Приёмыш

Всё двигалось к новой семейной жизни. Гарри давно не чувствовал такого счастья. В последний раз оно было в отношениях с Драко. Но даже тогда не хватало маленькой частички — своего ребёнка. Теперь у Гарри было всё: и любимый сын, его гордость, лучший мальчик, умница, спортсмен, красавец, и обеспеченный, прекрасный альфа, готовый взять ответственность за него, Гарри, и за его взрослого пятнадцатилетнего ребёнка. Но. Распроклятое, вечно влезающее в жизнь, когда этого не ждёшь, или желаешь, чтобы оно не произошло… Одним прекрасным утром, когда Гарри готовил завтрак, Теодор признался ему, что встретил другую. И попросил расстаться. Всё внутри Поттера рухнуло от честного признания. Ноги отказались держать вертикально. Слушая телефон, омега не воспринимал больше ничего, даже сгорающую еду, которую пришлось устранять Тому, подбежавшему на запах. В ушах продолжали звучать его слова: — Я очень сожалею, Гарри. Знаю, за такое не прощают, тем не менее прошу, прости. Ты замечательный. Лучшее, что со мной случалось. Я правда был с тобой счастлив и готов был сделать предложение, но… Это как удар молнии. Я увидел её и уже не мог мыслить ни о чём. Сошёл с ума от её феромонов. И осознал, что случилось, кого встретил, уже оказавшись с ней в постели. Прости. Но было бы хуже, если бы я всё скрывал. А ты достоин лучшего. Я искренне желаю тебе счастья, Гарри. Прощай. Телефон с громким стуком приземлился на стол. А он продолжал слушать то, что разъедало сердце. Слёзы стекали по щекам. Что с ним не так? Мало бесплодия, так ещё и это! Почему? Просто… почему? Гарри не знал, что с ним было бы. В какую адскую, бездонную пропасть боли и отчаяния он упал бы, если бы не сын. Крепкие руки, — давно уже не мальчика, а взрослого парня, половозрелого альфы, — подхватили его, не дав упасть. Ни в прямом смысле, ни в переносном. Том прижимал его к своей груди. Обнимал так сильно, так любяще… Волнующе спрашивал, в чём дело, кто обидел, какую страшную новость он услышал… Гарри не выдержал. Он горько заплакал, крича, завывая, обхватывая дрожащими руками руки сына. Прижимаясь к нему. Ища утешения. Защиту. Понимание. Любовь. Которые всегда давал своему мальчику до этого. Как и должно. А сейчас остро нуждаясь в этом сам. Как любой омега, желающий не только любить, но и быть любимым. Неужели один-единственный дефект делает его дефектным во всём и перечёркивает другие достоинства, что у него есть? Как ему дальше себя воспринимать? Гарри почти замкнулся в себе. Почти. Потому что внутри сидела ответственность за чужую жизнь. За ребёнка, который был не готов столкнуться с такими серьёзными последствиями. Он был рядом и день, и ночь, отказываясь покидать Гарри на долгое время. Но всё ещё плохо понимал, что случилось. И как помочь. Это и дало ощутимый толчок — прийти в себя. Перестать пугать сына. И рассказать. Всё, что случилось. Хотя бы просто для того, чтобы облегчить душу. Малость, кроме которой больше ничего не сделать, но очень важно для дальнейшего существования. Когда Том всё узнал… Если бы не необходимость присутствия рядом с отцом, он бы точно выспросил, где Нотт живёт и устроил недоделанному альфе головомойку. Ещё тогда, в самом начале их встреч, Том абсолютно не переваривал ублюдка-Нотта. Из ревности, или чего-то ещё — неважно. Сам факт. Теперь ненависть усилилась. Мысль о том, что всё-таки стоило проломить его череп об стол, съедала юного альфу. Может, если бы они расстались ещё тогда, сейчас бы папа так не страдал? Вся эта злость и ненависть сидела глубоко внутри. Том так и не дал ей выход. Ни в тот день, ни через несколько дней, ни через несколько месяцев. Теодор Нотт стал табу в их семье. Они больше не вспоминали о нём. Пусть живёт своей жизнью, со своим