༄ ༄ ༄
Утро выдалось чистым и ясным; солнце заливало всю гору, а свежесть травы напоминала о близящемся начале лета. Тан Цзэмин, закатав по колено штаны, стоя в воде расчищал лотосовый пруд, выкидывая из него мусор и обломки камней от разрушенного бортика, пока Шуцзы плавал рядом, поднимая со дна пожухлые листья. Лю Синь сидел на небольшом камне, читая свиток «Восьмеричного благородного пути спасения²» держа его одной рукой, другой помешивая клей в небольшом котелке на огне. Они находились здесь уже пять дней, за которые монах так и не вышел к ним, всё ещё шарахаясь и прячась в лесу. Но Лю Синь изредка ловил любопытные взгляды в спину, подметая двор или разбирая обломки построек. От безделья после того завтрака, они с Тан Цзэмином решили привести это место в божеский вид, чем и занимались последние пару дней. Увидев Лю Синя, оставившего свой меч и взявшего метелку, Тан Цзэмин ненадолго подвис. Картина была сродни тому, что увидеть на благородном рысаке плетеное из сена потрепанное седло. Абсолютно неприемлемо! Попытавшись отобрать метлу, Тан Цзэмин получил только непонимающий взгляд и уперевшийся в его лоб длинный палец, заставивший его остановиться на месте. В Цайцюнь Лю Синь и не таким занимался, – вспомнил мальчик. Но не теперь ведь, когда их жизнь так изменилась! С безмолвного согласия Лю Синя забота и хлопоты о доме на улице Инхуа легли на плечи Тан Цзэмина. А ему, казалось, было только в радость и совсем не хлопотно. Кое-как уговорив своего ифу сесть и заняться чем-то другим, мальчик наскоро привел двор в божеский вид и теперь ковырялся в пруду. Вонь, которую источал Шуцзы, становилась невыносимой с каждым днём – даже Байлинь теперь старался держаться от друга подальше, а сама черепаха то и дело старалась пробраться в постель к Лю Синю и Тан Цзэмину, будя их среди ночи своим смрадом и довольно сопя. Отложив книгу, Лю Синь встал и снял с огня котелок с дымящимся клеем. Найдя вчера его рецепт, юноша вознамерился применить новые знания на практике, подклеив облупившийся верхний слой статуи Будды в главном зале. Он и сам не мог сказать, для чего это делал, однако вид полуразрушенных статуй иногда вгонял его в дрожь. Все эти дни Лю Синь только и делал, что тренировался с мечом в одной из больших комнат или в лесу, да читал книги, маясь от безделья. Тан Цзэмин напротив – чувствовал себя в пустом храме как рыба в воде. Его, казалось, совсем не смущает, что они тут совершенно одни, вдали от людей под самыми облаками. Он чувствовал себя уверенно и свободно, тогда как Лю Синь изредка, но всё же ощущал мороз по коже от мысли о том, что в этом месте было зверски убито больше ста человек. Постепенно это место перестало выглядеть столь убогим и мрачным: листья больше не валялись повсюду, а облупившиеся двери и колонны засияли новыми красками. Им даже удалось починить двери нескольких спален и сжечь те, что были разломаны и в следах крови. Главный зал, в котором сейчас стоял Лю Синь, по этой причине и был открыт, давая обзор Тан Цзэмину. Помня о том, что где-то вокруг бродит странный тип, он старался не выпускать Лю Синя из виду. Быстро закончив с расчисткой пруда, Тан Цзэмин вылез и направился к нему. Уже на подходе к главному залу он услышал грозное ворчание, что Лю Синь бубнил себе под нос. Сразу поняв, в чем дело, он хохотнул: – Давай я приклею. Лю Синь тут же нахмурился, опираясь одной рукой в бок, а другой – на статую. Вскинув брови, он посмотрел на мальчика сверху вниз, словно хотя бы этим взглядом намекая о своём превосходстве, которое за последние дни потерпело значительный урон. Глядя на то, как Тан Цзэмин ловко справляется со всеми делами, как он мог не чувствовать себя подавленным, словно был белоруким невежей, способным лишь на чтение книг? Каким-то образом мальчик умудрился взять на себя все заботы об их быте: он готовил еду, таскал воду, занимался тяжелой физической работой, находил в лесу съедобные дикие овощи, ягоды и коренья, а в добавок к этому не позволял Лю Синю марать руки. Видя всё это, парень чувствовал, как ситуация выходит из-под контроля, словно он был не взрослым, а маленьким мальчиком, которому