, что сейчас. Мы даже не можем иметь детей. — Это ужасно, — понимающе кивнула Соррун, — не иметь возможности создать семью, продолжить род, даже если очень хочется. — Печалит нас другое, — чуть качнул головой Мормерильбен. — Вы и леди Эовин… бежали к нам от беды. Но вы не знали, что из одной клетки выпорхнули в другую. Нет ничего страшнее нетленности, — он нахмурился. — Дар владычицы Галадриэль наше же и проклятье. — Разве? — нахмурилась Соррун, ещё отпив вина. — Мне всегда казалось, что, раз вы нетленны, то… — О, нет, — что-то сардоническое мелькнуло на его беспристрастном лице. — Мы галадримы, миледи. Кровь нандор сильна в нас, как бы в ней не сияло влияние нолдор и синдар. Потому, возможно, при короле Амроте мы знали и осень, и зиму, и весну, и лето, ибо он был одним из нас. Владыка Келеборн синдар, владычица Галадриэль нолдор. Им не понять нашей жажды низменности, — Мормерильбен с некоторым осуждением посмотрел на свой кубок. — Оба уйдут на Запад, все это знают. Тогда нам, галадримам, возможно, придётся присягнуть королю Трандуилу. Соррун, не знавшая ровным счётом ничего об эльфах, поскольку читала «Сильмариллион» очень, очень давно, кивнула, стараясь изобразить на лице некоторое понимание. В целом, то, что сказал Мормерильбен, она и так знала, только без подробностей. — Должно быть, очень утомляет, — осторожно проговорила, — когда в жизни ничего не меняется, даже время года. — Очень, — задумчиво согласился Мормерильбен. — Не одни лишь гости теряют здесь счёт дням. Потому бодры духом только воины, что несут патруль. Остальные… рано или поздно становятся так спокойны, что уходят в Серые Гавани, откуда пути назад уже нет. — Лориэн редеет быстрее других? — Лес короля Трандуила жив и своенравен, — ушёл от прямого ответа Мормерильбен. — Имладрис, знакомый вам под именем «Ривенделл», открыт солнцу и защищён горами. Лишь мы, — Мормерильбен чуть скривился, — сидим и чахнем, не зная ни подснежников, ни перегноя. Соррун показалось, что он утрировал. С другой стороны, каждый имел право на некоторую драматичность. — Вечность, это, наверное, очень, очень долго, — вздохнув, она снова отпила из кубка. — Не хотелось бы мне знать, что это такое. — Неужели? — вскинул бровь Мормерильбен. — Человеческий век короток; более того, люди до боли хрупки. Неужели вам не хотелось бы жить дольше? Сохранить свою молодость? — И что бы я делала с этим временем? — абсолютно искренне фыркнула Соррун. — Нетленность Лориэна уже несколько сводит меня с ума. Как представлю, что вы так веками живёте, хочется обратно в Рохан. Мормерильбен тихо рассмеялся на чужую искренность. — Миледи, этот край… особенный. Неужели вас не прельстил бы тот же Имладрис? — И что я в нём буду делать? — Соррун посмотрела на собеседника с искренним недоумением. — Шью я плохо, голос не огранён для пения и таланта в себе не прячет… что ещё… рисовать не умею категорически, а бумагу для попыток жалко… Готовить надоедает со временем, да и кто бы меня на кухню пустил… ко всему прочему, корпеть на кухне только для себя — грустно. Для того, чтобы всё время тратить на книги, мне не хватит усидчивости. Вот и выходит, сударь, что вечность не для меня. — И вам не хотелось бы потратить её на самопознания и размышления? — вскинул бровь Мормерильбен. — Мне бы хотелось быть счастливой, — честно ответила Соррун. — Оказывается, — в разуме мелькнула шёлковым платком на ветру улыбка Теодреда, — иногда, если думать меньше… то… можно найти… тропу, которая ведёт к нему… пораньше. Наверное. Зависит от обстоятельств, полагаю, — она в скромно пожала плечами, застенчиво потупившись. Не хотелось вслух обсуждать Теодреда, делить связанное с ним с кем бы то ни было; наоборот, хотелось сохранить тепло от встреч с ним и пересматривать, перелистывать воспоминания наедине с собой, позволяя и мечтам и страхам дурманить голову, пока время имелось, пока Эовин спала в