человеком. Это позже, когда Гарри пришёл в себя, снова ощутив вкус жизни, он понял, что альфа тогда поступил по-мужски — сразу признался в измене и попросил расстаться. Он ведь и правда мог скрывать до последнего свою интрижку с другой. Страшно представить, что Гарри бы сделал, если бы сам обо всём узнал, или от посторонних лиц. Если бы ещё выдержал — ведь жить с ощущением того, что тебя просто использовали на протяжении длительного времени… Запой — самое безобидное, что могло бы тогда с ним произойти. А зная, до чего он докатывается в таком состоянии. Сын точно не должен был видеть его таким. Ему нельзя становиться одним из тех пьющих усыновителей, которые спускают свою жизнь в бутылку, а жизнь детей по ветру. Поэтому было решено следующее — к чёрту попытки наладить семейную жизнь с альфами. Теперь он будет сам себе альфа. И вести себя так же, как альфа. Презик в зубы и сверли. Потрахались разок — разбежались. Не нравится — катись, тебя не держат. С того дня тело было доступно для тех, кто привлекал внимание своей внешностью. Сердце же — закрыто навсегда. Оно принадлежало только одному альфе. Только ему Гарри показывал нежную и любящую сторону себя. Том. Его прекрасный, без преувеличения, сынок. Кто бы ни были биологические родители Тома, при его зачатии они явно очень старались. В свои шестнадцать он полностью сформировался как альфа. Когда доводилось гулять с сыном в выходные, Гарри улавливал заинтересованные взгляды омег, обращённых на Тома. — Когда у тебя кто-то появится — скажи мне, я поделюсь презервативами, — пообещал однажды мужчина, в очередной раз увидев попытки какого-то знакомого омеги Тома закадрить его. Тот позакатывал глаза, поворчал, что сам все приобретёт когда нужно. И что вообще его никто не привлекает. Некогда внимание на омег обращать. Правда же крылась в том, что в мыслях юного альфы был омега, не дающий покоя. Образ которого сладок и запретен. От того Том не мог позволить себе встречаться с кем-то. Он чувствовал себя грязным. Ненормальным. Испорченным. Его папа. Тот, кто изначально спас его, подарил любовь и новую жизнь. Именно его Том желал всем телом и душой. Мысли о том, что Гарри — только его и больше ничьим не должен быть, крепли с каждым годом. Кого-то иного он рядом с собой не видел. И не хотел видеть. Да, рядом имелись очень красивые омеги, при желании он мог встречаться с любым. Тем более, что Гарри уделил время тому, как правильно ухаживать за кем-то. Но в том и загвоздка — желания у Тома не было. Всё ещё. Несмотря на телесную перестройку и прочее, что заставляло обычных альф вроде него терять голову и начать трахать всё, что движется. На других не вставало. Дрочил альфа в моменты особенно сильного желания, держа в голове запретный образ обнаженного омеги. Да, однажды он видел тело своего папы. Совершенно случайно, забыл, что тот пошёл в душ, а дверь никогда не закрывал на замок. В тот вечер мысли были наполнены похотью. Он дрочил раза четыре, и ещё ночью, как добивание, приснился сон. Продолжение той сцены, где не было тихих извинений и быстрого реагирования с места, а был оценивающий взгляд, приоткрытая дверца, лукавая улыбка и приглашение. Манящим указательным пальчиком. Против которого он бы не устоял. И не просто бы подчинился, а подлетел, целуя всё, что видит. Даже сейчас, от одной только мысли всё внутри вскакивало как по тревоге. А нельзя! Он шёл к другу в гости, а передвигаться по улице со стояком отвратительно. Если только не дотянуть до ближайшего торгового центра и не осквернить там туалет… — Нет, нахуй. Так нельзя. Ты должен сохранить хоть каплю достоинства! — сам на себя зашипел. Только пинка не хватало для окончательной точки. Раздался знакомый рингтон звонка, поставленный на