In a few weeks I will get time To realize it's right before my eyes And I can take it if it's what I want to do And I am leaving and this is starting to feel like It's right before my eyes And I can taste it It's my sweet beginning «What You Know» — Two Door Cinema Club
К тому моменту, когда на Соррун навалилась усталость, удалось привалиться к дереву, а потом и вовсе свалиться под его корни; тело ощущалось окаменевшим, и задней мыслью огорчало осознание, что мышцам предстояло долго и неприятно болеть. Лоссенар набрал ей воды во флягу, и за акт человеколюбия Соррун даже спела бы ему, если бы у неё имелся талант. Хвала валарам, что сил даже попробовать не было. Братство неполным составом стояло у лодок и что-то тихо, но напряжённо обсуждало. Лоссенар и Мормерильбен пускали кольца дыма, удобно устроившись на дереве, и делали вид, что ничего не слышали абсолютно. Эовин перекатывала в руках одолженную трубку подруги, пытаясь себя как-то занять, и ощутимо жалела, что сама не занималась табакокурением, позволяющим в подобных неловких ситуациях выглядеть непринуждённо. Что же касалось самой Соррун, то она медленно пила воду, таращилась в никуда, и ей было, откровенно говоря, начхать на то, что члены Братства вели между собой какие-то переговоры, не собираясь приглашать в дискуссию свою неожиданную подмогу. Арагорн, сын Араторна, с этой своей харизмой будущего короля Гондора, вежливо попросил подождать их в стороне, и возразить ему никто не смог, даже Эовин; тем не менее, судя по строгому лицу принцессы, аффронт запомнили. Соррун ощущала себя такой уставшей, такой вымотанной, что ей даже курить не хотелось. От чего она бы не отказалась, так это от тёплой ванной и свежей постели. Пережитое проносилось чередой картинок перед глазами, стоило медленно моргнуть, и не было ясно, как непосредственное событие переваривать. Ей не понравилось убивать; то, что у тела оказались к этому склонности, было радостно, конечно, поскольку, в противном случае, она бы попросту не выжила. Когда-то ей рассказывали про парашютистов, что их бывает всего два типа — те, для кого миг и есть миг и те, для которых он длится целую вечность; как выяснилось, Соррун принадлежала ко вторым. Вот только собеседник не сказал ей тогда, что, так сказать, ужас опыта, если очень было страшно, никуда не уходил; по крайней мере, поначалу. Потрясение оказалось настолько сильным, что глаза с большой неохотой рассматривали Братство, а разум отказывался восхищаться их присутствием; и ведь повод для радости имелся — Боромир выжил! И тем не менее, голова занималась совершенно другим шоком, а этот, видимо, решила оставить «на потом», будто на десерт. Глаза, разумеется, всё равно отметили, что Леголас действительно выглядел как эльфийский принц, что Арагорн заслуживал всех эпитетов Толкина, и что волосы с бородой у Гимли были роскошными; настолько роскошными, что им стоило бы петь дифирамбы с серьёзным лицом и большим старанием. Ещё Соррун, конечно, заметила, что Эовин осторожно смотрела в сторону Боромира, из плеча которого стрелу, к счастью, вытащили; всё ещё бледный, держался он довольно неплохо. «Вот у кого день выдался не из простых» — подумала Соррун. — «Сначала Кольцо, потом чуть не умер, затем прекрасная женщина на коне, а потом ещё над его раной лориэнские эльфы спели». И искренне посочувствовала, насколько хватило сил. Никогда ей ещё в Средиземье так сильно не хотелось двойного эспрессо с молоком или энергетика. В