Come listen, all ye fair maids, to how the moral goes Nobody knew and nobody knows How the Pobble was robbed of his twice five toes Or how the Dong came to own a luminous nose Or how the Jumblies went to sea in a sieve that they rowed And came to shore by the Chankly Bore where the Bong-trees grow Where the Jabberwocky's small green tentacles do flow And the Quangle Wangle plays in the rain and the snow But have you heard the story of the rabbit in the moon? «The Moss» — Cosmo Sheldrake
Инициатива действительно наказуема, как выяснилось; едва успел Боромир провозгласить свои намерения, едва Теодред поставил своего отца перед фактом, что и сам обзавёлся невестой, Соррун и Эовин было приказано начать сборы в Альдбург вместе с людом Эдораса, чтобы ждать разрешения судьбы Рохана. — Вам не стоит беспокоиться, — мягко и тихо произнёс принц, стоило им остаться наедине. Несмотря на почти беспечный тон, в его глазах сияло что-то непреклонное, волевое, донельзя упрямое, серьёзное. — Победа будет за нами. — Вне всяких сомнений, — пробормотала Соррун. Они стояли на балконе; с него прекрасно было видно, как народ Эдораса собирал свои пожитки. Теодред смерил свою невесту нечитаемым взглядом, и Соррун пришлось повести плечами, чтобы скинуть с себя неловкость. Она увлеклась тогда, в тронном зале, но и Эовин увлеклась тоже; и потом, тот день выдался нервным, сумбурным, так что временное помутнение рассудка было более, чем простительным. Новая нота изменила композицию, пустив свои круги по воде, и становилось тяжелее полагаться на канон; в нём Теодред был скорее упоминанием, чем живым персонажем, в нём Боромиру не был дарован шанс на искупление; в нём не было ни Сорвин, ни Фране с Херубрандом и Стиббой, ни Лоссенара и Мормерильбена. За Эовин, Эомера и остальных членов Братства можно было не беспокоиться, но за остальных героев своей книги жизни Соррун чувствовала ответственность и, естественно, страх, поскольку им гарантий никто не давал, и любая нелепая случайность могла свести их в могилу. Она не знала и не могла знать, насколько должен был измениться ход битвы за Хельмову падь. — Я хочу, чтобы вы выжили, — произнесла Соррун, невольно сжав кулаки. — Не в моих силах повлиять на это. Будущее… пугает меня, милорд. И если вас не станет, плакать я буду искренне. Теодред усмехнулся. — Не в ваших силах, говорите? — улыбка на его лице была лукавой, но взгляд всё ещё оставался волевым и решительным. — Эореды, которым есть за что биться, сражаются за двоих, если не за четверых. — Мне не важно, скольких урук-хаев вы порубите на похлёбку, — нахмурилась Соррун, скрестив руки на груди. — Я хочу, чтобы вы выжили. — Не в моих силах поклясться, леди Соррун, — уже по-настоящему смягчился Теодред. — И я от вас этого не требую, — кивнула она. — Но вы обязаны попытаться. Теодред протянул ей руку, и Соррун переплела пальцы с его. Ладонь у принца была воинской, кавалерийской, сильной и крепкой, мозолистой, с белесыми шрамами. Как можно было убить в его в истории, — подумалось, и сердце болезненно дрогнуло в груди. — Такого славного, такого благородного и доброго… — И я сделаю всё, зависящее от меня, — клятвенно произнёс он, опустив кроткий поцелуй на тыльную сторону девичьей ладони. — Знаю, — голос Соррун дрогнул. — Но мне жаль, что я не могу… взять и… и, чёрт возьми, сдуть висящую над вами опасность. Теодред резко хохотнул, в очередной раз вынудив свою невесту подпрыгнуть. — Ничего смешного, — возмутилась Соррун. — Согласен, — широко улыбнувшись, ответил принц. И обнял её. На балконе, на виду у почти всей столицы. — Как могу я не приложить всех