Рабастана. Том принял вызов. — Что, соскучился? Я уже иду. — Друган! Это Пиздец! С большой буквы, блять, Пиздец! — судя по тону, Рабастан был в полном ауте. — К моему брату завтра вечером приедут родители Беллы знакомиться! Нашли, блять, когда приехать! Мне придётся сегодня хату пидорить, да по магазинам бегать, брательник шведский стол маринует, сама Белла в пекарне застряла! Пиздец! Я ебал в душу эти посиделки! За Рудольфуса и Беллатрикс, конечно, приятно, Том знал их ещё когда мелким был, собственно, позже благодаря этому знакомству он завёл себе лучшего друга, но их планы накрылись медным тазом. Игры, хавчик, выпивка — всё пошло по пизде. А самое херовое — Том прошагал уже больше половины пути. — Заебись. — Сорян, братан! — искренне и в своей манере извинялся тот. — Мне самому только сейчас сказали, я уже Руду выволочку устроил, а ему — хули! Погнал меня с километровым списком в магаз, вот сейчас пиздёхаю. — Понятно. В следующий раз собираемся у меня. Всё, давай. — Замётано. Жду с нетерпением! Папульке привет. Рабсти сбросил вызов, оставляя Тома наедине со своими мыслями. Похоже, придётся всё-таки завернуть в ТЦшку. Может, сходить в кино, или как-то ещё отвлечь себя от поганого чувства облома. — Ебаный в рот.

***

Походил, поплутал, перекусил немного, заглянул в ювелирку, купил интересный браслет с молниями, папа такие любил, и уже через два часа пошагал обратно домой. Навестил друга, нечего сказать. Бездарно проведённый день летних каникул. Вечер придётся коротать в комнате. Едва переступив порог квартиры, Том застыл, как вкопанный. Квартира была наполнена смешанными феромонами, знакомые нотки отца, от которых моментально тяжелело внизу живота, и незнакомый, противный запах некого альфы. Но ужаснее не запахи, а стоны и… шлепки кожу о кожу. Папа позвал кого-то из альф к ним в дом и сейчас, в данный момент, похотливо стонал, отдаваясь ему сполна. — Ещё… Да! Да! Да, Боже…! От услышанного подурнело. Том никогда не слышал их от папы… в такой тональности. А хотел бы. Но так, чтобы они были обращены в его адрес, а не адрес того, кто… Кто это вообще, ёбаный его рот?! Почему отец позволил какому-то недоноску себя…! Ноги сами понесли к чужой спальне. Возбуждающие интонации били по ушам сильнее. Папа был близок. На каждый толчок он всё тише, почти с мольбой, протягивал «да». Мудозвон старался. Делал ЕГО омеге хорошо. Ревность. Злость. Возбуждение. Всё смешалось, отключая разум. Подключая инстинкты. Рука потянулась к ручке двери. Словно некий демон почуял соблазн и специально встал на его сторону, сделав так, что дверь оказалась не заперта. Даже скрипа не слышно. Открывшееся зрелище затмевало собой любой порнофильм из тех, что Тому доводилось видеть. Его папа лежал на кровати на спине, ноги резко раскачивались на огромных плечах неизвестного альфы, скрывающего своё лицо в его шее, да ещё смевшего прижимать омегу за плечи своими ручонками. Омерзительно. До тошноты противно видеть бугая, с таким удовольствием втрахивающего его папу в кровать. Сгибая пополам. Том и не представлял, что омега обладает такой гибкостью. Его тело с годами не потеряло формы. Оно было прекрасно. От кончиков волос, до милых розовых пяточек… Которые Том должен был обхватывать, целовать, покусывать. И двигаться в жарком, узком нутре. Член больно давил на ширинку. Собственные феромоны стали медленно выходить из-под контроля. Ещё немного — и он набросится. Изобьёт неизвестного альфу, которого, не зная, уже люто ненавидит, вышвырнет прочь из их дома, и, к дьяволу, займёт его место. Кожа папы оставалась чистой, но Том оставит метки. Искусает его до крови. Чтобы все видели, кому этот омега принадлежит! Да, чёрт побери, он его отец! Но этого мало! Том должен сделать