какой-то момент спустились Лоссенар и Мормерильбен. — Обед? — догадалась Эовин, приподнимаясь. Они кивнули. Соррун, охнув, тоже встала. Когда компания отошла к трём лошадям за провиантом, состоявшим из сушёного мяса, трав и лембаса, Эовин вернула трубку. — Немыслимо, — тихо возмутилась принцесса, когда все четверо расселись на валуне смотреть, как течёт Андуин. — Мы им на подмогу пришли, а они себя так ведут. — У них очень важные дела, — виновато проговорил Лоссенар. — Но это невоспитанно! — Невоспитанно, — согласился Мормерильбен. — Уж от гнома я ожидал воспротивиться велению Арагорна. Соррун невольно хихикнула. — Ты чего? — посмотрела на неё Эовин. — Я… я, — Соррун растерялась. Увесистый мысленный пинок запустил процесс причинно-следственных связей. — Я никогда ещё не видела гномов. — А-а-а, — протянула принцесса. И добавила, — я тоже давно их не видела. В целом, торговлю мы с ними ведём. Только живут они далеко. — И добавила, покончив со своим куском лембаса, — думаю, раз судари решили нас в свои планы не посвящать, то, в таком случае, нам следует заняться своими. Соррун, желудок которой разомлел от еды, искоса посмотрела на принцессу. Всё-таки, чувствовалась в ней королевская кровь; не каждый после стольких впечатлений оказался бы готовым принимать важные решения. Лично Соррун, например, лишний раз даже думать не хотелось; тем не менее, поскольку еда принялась немедленно перевариваться, какие-то силы начали чувствоваться, хвала богам. — Куда направимся? — спросила она. — В Альдбург, — немедленно ответила Эовин. — Выбора нет. Лоссенар потерял лошадь, так что необходимо приобрести ему скакуна. — Мы с ним можем ехать вместе, — заметил Мормерильбен. Они с Лоссенаром, обменявшись взглядами, кивнули друг другу. — Эльфы легки, моему коню не станет хуже от ещё одной ноши. — Не годится, — покачала головой Эовин. — Вы и сами видели размеры врага. Эти твари, — она помрачнела, — больше и крепче обычных орков. Нас всего четверо, так что мы должны иметь возможность продолжать биться за восьмерых. — Отродья предателя Сарумана, — с гримасой отвращения проговорил Лоссенар. — Что? — Так сказало Братство. Я подслушал. — Погоди, погоди, — Эовин уставилась на него во все глаза. — Волшебник из Изенгарда? Эльфы мрачно кивнули. — Братство коротко прокомментировало бранью его предательство, — добавил Мормерильбен. Эовин очень грязно выругалась, мигом показав, чья она сестра и чья она кузина. — Тем более, — решительно закончила она, — в таком случае, наш путь лежит в Альдбург. Надо будет найти или Теодреда, или Эомера как можно скорее. Валары, — принцесса устало провела ладонью по лицу, — Рохан ведь, получается, зажат в тиски. Сын наместника Гондора, — она задумчиво пожевала губу. — Если он отправится на родину, можно будет попросить его об услуге усилить их границу так, чтобы немного и нас прикрыть. Иначе мы не выбьем Сарумана из его башни. — Давай сначала доедем до Альдбурга, — робко предложила Соррун. Она чувствовала себя неловко и совестно из-за того, что ранее не поделилась своими стратегическими знаниями; но кто бы ей тогда поверил? И что бы тогда стало с историей? Повествование уже менялось, становясь непредсказуемым, а ведь нарочных усилий не было предпринято, чтобы поменять нарратив. — Да… да, ты права, — Эовин уронила голову на плечо подруги, прикрыв глаза. — Необходимо сохранять трезвость мысли. Сначала мы приобретём коня Лоссенару… Деньги у меня есть. В Альдбурге у тебя друзья