усилий, — глухо проговорил он куда-то ей в макушку, — зная запах ваших волос? Как могу я не приложить всех усилий… зная нежность ваших губ? — Могу ещё щиколотки показать, если угодно. Теодред затрясся от еле сдерживаемого смеха. — Это лишнее, благодарствую, — наконец выговорил он. — Иначе моя мечтательность привлечёт стрелу урук-хая. — А если локоть? — Локти я ваши видел, — вздохнул он. — Давайте на них до свадьбы и остановимся. — Когда это вы их видели? — отстранилась от него в Соррун в недоумении. — В нашу первую встречу, — какое-то озорство пряталось в спокойных чертах принца. — Жарко было в ту ночь. И душно. — А вы мне своих локтей не показывали, — укоризненно заметила Соррун. — Разве надо? — вскинул бровь Теодред. — Мне о чём мечтать долгими ночами? — буркнула Соррун. — О холодной броне? — Разбойница, — рассмеялся Теодред. И добавил уже серьёзнее, — угодно ли вам, чтобы я пошёл колоть дрова? Тогда и дублет могу расстегнуть на пуговицу. — Если под ним свободная рубашка, то чего же мы ждём? — изогнула бровь Соррун. — Вы меня искушаете? — на удивление, чуть покраснел принц. — Отнюдь, — лучезарно улыбнулась Соррун. — Тем более, что мои ключицы вы много раз видели. — И добавила на всякий случай, — в платье. Теодред прочистил горло. Отстранился. Посмотрел в сторону, взъерошив волосы на затылке. — Дрова, — заметил, — и принц может наколоть. Пойдёмте, — и подставил локоть.***
Отправили их с Эовин из Эдораса так быстро, что Гимли, сын Глоина, едва успел рассказать им про свою родню из Эред Луина, а также про традиции ухаживаний своей культуры; его попытки пытались пресечь и Леголас, и Арагорн, и лориэнские эльфы, и король Теоден, и сами женихи (Боромира, на фоне гномов, одобрили очень быстро), но Гимли, как истинный представитель своей расы, был непоколебим, упрям и находчив. Только Гендальф, посмеиваясь в бороду, ничего не предпринял, чтобы остановить силу в лице рыжего гнома; видимо, в том числе был научен опытом экспедиции в Эребор. Ко всему прочему, Гимли не только был невероятно учтив к своим слушательницам, но и рассказывать умел так интересно, что уточняющие вопросы сами слетали с языка, и посмеяться с ним можно было, и покурить — в общем, Соррун и Эовин, разумеется, старались не слишком огорчать женихов и короля Теодена своим любопытством, но любопытно им всё же было, поэтому нового они из общения с Гимли успели подчерпнуть, к вящему неудовольствию многих лиц. Арагорн, которого успели, совершенно случайно, задеть за живое замечанием про статус северных дунаданов, даже побрился. Прощание было мрачным, путешествие в Альдбург — напряжённым. Боромир передумал ехать в Минас-Тирит как только, так сразу, и тоже ринулся со всеми мужчинами, включая Лоссенара и Мормерильбена, в Хельмову падь разить урук-хаев непреложно и срочно. Расставаясь, оба жениха поцеловали своим невестам руки, король Теоден вздохнул в их сторону с многозначительным взглядом, Гимли посоветовал Соррун и Эовин не беспокоиться ни о чём, ведь, в худшем случае, они, женщины, никак не пропадут, Арагорн был неловок в прощании, Леголас тоже, а Лоссенар и Мормерильбен довольно приветливо помахали трубками. Что же касалось Гендальфа, то он уехал чуть раньше искать Эомера с его отрядом эоредов. И когда Соррун и Эовин приступили к сопровождению народа Эдораса, какое-либо веселье сошло с девичьих лиц. — Снова ждать, — недовольно нахмурилась принцесса. Они ехали рядом на своих лошадях и во всей броне. Атаки не стоило ожидать так далеко от Изенгарда, но мера предосторожности всё же была принята. Никто из эоредов их не сопровождал. Путь до Альдбурга лежал