то и дело запрещалось лезть в грязь и трогать тяжелые острые вещи. И Лю Синя нешуточно пугало, насколько он сам быстро привыкал к этому, находя такую заботу приятной. – Я что, по-твоему, не могу даже кусок извести приклеить? Пойди и приготовь обед, если тебе нечем заняться. Тан Цзэмин опустил голову и покивал, словно безропотно согласился с его словами. А в следующий миг вдруг прыснул: – Если ты сейчас отпустишь руку, то кусок снова отвалится. Лю Синь тут же фыркнул: – Не отвалится. Тан Цзэмин сложил руки на груди, приподняв брови: – Отвалится. – А вот и нет! – А вот и да! С тихим шиком Лю Синь отстранился от статуи и взмахнул рукавами: – Видишь, не отвалилась! – посмотрел он на мальчика сверху вниз, донельзя довольный собой. Тан Цзэмин перевел на статую ленивый взгляд. Пару мгновений ничего не происходило, после чего камень с тихим скрежетом откололся и рухнул на пол. Лю Синю хотелось завыть, словно он придавил его ногу. Не дав Тан Цзэмину и рта раскрыть, он тут же вылетел из комнаты со словами: – Пойду приготовлю обед! Тан Цзэмин тихо рассмеялся, глядя ему вслед.༄ ༄ ༄
Уже после обеда Лю Синь прогуливался по заднему двору храма, пока Тан Цзэмин был занят отбиванием рисовых лепешек. Произошедшее в этом месте всё не давало ему покоя. Поначалу слух об убийствах буддистов не дошел до ушей горожан – стражники изо всех сил старались не допустить утечки информации, чтобы не будоражить взволнованный народ ещё больше. Однако толку в этом было мало – люди как-то прознали о произошедшем и впали в неистовство. Мало того, они также узнали и про резню на горячих источниках. Всё это послужило тому, что сейчас народ как никогда не жаловал главу города – его статус падал с каждым днем всё больше и стремительней. И хотя до новых восстаний было ещё далеко, люди не стесняясь показывали своё недовольство. С городской площади даже был снят портрет Дун Чжунши, а на праздниках больше не звучали благодарственные песни в его честь. Это ли было целью темного заклинателя или же нет – было не ясно. Дун Чжунши, казалось, в последнее время и вовсе не волновали народные пересуды. Пока это не перерастало в общественные беспорядки, он просто не обращал на это внимания, занятый урегулированием конфликтов в остальных городах, а после и вовсе скрывшись за дверьми для уединенной медитации на несколько недель. Лю Синь выдохнул и остановился на месте, заводя руки за спину и смотря на небо. Тучи, показавшиеся на горизонте после обеда, предвещали ещё пару сырых деньков. Ноги Лю Синя уже излечились от ран, однако в пасмурную погоду всегда ныли, отдаваясь небольшой тупой болью к которой он постепенно привык. Решив посидеть немного на скамье, открывающей вид на горы, Лю Синь двинулся в ту сторону. Но неожиданно что-то привлекло его внимание. С минуту посмотрев на раскидистые кусты подле огромного ствола дерева гоа, в которых терялся небольшой ручеёк, он подошел ближе, разводя ветви руками. Расчистив поросль плюща, его виду предстал большой каменный диск, испещренный санскритом по кругу. Проведя пальцами по выбоинам в середине, Лю Синь задумчиво свел брови к переносице. Где-то он уже видел этот символ. Раздумав несколько минут, он стремительным шагом направился внутрь храма. Тан Цзэмин, увидев серьезное выражение лица своего ифу, что пролетел мимо кухни, устремляясь в один из залов, тут же отставил колотушку и побежал следом. Лю Синь стоял у полок, перерывая книги. За всё время пребывания в храме некоторые из них он уже успел прочесть, а некоторые просто лениво просматривал, пытаясь заняться хоть чем-то. – Она точно где-то здесь… Тан Цзэмин подошел ближе, беря с полки книгу в мягком переплете. – Ифу, что ты ищешь? Лю Синь, не отрываясь от своего занятия, пробормотал: – Она должна быть где-то здесь… я точно помню, что ставил её сюда… Он шарил по полке ещё несколько минут, прежде чем воскликнуть, находя взглядом книгу в старой серой обложке: – Нашел! С этими словами он уселся за один из ученических столов, кладя её перед собой. Тан Цзэмин тут же опустился рядом. На старой выцветшей обложке был изображен тот же символ, под которым виднелись потёртые три