и связи, нас спрячут, чтобы дух успели перевести… Теперь, когда известно, что Саруман предал нас… Можно будет поговорить с высшим управлением местных эоредов, чтобы знание поскакало по равнинам, разнося вести. Так, даже если мы лично не встретим Эомера и Теодреда, до них ветры донесут. — Разумно, — кивнул Мормерильбен. — Не нужно приобретать мне самого лучшего скакуна из тех, что имеются, — добавил Лоссенар. — Мы способны… общаться с животными. Любой конь подо мной будет служить достойно. — Друзьям королевских особ полагаются хорошие скакуны, — возразила Эовин. — Та же Мерелисс подходит Соррун и по цвету, и по характеру, и по уму. Эльфы, не ожидавшие провозглашения дружбы как бы «между прочим», замерли. — Мы — друзья, — припечатала Эовин. И чуть улыбнулась, садясь прямо и распахивая глаза. — Не стыдитесь этого. В Альдбурге я вам, может, и кисеты разошью. Эльфы, не сговариваясь, потянулись за трубками, и Соррун стало немного смешно. Научила на свою голову; впрочем, а что? Общение — процесс непростой.***
Когда к ним подошло Братство в своём неполном составе, успели и отобедать, и план придумать, и даже оружие почистить. «Понятно теперь, почему бедняга Гимли задыхался в погоне за урук-хаями» — довольно равнодушно подумала Соррун. — «Они бы ещё дольше языками чесали. Впрочем, по канону задержка была из-за проводов Боромира в последний путь… И всё-таки, хотя слагаемые изменились, сумма осталась прежней. Вот вам и сила основного нарратива». Видимо, Мерри и Пиппину суждено было оказаться в Фангорне по воле валар, а не из-за череды случайностей. — Куда вы собираетесь держать путь, друзья? — спросил Арагорн у их компании. Эовин посмотрела на него с такой снисходительностью, что вождь дунаданов Севера даже будто немного растерялся. Лоссенар и Мормерильбен, разумеется, поделились со своими спутницами подслушанным касательно статуса Арагорна, но принцесса Рохана не собиралась закрывать глаза на невоспитанность будущего короля Гондора; и была в этом какая-то смутная ирония. По крайней мере, для Соррун. Эовин, статно сидевшая на своей Виндфоле, чуть приподняла подбородок. Гимли, сын Глоина, стараясь быть незамеченным, опустил древко своего топора аккурат на сапог будущего короля Гондора. Арагорн сделал вид, будто ему не было больно, и кашлянул. — Простите за то, что мы не включили вас в беседу, — произнёс. — Дело было первостепенной важности. — Если Гондором будет править нахал, едва ли королевству сулит светлое будущее, — неторопливо, с каменным лицом, произнесла Эовин. «Ух-х-х-х» — подумала Соррун, еле сдерживая желание несколько раз встряхнуть кистью. — Он всему обучится, — немедленно подал голос Боромир, самым дружественным жестом опустив руку на плечо Арагорна, который явно не знал, что ему сделать со своим лицом. — Видите ли, миледи, дунаданы… Подолгу не общаются ни с кем. — Человек Арагорн хороший, — подтвердил Гимли. — Только с женщинами у него не ладится. Будущий король Гондора смерил гнома очень сложным взглядом. — Понимаю, — царственно согласилась Эовин. — Дипломатия — занятие тонкое. — Мне многому предстоит научиться, — проговорил Арагорн, чуть склонив голову. И только после этого Эовин ему кивнула. — Попробуйте ещё раз, — уже значительно мягче сказала она. — Леди Рохана и господа эльфы, куда вы планируете держать путь? — В Альдбург, лорд Арагорн. — Я ещё не лорд. — Скоро будете королём. Арагорн молча выразил своё сомнение. — Мы держим путь в Альдбург, — ответила