близкий, так что всех воинов, что были в столице, взяли с собой на запад. — По крайней мере, Рохан — не Лориэн, — заметила Соррун, мрачнея от одного воспоминания о сонной нетленности волшебного леса. — Мне там понравилось, — возразила Эовин. — Но более долгого пребывания мы бы не выдержали, согласись. — Возможно, — равнодушно пожала плечами принцесса. — Тем не менее, в то время у тебя обливалось сердце кровью за возлюбленного, не у меня. Теперь же нам обеим предстоит мучиться. — Им же хуже будет, если проиграют, — нарочито цинично, чтобы подбодрить себя, заметила Соррун. — Гимли так хорошо описал свой народ, что, в худшем случае… — Даже плакать долго не выйдет, при всём желании, — задумчиво кивнула Эовин. И добавила, помолчав, — меня лишь немного беспокоит вопрос о совокуплении. — С гномами или вообще? — И с гномами, и вообще, — покраснев, призналась Эовин. — Мне едва ли… едва ли понятно, как… у людей… Что же касается гномов… — Думаю, всё то же самое, — аккуратно предположила Соррун, стараясь ничем не выдать свою женскую осведомлённость. — Но вдруг нет? Вдруг, — Эовин замялась. — Теперь, когда… я невеста официально… У меня столько вопросов! — она неловко потёрла лоб. — Когда, например, можно целовать своего мужчину? И… и можно ли? То есть… он должен? Я должна? Или… до свадьбы нельзя? — Эовин беспомощно посмотрела на свою подругу. — А вдруг, из-за седла, в брачную ночь не будет крови на простынях? Что подумает Боромир? О, — посветлело лицо Соррун. Она всё-таки не являлась девственницей. — Вот и повод мне не переживать. — Если бы только была жива моя мать! Или тётя! — с горечью воскликнула Эовин. — Тогда было бы у кого спросить! Ты ведь, наверное, тоже беспокоишься? — и смерила Соррун понимающим печальным взглядом. — Мне… давали советы. На будущее, — ответ был очень осторожным. — И что сказали? — округлила до жалости глаза Эовин. — Когда, кхм, момент… настанет… Целоваться со свежим дыханием, — Соррун предусмотрительно отвернулась, чтобы взгляд принцессы не побудил её сказать что-нибудь ещё. — Чтобы изо рта приятно пахло. — Вот как, — задумчиво нахмурилась Эовин. — Какой мудрый совет… Но в нём нет ничего особенного. Можно ведь и догадаться. — Сорвин наверняка многое знает. — Откуда? — Мужчины сплетничают, — ответила Соррун, пожав плечами. — Особенно, когда выпьют. И чем чаще они просят налить им пива, тем громче их голоса. Думаю, за годы владения постоялым двором Сорвин узнала очень и очень многое. — Хм, — Эовин задумчиво сморщила лоб. — Но это ведь знания с мужской позиции, а не с женской. — Лучше иметь хоть что-нибудь, чем ничего, — развела руками Соррун. — Кошмар, — потёрла лицо принцесса, — нам скоро замуж выходить, а мы ничего не знаем! — Всё будет хорошо, — спокойно ответила Соррун. — Женихи любят нас, это самое главное. Значит, кхм, брачная ночь… это их ответственность, а не наша. — Но разве это честно? — Так принято, — пожала плечами Соррун, не зная, что ещё можно на это ответить. — Ах, — печально вздохнула Эовин. — Если бы женщины не беременели с первого раза… было бы проще… Соррун задумчиво прикусила губу. Её первый раз был сумбурным, нелепым и неловким; она пошла в постель с мальчиком, имея лишь призрачные представления о процессе, вычитанные из фанфиков и любовных романов. Мальчик её желал, но не любил; к сожалению, это отразилось на акте, и он прошёл болезненно, неловко и… впечатления остались не самые радужные. Так Соррун и поняла, что лучше было бы подождать взаимной любви. Не почувствовала она себя тогда женщиной, встав с простыней, и зеркало в ванной отразило лишь напуганную лань, а не грациозную