༄ ༄ ༄
Вскоре вернувшись обратно, он просидел у реки до обеда, пытаясь медитировать. Как бы зол не был он на своего наставника, судя по всему, слова о том, что состояние внутреннего покоя и контроля гнева необходимо – не было пустым звуком. Но как бы мальчик ни пытался, ему всё не удавалось сосредоточиться ни на чем, кроме вчерашних событий. Он отчетливо помнил, как сносил со столов все блюда, разбивая о стены и кроша под ногами; помнил все слова, сказанные в запале, а также и то, каким бледным выглядел Лю Синь, чей профиль так и стоял перед глазами. Тан Цзэмин помнил всё это ясно и четко, однако не мог найти в себе ни толики жалости или вины, не желая ступать на порог храма и видеть ненависть во взгляде юноши. На задворках сознания понимая, что был не прав, в душе он не мог отыскать отклика, чтобы попросить прощения. Мальчик не чувствовал вины, наоборот – вспоминая вчерашние события, он отчего-то снова чувствовал нарастающую злость. Как будто что-то рычащее внутри задирало рогатую голову, беснуясь и просясь выпустить на волю, чтобы вдоволь нарезвиться и успокоиться, лишь вкусив чужой крови, как и вчера. Изо всех сил стараясь подавлять эмоции и чувства, Тан Цзэмин пытался сосредоточиться на внутреннем покое и привести ци в порядок. Но вскоре понял, что ни первое, ни второе ему не удается: покой был напрочь сметен каплями крови, что разбивались о кухонный пол с руки юноши, а ци снова скрылась, будто и не текла никогда по его меридианам. Когда злость с новыми силами заклокотала внутри, а кровь застучала в затылке, Тан Цзэмин напрягся, слыша за спиной тихие шаги, приближающиеся к нему. Закатив глаза и чуть повернув голову, он увидел Лю Синя, одетого в чистый внутренний халат, ступающего по траве босиком. «Ну надо же», – усмехнулся Тан Цзэмин про себя, отворачиваясь, – «какие мы чистые с самого утра, а лицо так и светится… кстати, чем оно там светится у него?» – вновь обернувшись, мальчик с прищуром окинул ничего не выражающее лицо юноши, и вновь отвернулся. – «Конечно. Сухой и неинтересный, как и все его книжки». Невольно скосив взгляд на себя, Тан Цзэмин почувствовал отвращение к своему внешнему виду, ведь сам он выглядел не лучшим образом, сидя в до сих пор мокром и кое-где порванном халате, провонявшим грязью и речной водой. Лю Синь с тихим стуком поставил небольшой столик с чайничком на нем и единственной пиалой из голубой глины. Даже не смотря на то, что легкий ветерок витал вокруг них, отчетливый приятный аромат отвара окутал Тан Цзэмина, заставив заинтересованно покоситься на юношу, расположившегося справа от него. Лицо Лю Синя не выражало никаких эмоций. Ничто в нем не говорило ни о злости, ни об обиде. Словно только аккуратно зашитый рукав на локте был единственным напоминанием о вчерашнем вечере. Приподняв рукав, Лю Синь медленно наполнил чашу полупрозрачным отваром и пододвинул её Тан Цзэмину, на что мальчик тут же фыркнул, отворачиваясь. – Травить меня будешь? – он помнил о мерах наказания Гу Юшэнга, который называл это «новым этапом тренировок» всякий раз, стоило мальчику только провиниться перед ним или ослушаться. – Пей. – …Что это? – принюхался Тан Цзэмин. Настоящий голод пробудился от вкусного запаха и мальчик вдруг вспомнил, что не ел уже сутки. – Просто выпей, – устало выдохнул Лю Синь, прикрывая на пару мгновений глаза и отворачивая голову в сторону реки, так и не встретившись глазами с мальчиком. Присмотревшись чуть внимательней, Тан Цзэмин понял, что ранее ошибся. Лицо Лю Синя действительно не отражало никаких обид или злости, но было явно бледнее, чем обычно, а под глазами пролегли заметные серые тени, давая знать