Эовин. — Лоссенар лишился коня, мы приобретём ему нового. — Не могли бы мы попросить вас об одолжении взять с собой раненого Боромира? — со всей учтивостью спросил Арагорн. — Двух наших друзей похитили урук-хаи. Они держат путь в Изенгард, и нам необходимо их нагнать. Эовин посмотрела на эльфов, сидевших на одном коне, потом на Соррун. — Это не доставит нам неудобств, — не без некоторой церемонности согласилась Эовин. — Если лорд Боромир согласится разделить со мной седло, в ночи мы будем уже в Альдбурге. Сын наместника возымел такой вид, будто не знал, краснеть ему или бледнеть. — Тяжёлые вещи, такие, как щит, повесим на Мерелисс, — Эовин изящно повела рукой в сторону своей подруги. И добавила, — на лошадь невесты наследника Рохана. Арагорн, как показалось, окончательно понял, что, исключив из дискуссии Братства чужую компанию, ничего не объяснив, он действительно совершил аффронт; и Соррун стало его очень, очень жаль. Уставший, всё ещё оплакивавший Гендальфа, отказавшийся от Кольца, отпустивший Фродо и Сэма… вряд ли ему действительно было дело до таких мелочей как изысканная воспитанность. Лишней она тоже, разумеется, не была, да и панибратство мало кто терпел. И всё-таки… — Не стоит беспокоиться, милорды, — Соррун приподняла уголки губ в вежливой улыбке. — Никто на вас не в обиде. День выдался тяжёлый у вас. Что же касается нас, то время не ждёт, мы готовы. Эовин достойно приняла чужое вмешательство в свои дипломатические переговоры, поскольку Арагорн, Гимли и Леголас немедленно принялись прощаться с Боромиром. — Зря ты ему это с рук решила спустить, — всё равно шепнула принцесса на ухо своей подруге. — Я ведь не опасна ему… но придёт время, и кто-то, может быть, действительно не простит. — Эовин, пожалей его немного, — шепнула в ответ Соррун. — Им ещё бежать придётся за урук-хаями до самой ночи, а то и дольше. — Хотите табак? — шепнул Лоссенар, наклонившись к ним со своего места позади Мормерильбена. — Мне бы трубку сначала, — хихикнула Эовин. — Если честно, — продолжила шёпотом, — не очень хочется начинать курить. Спасибо, Лоссенар, — и тепло посмотрела на эльфа. Соррун краем глаза заметила, что Боромир обратил внимание на улыбку Эовин и чуть нахмурился.***
Вечное солнце заходило за горизонт бесконечного дня, роняя золотые лучи на робкую весну равнины, и пахло полынью и сеном, и копыта коней отбивали ровный ритм, и тянуло искусанные губы, и развевались на ветру спутанные волосы, и дрёма смирения то и дело пыталась лечь на ресницы. Блестели вдали пики Белых Гор. Боромир всё рассказывал и рассказывал Эовин о Гондоре, о высоких и острых стенах Минас-Тирита, о доблестном народе, сопротивлявшемся силам зла, и она внимала, и задавала свои вопросы, и то и дело оборачивалась на него, то смеясь, то выражая сочувствие, в зависимости от того, как пело сердце сына наместника. Виндфола скакала впереди, и ветер доносил полупрозрачные слова, лёгкие, как лепестки, и Соррун подставляла им лицо, греясь в призрачном свете маленького человеческого волшебства. И не хотелось думать о том, что станется с Фарамиром, круги на воде отнесли его любовь к другому; и не хотелось думать о судьбе Эовин, выпустившейся из клетки, ведь она выбрала свой удел сама; и не хотелось думать о Сарумане, к которому несли хоббитов грязные, страшные урук-хаи; о Гриме не хотелось думать и подавно. Леность навалилась на Соррун, и отяжеляли руки. Всего около полугода назад её нашли на равнине, окрестили именем; теперь