иероглифа. Обведя их пальцем, Лю Синь прочел вслух: – Добродетель, чистота, энергия. Тан Цзэмин нагнулся ниже, не совсем понимая, чем это так заинтересовало юношу. В большинстве религий существовали свои столпы и в некоторых эти три иероглифа встречались довольно часто. Пока он раздумывал над этим, Лю Синь продолжил: – Я нашел вход на заднем дворе, на двери которого был этот символ. Нужно попасть туда. Весь оставшийся день до самого вечера они пытались понять, как открыть проход, но как бы ни старались – тот всё не поддавался. Лю Синь устало сидел на камне, смотря как Тан Цзэмин обрушивает тяжелый молот на каменный диск, а от того даже пыль не отскакивает. Насколько же силен этот ребёнок… – подумал он, обмахиваясь веером и потирая висок, который острой болью отдавался с каждым новым ударом. – У меня разболелась голова, пойду прилягу. Ты тоже отдохни, не стоит так утруждаться. Вряд ли нам удастся открыть его без ключа, – указал он на выбоины в середине. Тан Цзэмин утер рукой лоб, опираясь на молот, и прохрипел: – Всякий камень можно разбить. – Но не всякий молот на это способен, – встав, Лю Синь направился внутрь, напоследок прося мальчика не задерживаться. Глядя вслед удаляющейся фигуре, Тан Цзэмина вдруг обуяла такая лютая злость, что он не успел даже удивиться, откуда такие темные эмоции вообще всплыли в его груди. Подхватив молот, он нанёс ещё несколько сильных ударов. Я не смогу?! Это я не смогу?! – ярился он в душе, не в силах подавить негодование. Он всегда думал, что отлично подавлял гнев, не позволяя ему пролиться на что-либо и дать понять людям, насколько сильно он может быть зол. Но в этот момент, едва услышав сомнения в его возможностях и насмешку от Лю Синя, Тан Цзэмину вдруг показалось, что этот человек был самым ненавистным существом на всем свете. Тяжело дыша, мальчик посмотрел перед собой, поджимая губы и с хрустом сжимая тяжеленный молот в руке, который весил для него не больше бронзовой чаши. Всю грудь заливало жаром, словно кто-то вылил на него пламя из самого жгучего кратера, после оплетая раскаленными цепями, отсекая всякую возможность вырваться. И сколько бы вдохов он не делал, агония всё не проходила, заставляя злиться ещё сильней. Вслед за этим Тан Цзэмин ощутил дрожь, ломавшую всё тело с головы до ног, выкручивая суставы и едва ли не валя его на землю. Сцепив зубы, он с новыми силами принялся обрушивать молот до тех пор, пока последние солнечные лучи не скрылись за горизонтом. В ушах звенело, но, казалось, совсем не от грохота, а от бьющейся крови, что качало объятое ненавистью сердце в груди. Краем сознания мальчик удивился той злости, что ранее не испытывал никогда и ни к кому – даже к тем, кто был зол к нему или небрежен. Но в этот момент Тан Цзэмину казалось, что его ифу, тот самый, что спас его и столько раз помогал; тот самый, что грел его в лучах своей заботы и нежности, был достоин самого низшего презрения и ненависти за насмешки над ним. Тан Цзэмин было обрадовался тому, что тот спешно ушел, а после пожалел, что не может выплеснуть всю свою ненависть на него. Какого черта! – кричало сознание, но губы лишь сложились в презрительную усмешку, а руки сильнее сжали молот, нанося удар за ударом. Сознание сходило с ума от совершенно новых, доселе неизведанных злых эмоций, затапливающих всё нутро до кончиков пальцев. Ему казалось, что в эту самую минуту он самолично позволяет зверю внутри себя острыми клыками рвать все добрые чувства, разрешая сожрать всё до последней капли и даже обглодать кости. В первые минуты внезапно нахлынувшего безумия, Тан Цзэмин мог ясно мыслить, не позволяя себе сделать ни шагу в сторону храма. Но теперь, когда внутри не осталось ни намека на уважение или доброту, он медленно обернулся в сторону пагоды, крепче перехватывая увесистый молот. Красные путы в глазах словно простелили дорогу до храма, извиваясь по сочной траве. Грудь тяжело вздымалась, всё тело было покрыто холодным потом. Что-то клокотало внутри, побуждая броситься до ближайшего человека и разорвать в клочья, вымещая всю обиду и злость за презрение и насмешки. Моргнув, Тан Цзэмин словно увидел Лю