о бессонной ночи. Поджав губы, мальчик в одно движение повернулся, подсаживаясь ближе к столу. С пару секунд недоверчиво посмотрев на чашу, он в три глотка осушил её и, сложив руки на груди, точно также, как и Лю Синь, отвернулся в сторону реки. Прошла лишь пара минут, спустя которые Тан Цзэмин вдруг глубоко и легко задышал, чувствуя, как что-то внутри с шипением плавит ненавистные цепи, паром сметая завесу перед глазами и давая понять и осознать в полной мере, что и с кем он творил в последние дни и кого именно он назвал… скотиной. Река постепенно теряла свои очертания, и лишь тогда Тан Цзэмин понял, что глаза заволокло пеленой слез. Опустив скрещенные на груди руки, он растерянно шарил взглядом перед собой, не находя смелости повернуться на юношу. Девятый вал накрыл с головой, погребая жгучую ненависть внутри, оставляя только стыд и потерянность. Спустя несколько попыток, Тан Цзэмин всё-таки сумел поднять глаза на Лю Синя, да и то лишь на пару мгновений, после чего вновь виновато опуская их на маленький столик. Вся его фигура, ещё пару минут назад источавшая уверенность и надменность, съежилась, будто стараясь стать ещё меньше, а может и вовсе – провалиться под землю. Хищный зверь внутри превратился в маленького щенка, скулящего сейчас и раздирающего сердце своими острыми коготками. Спустя ещё пару минут Лю Синь первым нарушил молчание: – Это успокаивающий отвар на основе последнего лепестка парящего лотоса, что у меня был, – сказал он, всё также не смотря на мальчика. – Я понимаю, что новая местность и тишина этой горы тебе надоела, вечером я отвезу тебя обратно в город. «Город?» – переполошился Тан Цзэмин в душе, растерянно смотря на то, как юноша ставит в центр подставки голубую чашку и поднимается вместе со столиком, чтобы уйти. – «Какой ещё город? Вонючий Яотин? Я не хочу в Яотин!» – но как бы ни кричал мальчик внутри, он не посмел повысить голоса вслух. Приподнявшись на коленях, он взволнованно произнес Лю Синю в спину: – Ифу, прости меня и не отсылай обратно! Ты прав, ты во всём прав, я просто испугался и переволновался, только прошу, не отсылай обратно! Лю Синь остановился на одном шаге. Казалось, он тщательно взвешивает все «за» и «против» этой просьбы, а Тан Цзэмин в это время уже принял решение, что если услышит отказ, то тут же упадет ниц перед ним, моля о прощении и будет ползать в ногах до тех пор, пока его не простят. Он так или иначе вернется на эту гору! Он не позволит своему ифу находиться здесь одному! Но он не хотел делать это в тайне – у него и так было много секретов, что тяготили душу и сердце день ото дня. Лю Синь тихо выдохнул, придя, наконец, к решению: – Ступай и убери весь бардак, что ты учинил. Тан Цзэмин почувствовал, как всё нутро заливает солнечным светом, прогоняя тревогу и темноту. С готовностью вскочив на ноги, он уже понесся в сторону кухни, как услышал вдогонку: – А также приберись в библиотеке, которую ты разворошил в первые дни, а после перепиши все книги и свитки, что ты разорвал и испортил. Голос юноши был прохладным и серьезным, не терпящим возражений. Пройдя мимо застывшего мальчика, что пристыжено приподнял плечи, он скрылся в пагоде, плотно закрыв за собой дверь. Весь день Тан Цзэмин носился по всему храму. Казалось, он был везде одновременно, исправляя причиненный ущерб. Лю Синь всё также не смотрел на него, сидя на внутреннем крыльце за столом и выписывая что-то из книг в свою собственную, что вечно носил с собой. Мальчик то и дело проносился мимо него то с метлами, то с кипами свитков, бросая на юношу жалобные взгляды, желая уловить хоть мгновение блеска плавленого золота. Но Лю