она ехала в Альдбург на собственной лошади, с принцессой, рыцарем и двумя эльфами, сама будучи невестой принца, и не после бала, а после бойни — и в сказку едва ли верилось, поскольку она была былью. Где-то по равнине, вестимо, бродило осеннее эхо растерянной фигуры в сумеречном плаще. Порой, когда Соррун моргала, ей мерещился собственный силуэт, одинокий, потерянный, никому не принадлежавший. И тогда она думала, как же так получилось, что её нашли благородные и честные люди, пригревшие, одевшие, давшие работу, если в прошлой жизни доброту нередко приходилось почти вымаливать; и ком вставал в горле — воздавалось, ведь воздавалось. И валары были добры. И приходилось заставлять себя не задавать вопрос «почему», иначе подступили бы слёзы. Она ведь и прежде старалась, и искала новых друзей, и прощалась с ними, и лишь Инга оставалась рядом, и пришлось умереть за неё; она ведь и раньше работала честно и разумно; она ведь всегда старалась быть доброй; и хотя ничего не было зря, почему-то хотелось плакать, и к родителям, домой, к скатерти на столе, часам в гостиной, занавескам у декабристов и фиалок на подоконнике. Впрочем, может быть, Соррун всего лишь устала; и тем не менее, путь лежал в Альдбург, на новую родину, и она не была уверена, насколько ей там собирались быть рады. Хотелось улыбок на знакомых лицах, хотелось, чтобы обняли, чтобы руки были нежными и тёплыми, хотелось, чтобы кто-нибудь, выслушав про почти минувший день, сказал «я горжусь тобой» — и обмякнуть, и всхлипнуть, и чёрного чая. — Я скучаю по дому, пути назад в который нет, — прохрипела она в никуда, просто чтобы выпустить из себя чувство. Глаза слезились. Дорога лежала в Альдбург, но вряд ли её кто-то в городе действительно ждал; вряд ли по ней по-настоящему скучали; а так хотелось, чтобы кому-нибудь её не хватало. Удивительное дело — за полгода она ещё ни разу себя не оплакала. — И никого тоже нет? — тихо спросил Лоссенар. Оба эльфа смотрели на неё в упор. Соррун помотала головой, чувствуя побежавшую по щекам влагу. Она знала, что, пожалуй, всего лишь устала; что день навалился на неё и чуть не надломил; что едва не погибла снова — и хотелось жить, да, хотелось остаться на этой земле, богатой и щедрой на золотые сердца, но ещё очень хотелось любви. Теодред ничего ей не объяснил, ничего не объявил, кроме намерений, звучавших почти как приговор, и хотя мысли стремились к нему, надежда и вера тоже, хотелось любви, хотелось объятий, хотелось… хотелось сильного плеча, и безопасности, и спокойствия, и тишины, и… — Чай, — упавшим голосом всхлипнула Соррун. — Я хочу чай. Она подозревала, какими глазами на неё смотрели эльфы, но остановить свои слёзы не могла. Соррун прикусила кулак, чтобы не взвыть. — Какой чай? — очень спокойно спросил Мормерильбен. Было слышно по голосу, что в Альдбурге ей его собирались добыть, и от этого захотелось разрыдаться по-настоящему, ведь чай всё равно был бы не тот, не чёрный, травяной, и без сахара, пусть и с мёдом, с другими людьми, с эльфами, в деревянном доме, не кирпичном, ни декабристов, ни фиалок. — Начало приходит только после конца, — вдруг произнёс Лоссенар. — Нам неизвестно твоё прошлое… И всё же, — он задумчиво вперил взгляд в горизонт. — Будущее тебе улыбается. — Я знаю, — всхлипнула Соррун. И наскоро вытерла лицо тыльной стороной ладони. — Я… я знаю. Просто, — она постаралась выровнять дыхание, — не оплакала. — Будет тебе чай, — клятвенно произнёс Мормерильбен. — И