Синя перед глазами, и тут же бросился вперед, чувствуя желание стереть надменность и холодность его взгляда, что совсем не вязался с этим мужчиной. Насколько бы разъярено не было сознание, уставшее тело сделало лишь шаг и запнулось. Рухнув на колени в ручей и уперевшись в каменистое дно руками, Тан Цзэмин замер, распахивая глаза шире. – Что за… – приблизил он к лицу подрагивающие кончики пальцев и провёл под глазами, что светились слабым пурпуром, словно со дна его зрачков то и дело вспыхивают алые прожилки, оплетая синюю радужку. Тан Цзэмин испуганно выдохнул и провёл по воде несколько раз, желая избавиться от иллюзии. Его лицо не может выражать такую свирепость, перекосившую сейчас рот и обнажившую верхний ряд зубов в оскале. Ужас и страх обуял мальчика, гася внутри пламя, словно на то вылили огромный ушат ледяной воды. Испарения от огня, поднявшиеся в голову, затмевали рассудок, оттого всё сейчас виднелось хоть и через слабую, но всё-таки дымку, а не огненный столб пламени. Подобно тому, как в утреннем тумане можно разглядеть силуэт человека, точно также сейчас Тан Цзэмин видел и понимал, что он чуть не натворил, и на кого именно была направлена его злость. Сердце заполошно колотилось где-то в горле, мысли роились, раздражая поверженный рассудок. Тан Цзэмина прошиб озноб. Делая глубокие вдохи и видя не до конца прошедшую ненависть в пурпурном взгляде, мальчик с силой ударил по отражению, желая разбить эту маску жестокого чудища, что словно намертво приникла к его лицу. Двумя руками уперевшись в дно ручья он стоял до тех пор, пока что-то не вынудило его приблизиться к поверхности воды, побуждая разглядеть поближе. Тихий шепот на грани сознания звал к себе и манил окунуться в холодную воду и Тан Цзэмин подчинился, видя сгущающийся туман перед собой и не в силах противостоять ему. Сильный импульс прострелил самое сердце, и в следующее мгновение мальчик рухнул в ручей, ныряя в тот с головой. Когда он было подумал, делая в воде глубокий судорожный вдох, что вот-вот захлебнётся, в разуме вдруг стало блаженно тихо, а сердце замедлило свой ход, ровно отбивая тяжелый ритм в грудной клетке. Вынырнув из ручья и сев на колени, Тан Цзэмин замер с закрытыми глазами на несколько долгих секунд, прежде чем приоткрыть веки, являя насыщенный фиолетовый цвет. Отражение в ручье вытягивало его силуэт; едва взглянув на него, казалось, что человек, сидящий у кромки воды, намного старше своего возраста. То был скорее высокий крепкий юноша, устремивший свой взгляд вперед. Лицо его было окутано мраком и скрывалось от лунного света под раскидистыми ветвями гоа, сливая его со тьмой. Неподалёку в бамбуковой роще раздался тихий треск, являя фигуру в темноте. Тан Цзэмин тут же вскинулся на звук, устремляя хищно суженные глаза в ту сторону, выискивая в чаще оранжевый силуэт. Тонкие бледные губы приоткрылись в оскале, и в следующее мгновение он повёл носом по порыву легкого ветра, вытаскивая из наруча тонкое лезвие ножа, блеснувшее в лунном свете. Когда он уже пригнулся для прыжка и носком сапога задел стоящий молот, который с грохотом рухнул на каменную плиту, из храма раздался окрик: – Тан Цзэмин! А ну живо тащи сюда свою задницу! Я устал слушать этот грохот! Уверен, что звери на горе тоже тебе спасибо за это не скажут! Тряхнув головой, прогоняя темное наваждение, что отступило в считанные мгновения от этого голоса, мальчик тут же перевел растерянный взгляд с ножа на своё отражение, замечая, что всполохи пурпура растворились из глаз, уносясь вместе с бегущей водой. Поднявшись на ноги и убрав нож, Тан Цзэмин поспешил внутрь, стараясь не думать о том, что только что произошло и что пробудило в его сердце злость и свирепость, а ещё желание окропить сочную зелень травы чужой кровью. _________________________ 1. 柳 (liǔ) – иероглиф в фамилии Лю Синя означает иву. 2. Восьмеричный благородный путь спасения – путь, указанный Буддой, ведущий к прекращению страдания и освобождению от перерождения, путем осознания ошибок и исправления прошлого мировоззрения, а также имея ясное представление о причинах своего несовершенства и о методах его устранения.