кошку. И жаль тогда стало и себя, и всех тех, кто, как и она, поспешил. Если бы можно было вернуться назад, Соррун строго велела бы себе ждать, не рушить ни надежд, ни иллюзий. Она вынудила себя расстаться с тем мальчиком на следующий же день, успев осознать, что ловить с ним, без любви, было нечего. Собственно, и он горевал недолго. Выяснилось, что через три года женился. У Инги была очень умная мать, и та ей как-то раз сказала: «мужчина должен любить тебя больше, чем ты его». Они с Соррун тогда, совсем юные, не поняли этого совета. Думали, так же нечестно, любить надо поровну. Но потом, через несколько лет, пришёл богатырь, посмотрел на охладевшее к романтике сердце Инги, полюбовался им и методично начал его растапливать — и растопил, и всё ей доказал, и целоваться не полез до тех пор, пока не был подан знак, и не выказал ни одного серьёзного желания завлечь возлюбленную в постель раньше должного, то есть раньше её готовности; он знал, за что боролся, он ждал и выждал. И в этом Теодред был похож на него. Принц завоевал расположение Соррун мягко и ненавязчиво, потом и сердце захватил, как крепость — шах и мат; и он был терпелив и осторожен, поскольку знал, каковы будут плоды победы, и проигрыш он расценивал, как что-то недопустимое. За Соррун никто никогда так прежде не боролся; по крайней мере, бескорыстно и искренне. И именно поэтому, ради Теодреда, она была готова на всё. — Ты знаешь, — подумала вслух Соррун, — если Рохан и проиграет битву… Вряд ли Саруману будет выгодно так просто убить благородных пленных. — Да-а-а, — осторожно протянула Эовин, сосредоточив всё внимание на подруге. — И нам пошлют гонца часовые в любом случае, вне зависимости от исхода битвы, не так ли? — Тоже да, — нахмурилась принцесса. — Ну, — решилась Соррун. — Давай, в худшем случае, ты и уведёшь народ Рохана. А я поеду на переговоры с Саруманом. Округлю глаза, похлопаю ресницами, сыграю «в дурочку», восхитившись его мужской мощью… злодеи очень это любят, им лишь бы похвастаться. Ну и заколю его. Эовин даже села ровно. — Соррун! — воскликнула она, вытаращившись. — Ты без меня в Изенгард не поедешь! — Там Грима. — Прекрасно! Вот его и заколю я. — А кто же тогда сопроводит народ Рохана? — Сорвин! И… и Фране! — Эовин, так не пойдёт, — покачала головой Соррун. — Прекрасно пойдёт! — возмутилась принцесса. — Ты не сможешь… со… соблазнить, простите меня валары, и Сарумана, и Гриму! Нападём на них вдвоём! — А ты сможешь деланно восхищаться, прикидываясь дурочкой, масштабом производства армии урук-хаев? — скептически посмотрела на неё Соррун. — Пф, да я даже… да я даже плакать понарошку умею! А ты, между прочим, нет! — Сарумана слёзы не возьмут! Комплименты его возьмут! А если я ещё скажу, что он куда более утончённая личность, чем Гендальф… — Гриму слёзы возьмут! — Эовин презрительно шмыгнула носом. — Знаешь, — немного подумав, задумчиво проговорила Соррун, — лучше бы защитникам Хельмовой пади выиграть эту битву. Ведь если, кхм, когда мы будем… вести дело к непосредственному убийству… они, допустим, будут свидетельствовать в каких-нибудь клетках… — Стальные прутья если не погнут, то выгрызут, — сардонически согласилась Эовин. — И останутся без зубов. И мы выйдем замуж при несколько чрезвычайных обстоятельствах. Соррун чуть не пошутила.***