мы разделим его с тобой так, как ты разделила с нами свою трубку. — Спа… спасибо, — Соррун, чувствуя себя жалкой и никчёмной, шмыгнула носом. — Я знаю, что не заслуживаю вашего сочувствия, по… потому что вам тяжелее. Простите, что, — она, наконец, вытащила платок, и вытерла лицо, и высморкалась, и ей было очень противно от своих слёз. — Простите меня. — И добавила, — меня нашли на этой равнине. — На равнине? — обернулся Мормерильбен. — Здесь? — В этой местности, — вяло махнула рукой Соррун. Выпущенные слёзы опьянили её. — Где же ты была раньше? — недоумевающе спросил эльф. — В тёплых ладонях и в облаках, — честно призналась Соррун. И задрала голову вверх. — Ещё там был корабль и… и мужчина, который сиял, как звезда. Потом ветер принёс меня сюда. Здесь и оставил. Эльфы долго на неё смотрели. Потом обменялись быстрыми фразами на синдарине. Прозвучало имя «Эарендиль». — Может быть, — медленно проговорил Лоссенар, — потому тебе и понятна печаль эльфов, дева равнины. Соррун слабо ему улыбнулась. — Если бы одним только пониманием я могла бы как-нибудь вам помочь… и себе самой… то не плакала бы, как глупенькая, по детской тоске, взявшей так быстро. — Ты не знаешь цену своей доброты, — тихо возразил Мормерильбен. — Пусть печать обделённости и лежит на тебе бременем. — Обделённость, — пробормотала Соррун. — У меня нет обделённости. — Но и изобилия не было, — мягко произнёс Лоссенар. — Не бойся. Возможно, — он какое-то время думал, подбирая слова, — возможно, не имеет значения, кто ты. И тем не менее, у тебя… имеется своё «зачем». У нас… его нет. — Уже давно, — согласился Мормерильбен, тяжело вздохнув. — Есть, — возразила Соррун. — Вы… вы, хотя бы… хорошие друзья. Мормерильбен, тихо хмыкнув, отвернулся. Улыбка Лоссенара была так печальна, что дрогнуло сердце. — Нетленность оказалась проклятием, а не благословлением, Соррун, — ответил белокурый эльф. — Ведь мир переменчив, а мы — нет. — Вы теперь курите, — попыталась пошутить Соррун. Лоссенар медленно моргнул. — Да, — и улыбнулся уже теплее. — И пока нам этого достаточно. Но однажды, — он отвернулся, снова вперившись в горизонт, — новшество потеряет свой вкус, став частью нетленности. О, — вздохнул Лоссенар, — если бы нам разрешили стареть… если бы нам разрешили иметь детей… — А любовь? — не удержалась Соррун. — Говорят, Арвен Ундомиэль полюбила Арагорна, — ответил за напарника Мормерильбен. — Говорят также, что она может выбрать удел смертных… Но не мы. Даже если бы захотели. Даже если бы полюбили. Соррун нахмурилась. — Но хотел ли кто-нибудь ещё? Кто-нибудь… спрашивал? — Кого? — искоса глянул на неё Мормерильбен. — Валар, — ответила Соррун, чувствуя себя очень глупой. — Они ведь здесь. — Разве же они ответят? — горько усмехнулся темноволосый эльф. Соррун какое-то время молчала. Всё ещё помнились те ладони, что держали её душу; они были тёплыми, ласковыми… И не подбирались слова, чтобы сказать, что боги никуда не ушли, что симфония Эру Илуватара ещё не закончена, и что имя ей вечность, и что отдаёт она чудом, и что если Создатель оказался добр к такой маленькой скромной душе, как Соррун, то… он мог бы оказаться добрым и к другим, более ярким, нежным, смелым, обременённым, печальным. — Вы не спрашивали, — тихо сказала Соррун, уставившись невидящим взглядом на сумеречную равнину, — вы боитесь жизни, потому и не спрашивали. Оба эльфа обернулись на неё. — Не надо бояться жизни, — продолжила она, говоря своим языком не свои