другом талане. Амулет уехал вместе с Теодредом, так что сердце билось неприкрытое, обнажённое. И заблуждаться хотелось, и верить, и надеяться, и ждать… Безопасность Лориэна позволяла дать себе волю мыслям, пусть и не волю действиям. — Вкус вина изменился, — заметил Мормерильбен. — Чувствуете? Соррун невнятно кивнула. — Извините, — сказала, приподнимаясь, разрушая повисшую тишину, — мне, наверное, стоит попить воды и прилечь. Очень вкусно, и спасибо вам… Но, — она неловко улыбнулась, — я давно не пила вина. В Рохане принято развлекать себя пивом, элем, медовухой… — Вы меня ничем не обидели, — миролюбиво и изящно отмахнулся эльф. — Я был рад насладиться разговором, пусть и был он короток, как человеческая жизнь. — Всё познается в сравнении, не так ли? — несколько иронично посмотрела на него Соррун. — У меня-то жизнь одна. Такая, какая есть. В общем, поэтому мне и пора. О, и… большое спасибо за платье. Всего доброго, — и ушла. Задерживаться никак было нельзя, голова кружилась; не хватало ещё, захмелев, умудриться упасть с мэллорна; а посмотреть на Эовин в платье цвета зари можно было и потом.***
Соррун не знала, сколько она проспала; сумрачный свет Лориэна, тем не менее, потемнел, а это означало наступление ночи. Голова ощущалась тяжёлой, но пить не хотелось. Соррун встала и осторожно отряхнулась — она как легла в новом платье, не накрывшись одеялом, так в нём и уснула, — складок не осталось. Удивительный материал, всё-таки. Ноги сами вывели её на террасу. Кто-то вдали пел свою панихиду; и тем не менее, хоть очертания голоса размывались от расстояния, всё в Соррун потянулось к нему, и она, заворожённая, забыв про джаз, забыв про выпитое накануне вино, в полусне-полуяви, осторожно направилась в ту сторону. Таланы медленно проплывали мимо, безмолвные, несмотря на своих живых хозяев; тишина сковала мэллорны; и хотя голос всё ещё казался далёким, и хотя Соррун не понимала языка эльфов, ей несколько раз мерещилось призрачное «Митрандир» в словах песни. Она шла так долго, что пришлось спуститься на землю, поскольку навесные улицы кончились; и могучие корни деревьев не цеплялись за платье. Она шла куда-то, где её ожидали, и даже смутно догадывалось, кто. Лунный свет мелькнул на одной из лестниц, потёк вниз, словно сок свежего яблока, и Соррун последовала за ним, кожей чувствуя шорох нетленного платья. Сильным мира сего не принято отказывать, знала она; пусть и не силилась догадываться о причине неожиданной аудиенции. Владычица Галадриэль, эфемерная, как свет далёкой утренней звезды, плавно обернулась на Соррун. — Сумеречная дева равнины, — безукоризненное светлое лицо подёрнулось тонкой улыбкой, как вода тихого озера рябью от шёпота ветра. Властность и мягкость призрачного, словно дымка, голоса, отдавалась то ли в ушах, то ли в сердце. — Не каждому смертному хватит достоинства пожалеть вечное. — Или глупости, — промямлила Соррун. И, опомнившись, немедленно опустилась в глубочайший книксен, от которого заныли голени. — Владычица. Боль отрезвила её, заземлила, показала, что встреча не сон, пусть сама Галадриэль и выглядела, как он. Владычица чуть наклонила голову вбок, стоило Соррун снова встать прямо. — Не прельщает тебя сладость иллюзий, — неторопливо заметила Галадриэль голосом сладким, как мёд. Что-то светилось в её глазах. «Жизнь удивительнее сна» — подумала Соррун. И в голове, к её стыду, вдруг запел Луи Армстронг. — «I see trees of green… red roses too. I see them bloom… for me and you… and I think to myself… what a wonderful world». И медленная, искренняя в своём свете улыбка вдруг отразилась на лице владычицы Галадриэль. И Соррун она показалась в тот миг не сказочной феей вне времени и пространства, а просто удивительно прекрасной женщиной, со своим счастьем и своим горем, сердце которой оставалось открытым миру и его чудесам, несмотря ни на что. По мнению Соррун, такая улыбка