Пребывание в Альдбурге было спокойным, но нервным, и чтобы как-то себя занять, Соррун и Эовин почистили все матрасы постоялого двора Сорвин. На седьмой день, когда и брёвен не осталось, чтобы их наколоть, прибыл гонец с известием о потрясающей победе, и многое было сказано о мужской отваге, и женихи выжили, и король Теоден не был ранен. Потери западные силы Рохана, разумеется, понесли, но не такие большие, как предполагалось, поскольку эореды Эомера прискакали не на пятый день, а на третий — брат Эовин полтора месяца защищал деревени от дунландцев западнее Изенгарда, поэтому Гендальфу не составило труда его найти. Что удивительно, гонец ни слова не сказал о лориэнских эльфах, и когда Соррун спросила его об этом, он только и поспешил заверить, что с Лоссенаром и Мормерильбеном всё было в полном порядке. Это означало, что леди Галадриэль не прислала воинов в крепость на подмогу; и Соррун тихо обрадовалась тому, что Халдир, которого она никогда не видела, но над кинематографичной смертью которого рыдала в отрочестве в три ручья, остался, таким образом, жив. Гонец также известил, что воины, перед возвращением в Эдорас, собирались заглянуть в Изенгард, поскольку его неожиданно затопило. Стоило эореду уйти, чтобы промочить горло и отдохнуть, Эовин и Соррун переглянулись. — Хорошо потрудились, — важно кивнула принцесса. — Мы или они? — не удержалась от лучезарной улыбки Соррун. — Все! — просияла Эовин. — А я тебе ведь говорила, что наши эореды очень принципиальны! — А Боромир? — А он с нами, — отмахнулась принцесса. Последовавшие за известием сборы прошли очень быстро, и девам Рохана удалось прибыть вместе с людом Эдораса раньше эоредов; более того, когда на горизонте показались флаги, бочки были прикачены в тронный зал, и закуски были разложены, и пироги остывали, и поросята крутились на вертеле — праздновали всем городом; и под копыта уставших коней воинов дети, улыбаясь и смеясь, бросали полевые цветы. Соррун и Эовин, наскоро переодевшиеся в свои эльфийские платья, простоволосые, вышли встречать прибывших на ступени Медусельда. И хоббитов они заметили не сразу, поскольку смотрели во все глаза каждая на «своего». Победоносные Теодред и Боромир спешились первыми, опередив речь Теодена о ликующем возвращении. Принц подхватил Соррун на руки и, смеясь, закружил. — И никаких побегов по ту сторону Средиземья, — услышала она торжествующий голос Боромира, прижимавшего к себе Эовин. — Мы заслужили иное будущее! И этому никто не стал возражать, в том числе и Гимли. Он сидел на коне с Леголасом и тихо радовался.***
Никогда прежде Соррун не видела Медусельд таким — золотым от дюжин свечей и факелов, золотым от раскатистого свободного смеха, золотым от пива, льющего через края пинт, золотым от волос эоредов, золотым от бурлящего чувства праздника, светлого и искреннего. После того, как помянули павших, дух собравшихся вспыхнул, словно умело подготовленный костёр, разгорелся безудержной радостью, несравнимой и несопоставимой ни с одним застольем «Вил». Хоббиты, которых представили перед началом пиршества, совсем скоро устроили танцы на столе и подали пример многим, а те, кто не танцевал, хлопали в ладони, задавая ритм, стучали кружками или топали ногами. Теодред несколько раз находил Соррун, ответственно разливавшую пиво наравне с Эовин, прижимал к себе, смеясь, и каждый раз шептал на ухо что-то ласковое; Боромир же увлёк свою невесту на один «хоббитский» танец, и она пошла, хихикая и заливаясь краской. В какой-то момент эльфы и Гимли оказались за одним столом; потом к гному подсел Арагорн; затем и Теодред с Эомером опустились рядом, призывая к себе Боромира; и Эовин пошла с ним. Когда Соррун с удивлением осознала, что в состязании «кто больше выпьет» решили соревноваться все они, кроме самой принцессы, которую с почётом поставили на разлив и провозгласили судьёй, уже было поздно что-то делать, да и не хотелось; ну и что, что по