слова, — и не надо бояться смерти. Музыка… не закончится никогда. Остаток пути молчали, и каждый думал о своём; и только откуда-то спереди лёгкий ветер доносил призрачные слова между Боромиром и Эовин. Солнце медленно опустилось за горизонт, укрывшись звёздной периной, и засиял на небосводе Эарендиль. И когда травы уснули, завиднелись вдалеке факелы патрульных. Соррун, натянув поводья, повинуясь чутью, поехала вперёд, сначала отдалившись от эльфов, затем обогнав Виндфолу. — Кто скачет? — крикнул знакомый голос. — Гости! — отозвалась Соррун, натянув поводья. Голос Фране она узнала сразу. — Держим путь в «Вилы»! Отряд эоредов был не таким большим, как она ожидала, всего пятеро человек, троих из которых она знала приемлемо; ещё двоих помнила по застольям на постоялом дворе. — Соррун! — опешил Фране, приблизившись к ней на своём коне. — Разрази меня чёрт, принц поклялся, что вы с леди Эовин у эльфов! — Ты видел его? — сердце забилось в груди. — Дня четыре назад он выехал патрулировать Западный тракт, что между горами и устьем Энтавы, — подал голос Херубранд, тоже подъехавший. — Что ты здесь делаешь? Грима закрыл южные границы Рохана! — С нами раненый сын наместника Гондора и два эльфа, — немедленно ответила Соррун. Обернулась назад. Спутники подъезжали неторопливо, видимо, давая ей возможность то ли поговорить, то ли договориться. — У нас вести. Важные, — она пристально всмотрелась в лицо Фране. — Саруман предал Рохан. И нам нужно как можно скорее найти принца Теодреда и лорда Эомера, чтобы предупредить их.***
В «Вилах» не оказалось других постояльцев, когда они прибыли; в ту ночь и завсегдатаи ушли спать раньше, потому постоялый двор был спокоен и пуст. Сорвин постелила им постели, нагрела воды для ванной, и даже раздобыла на всех сорочки; Соррун хотела ей помочь, даже не по привычке, а просто так, но хозяйка твёрдо усадила свою бывшую подчинённую обратно греть ладони о миску с наваристым супом. За столом Боромир всё ещё разговаривал о чём-то с Эовин, они сидели поодаль от других, и принцесса Рохана слушала его, опустив подбородок на ладонь, и чуть улыбалась, путешествуя через его рассказы. Сын наместника Гондора то и дело обращался к ней, задавая то один вопрос, то другой, явно интересуясь чужим мнением, и смотрел на собеседницу с искренним интересом, и внимал каждому её слову. — У меня осталось немного чабреца и лаванды, заварила нам твой любимый, — проговорила подошедшая Сорвин, опуская увесистый чайник на устеленный скатертью стол. И сама села на свободный стул. — А? — встрепенулась Соррун. Дрёма снова нагнала её. — Говорю, заварила нам твой любимый чай, — сказала, улыбаясь, Сорвин. — Травы почти закончились, но скоро уже новые пойдут, и мне не жалко. Давно мы не виделись! Едва ли стоит потчевать вас пивом после таких приключений. Поверить не могу, — она раскурила трубку, — что вы… что ты… что, — Сорвин помахала рукой, — эти, как сказал Фране, урук-хаи! — и рассмеялась. — А ведь только осенью ты разбила нос эореду кочергой! Мы в Альдбурге отвыкли от стремительности! В столице же, вон, как оказывается, время быстро летит! Соррун медленно моргнула. Лоссенар, протянув руку, налил ей чай. — Вас не смутило наше присутствие? — полюбопытствовал он, посмотрев на хозяйку «Вил». — Я видела много красивых мужчин, — пожала плечами Сорвин, лукаво улыбнувшись. — Мне нет дела до того, чтобы прельщаться аккуратными лицами. Труду свойственно отрезвлять. Не сочтите за грубость, милорд. — К