его своим! Им ничего не мешает. Не может помешать. Плевать на документы и прочее. Только ему можно быть рядом со своим омегой, в каком бы качестве тот ни был. Стон, больше похожий на вой от особенно глубокого движения, словно двинул в солнечное сплетение. Его папа, такой желанный, соблазнительный и цветущий, во всех смыслах… Вдруг распахнул глаза, не столько заметив, сколько почувствовал чужое присутствие. Всё как в кино. При альфе-муже, который застукивает свою омегу с другим. Их взгляды встретились. Вожделеющий и плывущий, тут же сменился на растерянный и стыдящийся. Папа понял, кто и за чем его застал. — Блять… — из горла, откуда только что вырывались горячие соблазнительные стоны, вырвался задушенный вскрик. Поспешно пытаясь отодвинуться и набросить на себя хоть что-нибудь, Гарри ввёл своего гостя в недоумение. — Брысь! — Эй, ты чего? Слишком много? — пытался понять тот, не замечая третьего лишнего. — Брысь, говорю! Наконец, дубина заметил, что они больше не одни. Застывший Том не мог вымолвить ни слова от того, насколько альфа огромный! — Да ладно, я не против тройничка, — нагло протянул тот, пытаясь продолжить то, на чём остановились, тогда как Гарри уже накинул на себя халат. — Это мой сын, идиот!!! До визитёра, наконец, дошёл смысл произошедшего. И то, что пора сваливать. Он стал поспешно искать вещи, выглядя ещё более нелепо. Большой член, как палка, двигался в такт шагам и только усугублял положение. Том не упустил бы возможность зло подкольнуть очередного хахаля, если бы вообще мог говорить. Его разум полностью отключился. Он как загипнотизированный продолжал следить за обоими. Но больше всего за папой, который нашёл халат, перевязав пояс слишком туго. Будто пытался перекрыть кровоток ко всем неприличным местам. А Том… Его рот до сих пор не мог издать ни звука. Но если бы мог, точно опустился бы до скуления и мольбы не скрывать своё тело. Обласкал бы взглядом, если не позволено прикоснуться. Согласился бы даже на то, чтобы ему связали бы руки сзади, но оставили возможность смотреть. И шептать, как же папа красив… — Ну, я пойду? — мужчина, натянувший только джинсы, кофта была перекинута через плечо, большим пальцем указал себе за спину, где был выход. Где истуканом продолжал стоять Том. — Да-да! Иди уже! — сгорая от стыда, Гарри с лёгкостью сорвался с кровати, выпихивая альфу сперва из комнаты, а потом из квартиры. — Можешь не париться. И не звонить мне. Пока-пока! После хлопка закрывшейся двери, омега сполз по стене на банкетку в коридоре. Это конец. Худшей ситуации в жизни не придумать. Как теперь смотреть в глаза сыну? Да из-за увиденного он мог получить психологическую травму! Каким теперь он предстанет в этих добрых, невинных глазах?! Распутный, грязный потаскун... Чувствуя к себе сильнейшее отвращение, Гарри больно оттянул пряди волос. Желание выкурить несколько сигарет, а потом провалиться куда-нибудь под землю, да хоть, блять, под бетон, было нестерпимым. Но он не мог. Ни черта не мог. Потому что первого нет, а второе невозможно! Стало хуже, когда он услышал быстрые шаги. До Тома дошло, что случилось. Гарри испуганно вздрогнул и, как маленький, сквозь ладони смотрел вперёд. Но сын не стал к нему идти, он пролетел мимо, к себе в комнату, громко хлопая дверью. От этого хлопка Гарри повторно вздрогнул. Ну, конечно. Какую ещё реакцию он ждал? Чему он подверг сына? Это всё равно, что оказаться на съёмочной площадке порно. Кошмар! Когда (если — слишком наивно и беспечно) Том начнёт считать его мерзким — никто его за это не осудит. И никакой «секс для здоровья» не станет оправданием. Точно не после того, что Гарри тут выдавал. Как проститутка, бросившая, а потом соскучившаяся по своему ремеслу. — Какой пиздец, а…