канону соревновались лишь Гимли и Леголас? Соррун позволила шуму праздника опуститься на себя, подобно одеялу. Она налила себе вторую за весь вечер пинту и, впервые с начала пира, присела на табурет. Сделав несколько глотков, уподобилась многим в зале — достала кисет, набила трубку и неспешно раскурила её, всё ещё улыбаясь, наблюдая со стороны за весёлым состязанием. Мужчины смеялись между собой, даже эльфы, и Эовин стояла над ними у бочки лучезарная, свободная, простоволосая, счастливая. Соррун выпустила в их сторону несколько колечек дыма, будто невинные воздушные поцелуи. На сердце у неё стелился мир, и она старалась запомнить и его, и все эти лица — это был хороший вечер, прекрасный, добрый; и все близкие были живы, и большая их часть находилась рядом, под боком; и созерцать картину ликования хотелось долго-долго, если не вечно. От подобной нетленности она бы не отказалась, да ведь золотые мгновения потому и мгновения, что их нельзя заточить в янтарь. — Отдыхаете, леди Соррун? Она немедленно вскочила на ноги. — Государь, — сделала осторожный книксен, чтобы содержимое трубки ненароком не высыпалось. — Оставьте, — небрежно отмахнулся Теоден и, сложив руки за спиной, встал рядом с ней. — Не желаете? — неловко осведомилась Соррун, наклонив голову в сторону бочонка. — Я и сам могу за собой поухаживать, не стоит меня нарочно потчевать, — заметил Теоден. Соррун кивнула и продолжила своё созерцание. По крайней мере, стоило докурить. Когда с этим было покончено, она осторожно вытряхнула пепел в железную тарелку недалеко от себя, убрала трубку и подняла свою пинту. Король всё ещё стоял рядом с ней и молчал. Соррун не хотела переживать о его мыслях в такой прекрасный вечер, поэтому сознательно, усилием воли, посадила на цепь своих внутренних демонов и распрямила плечи. Участники состязания «кто больше выпьет» переходили к третьей порции. — Вы ведь сирота? — спросил, наконец, Теоден. — Да, государь. — И у вас нет… никакой семьи? — Нет. — Но вы из Альдбурга, — заметил он. — Да, — ответила Соррун, поскольку город удочерил её. — Саруман назвал вас ведьмой, — неожиданно проговорил Теоден, повернувшись к ней, — ведьмой пустоши. Соррун чуть не поперхнулась. — Если уж кто из нас двоих ведьма, так это он, — не думая, возмутилась она. — Гендальф тоже так сказал, — тень улыбки скользнула по лицу короля. Он отвернулся. — Вас действительно породила наша равнина? — Кто вам об этом сказал? — сжала кружку Соррун. — Гендальф, кто же ещё, — сардонически усмехнулся Теоден. — Мой сын ни о чём не знает. Все восприняли слова Сарумана как оскорбление в вашу сторону. — Если захочет — узнает. Король молчал так долго, что Соррун, не удержавшись, выпила ещё. — Гендальф сказал, — очень тихо произнёс Теоден, — что если бы не вы, я очнулся бы от чар Сарумана, чтобы хоронить моего сына… Я спросил, — продолжил он, глядя на весёлый стол, за которым проходило состязание, — значит ли это, что вы чаровница, или колдунья. На что мне был дан ответ: нет волшебства сильнее, чем любовь у доброй, сильной души. Соррун сглотнула, встретив пронзительный, многозначительный взгляд короля. — Вам не стоит меня бояться, — проговорил он. Теодред унаследовал тихую властность его тона. — Я не боюсь вас, — серьёзно ответила Соррун. И хотя рядом с ней стоял не дряхлый старик, которого привыкла видеть в тронном зале, а сильный и смелый король, она бесстрашно смотрела ему в глаза, поскольку, кроме своего происхождения, ей нечего было больше прятать. — Деве равнины Рохана и место в Рохане, — сказал он. — Моё место с Теодредом, — не менее спокойно произнесла Соррун. И король