лучше подходила чужому лицу, поскольку с ней оно выглядело живым, а не призрачным, отражая, как призма, весь богатый жизненный путь, и надежду, сияющую в нём. — Эльфам не дано так петь, — тихо проговорила владычица Галадриэль. — У вас просто нет ни духовых, ни контрабаса, — брякнула Соррун. И прижала ладони ко рту в ужасе возможно нанесённого дипломатического аффронта, поскольку нельзя было вести себя панибратски с сильными мира сего, это было некультурно. — Но их можно… э-э-э… придумать? «Нет, лучше я замолчу, а то ещё чего лишнего скажу» — мысленно пнула себя Соррун. Владычица Галадриэль тихо рассмеялась. — Много в тебе добра, дар валар. И воля Эру Илуватара удивительна, раз он послал нам через тебя музыку. Соррун оцепенела. Что-то в ней панически вопило об отсутствии соответствующего образования. Владычица Галадриэль смерила её насмешливым в своей доброте взглядом. Луи Армстронг всё ещё пел в голове. — Хочешь… заглянуть в зеркало? — светлая рука властно повела в сторону. Соррун сглотнула. — Будет… очень плохо, если не хочу? — пролепетала она. Владычица Галадриэль медленно моргнула. — Разве тебе, равнинная дева Соррун, не хотелось бы знать? — Зеркало ведь не даст мне ответа, не так ли? — взгляд сам собой опустился. — Оно ведь покажет, — Соррун напрягла память, — что было, что будет, и чему не дано свершиться. — Посмотри в зеркало, — помолчав, проговорила Галадриэль. «Ладно, хорошо» — нервно сглотнула Соррун. — «Это, видимо, момент канонический». Показалось, будто владычица, наливая воду из кувшина, еле слышно фыркнула. «Ну да, ну да, меня видят насквозь. Извините, я как-то… забываю». Соррун почувствовала себя, как на процедуре взятия крови для анализа: на иголку смотреть не хотелось, на руку тоже, а шутить — очень. — Посмотри в зеркало, — чуть строже добавила Галадриэль, хотя глаза у неё смеялись. И Соррун, на негнущихся ногах, подошла к нему. Сначала она увидела своё отражение. Молодое лицо, с упругой и нежной кожей, с невинно округлёнными глазами, уставилось на неё. «Когда я успела стать такой красивой?» — подумалось. И ключицы действительно выглядели тонко, хрупко, нежно. Отражение вдруг подёрнулось рябью, и Соррун увидела морщины и седину, взгляд куда более умудрённый, но не менее добрый. Тонкий поцелуй ветра коснулся воды, и Соррун вдруг увидела… она вдруг увидела Ингу и богатыря, а между ними маленькую дочь, на её шее болтались детские разноцветные бусы, а на них было имя, старое имя, прошлое имя, имя, которое похоронили… А рядом шли родители, и в их постаревших от горя лиц, как сквозь трещины, сияла доброта. И захотелось плакать. Непрошенная слеза разбила водную гладь. И Соррун увидела Чаяну, постаревшую, похудевшую, удивительно изменившуюся — она была в монашеских одеждах, коленопреклонная, перед алтарём, в глубокой молитве бесконечного покаяния; нечаянное убийство заклеймило её, а путь к раскаянию был долог, длиною в жизнь. И жаль её стало почему-то. Вода вдруг помутнела, потемнела, и белые стены монастыря сменились мрачным, мрачным лесом, и по нему ехал Теодред, и напряжение пряталось в его челюсти. И стрела пробила ему плечо. Урук-хаи, как гиены, замелькали, блестя белыми дланями на чёрных мордах, и конь Теодреда встал на дыбы, и… и Соррун, отшатнувшись от воды, упала на траву, тяжело дыша. Она не хотела видеть, не хотела знать, и огонь борьбы противостоял в ней зеркалу. Неловко приподнявшись на локтях, она не менее неловко, даже неуклюже, встала на ноги. Галадриэль, с наглухо закрытым лицом, спокойно рассматривала её. — Платье надо ещё заслужить, полагаю, — не улыбнувшись, подумала вслух Соррун. Владычица медленно, немного удивлённо, моргнула. В её губах спряталась тень улыбки.***