нам не нужно так обращаться, — мягко качнул головой Лоссенар. И потянулся за своей трубкой. — Нам думалось, что женщинам расы людей курить не так свойственно. — Мы с Соррун, видимо, являемся исключением, — изящно пожала плечами Сорвин. И перевела взгляд на бывшую подчинённую, — тоскливо без тебя смотреть со ступеней на равнину, моя дорогая. Кисет не со всяким поделишь. — Я скучала по вам, миледи, — робко улыбнулась Соррун, тронутая чужой добротой. Чай был не чёрным, травяным, и без сахара, на этот раз и без мёда, с другими людьми, с эльфами, в деревянном доме, не кирпичном, ни декабристов, ни фиалок; и всё-таки, его вкус грел сердце, и, как ни странно, этого было вполне достаточно. — Будь cпокойна, я скучала по тебе больше, — усмехнулась Сорвин. — И не потому что ты знаешь труд. Компании твоей не хватало, — она выпустила три ровных колечка дыма. — Ничего, впрочем, не поделать. Твой удел — просторы равнины. Я всегда это знала. Эльфы сосредоточили внимание на хозяйке постоялого двора. — Откуда вы знали? — вежливо спросил Лоссенар. — И почему? Сорвин удивлённо моргнула. — Разве не очевидно? Посмотрите на её красоту. Есть женщины, что, словно крепость, уходят камнями в землю и стоят насмерть, позволяя миру приходить к ним в гости, то задерживаясь с ними, то нет, и в этом их счастье. И есть женщины, в которых жив то ли ветер, то ли ручьи, их стремительность… для них нет большей радости, чем движение. Соррун рождена для него, как и наша принцесса. Им в первую очередь важен не дом, а конь. И в этом нет ничего страшного. — Что же вы думаете о нас? — будто не смог не спросить Лоссенар. Соррун спрятала улыбку за чашкой чая. Её бывшая госпожа всегда умела приятно поражать и красотой, и непредвзятостью, и мудростью. — Потерянные вы, — честно, как на духу, ответила Сорвин. — Не знаете, чего хотите. В этом тоже нет ничего страшного. Кто захочет найтись, тот найдётся. Лоссенар долго смотрел на неё, потом отвернулся. — Эльфы достаточно дерзили осмеливаться в далёком прошлом, — подал голос Мормерильбен, задумчиво глядя в никуда. — И крови много утекло, и слёз. — Амбиции, — равнодушно пожала плечами Сорвин. — И тем не менее, мечтать ведь не грех. Через пару лет я рожу себе ребёнка, и будет мне счастье. Амбиция ли, для незамужней? Возможно. Но станет ли кому-нибудь от этого плохо? Отнюдь. — У вас появился жених? — не смогла не полюбопытствовать Соррун. — Что ты, моя дорогая, — рассмеялась Сорвин. — Не нужен он мне с таким домом и подобной работой. Но от ребёнка, — она улыбнулась, — я бы не отказалась. И будь что будет. Даже если от родов умру, как моя мать, я решила, что мне не страшно. Надо ведь рискнуть, не так ли? Ты, вон, какая хорошая… мне бы дочку похожую, и счастья на всю оставшуюся жизнь хватит; а если сын родится, я его добрым мужчиной воспитаю, помощником мне верным будет. — Но вы, получается, уже выбрали себе? Сорвин покачала головой. — Времена нынче не самые лёгкие, — ответила она. — Не стоит, думаю, поступать неразборчиво. Главное, что решилась. Остальное, как жизнь покажет.***
Когда Соррун, после тёплой ванной, в свежей ночной сорочке, укрылась одеялом, бесконечно долгий день пронёсся под её закрытыми глазами. И неловко за него было, и немного стыдно, но, в целом… — Рохан теперь мой дом, — сонно пробормотала она в тишину своей комнаты. — И, пожалуй… пожалуй… «Меня всегда будут в нём ждать». И уснула, чуть улыбаясь. Под закрытыми веками простиралась бесконечная равнина.