Теоден позволил улыбке осветить его лицо. — Верно, — еле заметно кивнул он, отворачиваясь в сторону застолья. И добавил, — вы и дни Эовин скрасили, отваживая от неё Гриму. Печаль и тихая злость его тона могли бы померещиться, но Соррун не позволила себе ошибиться. — Вы не виноваты, — тихо произнесла она, щедро наполняя свой голос пониманием и добротой. — Я даже не помню вас! — резко обернулся на неё Теоден. — Не помню ни вашего труда, ни вашей доброты к моей племяннице… не помню вечера, когда Теодред увидел впервые вас! Я должен был бы помнить! Сколько лет, — он повёл головой, словно конь, готовый броситься в бой. Соррун хотела было утешить его, но осознание будущей смерти короля увлажнило ей глаза и оцарапало горло. Она никогда не думала о том, что Теоден мог бы чувствовать, очнувшись от чар; и надо было бы сказать, что у него впереди много счастья, что он ещё будет нянчить и баловать своих внуков; надо было бы ободрить его, пообещав годы светлых дней и радостных вечеров, но слова застряли в глотке — и не получилось соврать. Теоден обернулся на неё, не услышав ни возражений, ни согласий, и удивлённо моргнул, заметив побежавшие по щекам дорожки слёз. — Мне так жаль, — дрожащим голосом проговорила Соррун. — Мне так… так жаль. — Вы плачете? — Простите, — шмыгнула носом она и утёрла слёзы тыльной стороной ладони. — Простить, — неверяще усмехнулся он, — искреннее сочувствие? Подарок? И, вытащив откуда-то носовой платок, протянул ей. Соррун неловко взяла его и послушно промокнула щёки. — Говорят, мужчинам не нужна жалость, и это так, — чуть улыбнулся король. Его тон отдавал и силой, и мягкостью. — Но прощение… И перевёл взгляд на залу. — Особенно, когда мы сами не можем себя простить, — продолжил он. — Бывает для нас ценнее как приданого невесты, так и золота. Соррун захотелось разрыдаться от света его слов. Надо было… надо было попросить Эовин научить метать копьё или стрелять из лука, надо было сбить, как истребитель, проклятого назгула… несправедливость участи короля будила в ней бессильный гнев, но он всё равно тонул в море тоски. — Не плачьте по моей доле, — король осторожно опустил ладонь на её плечо. Он мягко улыбался, и трещины его души делали взгляд пронзительным, глубоким, мудрым. — Не получается, — еле выдавила из себя Соррун. Слёзы всё катились и катились по щекам, и она всё утирала и утирала их платком. — Получится, — усмехнулся король. И вдруг предложил, — давайте, пожалуй, я и себе, и вам налью. Сегодня вечер смеха, а не слёз. Золотая ночь. Соррун, шмыгнув носом, кивнула; всё равно её пинта была едва ли на треть наполнена. — Идите к остальным, — мягко, по-отечески, сказал ей Теоден. — А вы? — Пойду к холбитла, — чуть лукаво улыбнулся король. — Мне обещали истории. И я их выслушаю.***
Соррун, эмоционально выпотрошенная, компенсировала свой разговор с будущим свёкром — он ведь даже, получалось, не доживал по канону до свадьбы, — чрезмерным употреблением пива. С Эовин, наливавшей и себе за компанию, пока шло состязание, она сравнялись не то, что бы скоро, но неизбежно. Когда зал поредел достаточно для того, чтобы начать приготовления ко сну, победителем игры «кто больше выпьет» признали Леголаса. — Это всё Лихолесье, — пробормотал Арагорн, почти растёкшийся по столу. — Целая вечность праздников… Лоссенар и Мормерильбен осоловело ему кивнули. Пока Соррун и Эовин, покачиваясь и спотыкаясь, готовили им место для сна в общей зале наверху, Гендальфу удалось всех поднять на ноги. Собственно, пока девушки искали запасные одеяла, Братство и лориэнские эльфы уже легли; Теодреда и Эомера тоже след простыл. — Уже