— То есть ты встретилась с самой Галадриэль, а теперь мы пакуем вещи? — в голосе Эовин, как ни странно, не было никакого осуждения. — Твоему кузену грозит опасность в виде очень страшных не совсем орков, — констатировала Соррун, не отвлекаясь от натачивания топора. В общем-то, все вещи уже были собраны, поскольку и собирать особо было нечего. Оставалось дело за малым: надеть броню и взять коней. — Так я и не осуждаю! — воскликнула Эовин, продолжая заплетать себе какую-то сложную, очевидно боевую косу. — За бравое дело и умереть можно! Конечно, хотелось бы, само собой разумеется, сначала свадьбу сыграть… — До неё ещё дожить надо. — Ну вот! И я о том же! Обычно это мужчинам принято… — Подожди, так ты меня осуждаешь или жалуешься? — Соррун смерила подругу соответствующим взглядом. — Я комментирую, — шмыгнула носом Эовин. — Хотела просто заметить, что будет странно, если невеста до замужества не доживёт. — Так со мной ведь будешь ты, — совсем непонимающе посмотрела на неё Соррун. — О, — принцесса зарделась. И тут же отмахнулась, — само собой разумеется! Ты со мной будешь, как за каменной стеной! — Вот! — Но, — Эовин скинула с плеча заплетённую косу, — в текущих обстоятельствах не совсем понятно, где Теодреда искать, — она задумчиво пожевала губу. — Понимаешь, мой кузен обычно, действительно, патрулирует по просторам Истэмнета, забираясь до Поля Келембранта, поскольку эльфы нам несколько столетий назад разрешили. Но… мы же рассчитывали, что Грима пошлёт моих родичей по ложному следу в сторону Гондора. И Рохан весь на ушах, вестимо, стоит. — Ну, — Соррун, осторожно отложив топор, почесала затылок, — в Альдбурге нас точно не выдадут. — Альдбург в Истфолде, Соррун, а не в Истэмнете! — всплеснула руками Эовин. — Когда ты уже запомнишь! И потом, даже если спустимся до него по карте, нас там знают в лицо и прекрасно помнят, — покачала головой принцесса. — Молва пойдёт. — А ты знаешь, как в Альдбурге не любят Эдорас? — вскинула бровь Соррун. — Не-ет, — растерялась Эовин, невольно округлив глаза. — Так вот, столичных эоредов там не… воспринимают, — осторожно ответила Соррун. — Так что, если говорить о моих знакомых, они промолчат хотя бы из, — она замялась, не найдя нужных слов на языке. — В общем, по разным причинам. Эовин, задумчиво хмыкнув, потёрла подбородок. — Это всё равно не решит проблему безопасного ночлега, — пробормотала она наконец. — Допустим, мы медленным зигзагом спустимся отсюда до Альдбурга, чтобы не упустить Теодреда, если он всё ещё в Истэмнете. Если быть тщательными, никуда не спешить, и… да, нам надо будет, в таком случае, проехать каждую стоянку эоредов… я знаю, конечно, где они приблизительно находятся… в любом случае, чтобы не привлекать излишнего внимания… На это уйдёт четыре-пять дней. А потом, — вздохнула Эовин, — придётся решить, что делать дальше и куда податься. В целом, можно будет, наверное, спрятаться в Альдбурге… но это ведь сидеть безвылазно, — совсем тоскливо закончила Эовин. — И спать без крыши будет тяжело с непривычки, нас ведь только двое. — Не двое. Обе неловко подпрыгнули, обернувшись на голос. Лоссенар и Мормерильбен, скрестив руки, с одинаковыми выражениями лиц, смотрели на них с высоты талана Эовин, под которым и проходили сборы. Лоссенар спустился первым. В отличие от своего напарника, толика почти детского восхищения чуть виднелась на его лице. — Путешествие! — не без энтузиазма провозгласил он. — Если на то воля валар, мы даже увидим первые весенние цветы! — Так ведь начало февраля, — промямлила Эовин, явно не зная, как реагировать. — Как это начало февраля? — обернулась к ней Соррун. — Зима ведь длится уже целую вечность! — Рано в этом году холодом сковало, — пожала плечами принцесса. Соррун… не знала как выразить фрустрацию касательно неправильного календарного восприятия последних месяцев своей жизни. А всё потому что снега нет! — Ты не волнуйся, свадьбы обычно играют осенью, — «утешила» её Эовин. — Когда урожая много, а то стол накрыть нечем. Соррун, очень тяжело и многозначительно вздохнув, просто от неё отмахнулась.