спят, — шёпотом удивилась Эовин. Гости укрылись своими плащами. — Одеяла обратно отнесём или здесь оставим? — Ближе к рассвету холодно будет, — таким же шёпотом ответила Соррун. — Давай, может, укроем их осторожно? Пока аккуратные женские руки делали своё дело, никто не шелохнулся. — Принесём им воды? — предложила Эовин. — Два кувшина и чистые кружки? Иначе утро у них недобрым будет. — Давай, — прониклась человеколюбием Соррун. И была предпринята сначала экспедиция к колодцу, потом на кухню. Нужное количество кружек никак не хотело собираться на подносе, поскольку обе девушки постоянно сбивались со счёта. В конце концов, пришлось махнуть рукой на количество — хмель всё ещё смягчал мировосприятие и качал в своих лёгких объятиях, и очень хотелось спать после долгого дня, полного впечатлений. Дверь очень громко скрипнула, когда принцесса толкнула её ногой. И Перегрин Тук, едва взявший палантир, уронил его. Камень упал. И покатился. — Ай! — воскликнула Эовин. — Ой! — ужаснулась Соррун. Поскольку красно-оранжевый шар покатился прямо на них, они только и успели, что подпрыгнуть. К счастью, кожи ног он не коснулся. Послышалось характерное бам-бам-бам по лестнице. — Держи его! — прошипела Соррун, ощерившись. И, быстро и осторожно поставив свою ношу под дверью, они побежали вниз. Палантир, стукнувшись о стену, остановился. На девушек вытаращилось Око. Оно что-то злобно шептало на непонятном языке. Возможно, ругалось, потому что его, фактически, спустили с лестницы. Надо было что-то делать, а разум, как назло, не протрезвел. — Как только не стыдно! — в сердцах воскликнула Соррун и осуждающе потрясла пальцем перед палантиром. — Смотреть на женские щиколотки! Подумать только! Глаз, как показалось, моргнул. — Тёмный властелин, а такой ерундой занимается! — продолжила Соррун. — У нас, между прочим, женихи! А самое главное, вам ведь и не нужно! Вы же бестелесный! Ну и зачем тогда смотреть на женские щиколотки? Как только не стыдно! — Вот именно! — с готовностью подхватила Эовин. — Можно было бы подумать, что у древних созданий больше воспитанности, чем у… чем у того же Гримы. Глаз ещё раз моргнул. Он даже шептать перестал. — Захватывает Средиземье, а такой низменностью занимается! — продолжила Соррун. — Позор! — А всё потому что бестелесный, — важно кивнула Эовин. — Ни жены, ни удовольствия. Он хоть красивый был, как думаешь? — она обернулась на Соррун с искренним любопытством. — Вроде бы да, — поморщилась она, силясь припомнить. — Первозданные… все красивые, по-моему. — Чего же тогда он сплошное некрасивое создает? Красивые и делают красивое. — Может быть, у него были большие проблемы с женщинами, — развела руками Соррун. — Или с мужчинами, — задумалась Эовин. — Такое тоже бывает. Глаз смотрел на них как будто осуждающе. — В любом случае, — строго добавила принцесса. — Это не повод таращиться на женские щиколотки отборного качества без разрешения. — Стыд и позор таким заниматься в вашем положении! — укоризненно потрясла пальцем Соррун. Палантир что-то угрожающе прошипел. — Если вам не везло с женщинами, это не повод смотреть на щиколотки сразу двух, — отрезала принцесса, скрестив руки на груди и вздёрнув нос. — Как некультурно! Око пыхнуло огнём, что-то неодобрительно прошипело ещё раз, моргнуло и исчезло. Именно в этот момент, к сожалению или к счастью, вниз почти свалился Гендальф с посохом наперевес. Он смерил нечитаемым взглядом сначала девушек, потом погасший палантир. — Где? — спросил с недоумением сонного человека, которого разбудили по причине тревоги. — Ушёл, — развела руками Соррун. — Обиделся, — заявила Эовин.