Синь неотрывно занимался своими делами, не обращая на него внимания. Более-менее устранив беспорядок, Тан Цзэмин не забыл и про поздний обед. Найдя на кухне двух куриц, что притащил вчера Лю Синю словно дикий звереныш с охоты, он отнес их к берегу реки, где обычно рыбачил монах, а после вернулся и воссоздал вчерашний испорченный ужин, разбавив его излюбленными сладостями юноши, насколько позволил того скудный провиант. За трапезой Тан Цзэмин так и не нашел слов, кроме извинений, на что Лю Синь лишь кивнул, продолжая есть в тишине, тогда как самому мальчику и кусок в горло не лез, несмотря на то, что он был жутко голодным. Это был первый раз на памяти Тан Цзэмина, когда их обед проходил в таком неловком гнетущем молчании, где одного из них сжирало чувство вины, а другой был подавлен и отстранен. Уже поздним вечером, когда пришло время готовиться ко сну, Тан Цзэмин неуверенно переступил порог комнаты, переводя растерянный взгляд с Лю Синя, уже лежавшего под одеялом, на вторую циновку, которой они никогда не пользовались. Словно заметив его метания, юноша с тихим вздохом откинул край своего одеяла, на что мальчик едва не подскочил от радости до потолка. В мгновения ока скинув с себя верхний халат, он юркнул под ткань, прижимая к себе теплое тело. Лю Синь хотел было отвернуться спиной, но сильные руки тут же оплели его талию крепче, а холодный нос уткнулся в шею. Тан Цзэмин, поверхностно дыша, замер, прислушиваясь и страшась, что вот-вот его оттолкнут, но Лю Синь лишь неловко положил руку поверх его плеча, прикрывая глаза. Мальчик глубоко вздохнул, лицом потираясь о его шею и несколько минут подбирал слова, прежде чем несмело спросить: – Ты… злишься на меня? – …Нет. – Почему? – искренне удивился Тан Цзэмин. Лю Синь молчал несколько мгновений, прежде чем тихо ответить, глядя на темную стену перед собой: – Потому что ты – моя семья. Нас с тобой всего двое в ней, как мы можем злиться друг на друга всерьёз? Сердце Тан Цзэмина сжалось после этих слов, и к горлу подступил горький ком. Сморгнув слезы, он тяжело прерывисто задышал, утыкаясь мокрым лицом парню в шею, тут же ощущая теплые губы на лбу и капли в своих волосах, что непрерывным потоком текли по щекам юноши. – Не плачь, – дрогнувшим голосом тихо сказал Лю Синь, притягивая мальчика к себе ближе. Тан Цзэмин до крови прикусил губу, понимая, что единственной скотиной из них двоих был он сам. Напоминание: простой отвар из лепестков парящих лотосов помогает при искажении ци на ранних этапах, а также имеет мощный успокаивающий эффект. Когда Лю Синь нанюхался букетиков от Сяо Вэня, спровоцировавших нестабильность его эмоций, лекарь отпаивал его отваром на основе этих цветов.Глава 77. Последний лепесток
19 марта 2021 г. в 16:04
Раздражающий солнечный луч мазнул по лицу, путаясь в длинных ресницах. Дрогнув несколько, веки тяжело приоткрылись, и пара синих глаз посмотрела прямо перед собой, едва различая очертания навесного карниза.
Тан Цзэмин схватился за голову, привставая и морщась, оглядываясь по сторонам. Чувствуя, как голова раскалывается от стучащей в висках крови, он издал тихий стон. Он лежал на твёрдом дощатом полу заднего крыльца. Отсюда виднелся и ручей, и то самое дерево, возле которого он оставил вчера свой тяжелый молот.
С тихим кряхтением привстав и придерживаясь за балку, Тан Цзэмин ощутил, как всё тело ломит и выкручивает от боли, а ноги гудят так, словно он побегал всю ночь напролет. Так он чувствовал себя только однажды – когда переборщил с вином и промучился от сильного похмелья весь день, превозмогая боль и усталость, а также сильную жажду.
Тяжело сглотнув и уставившись на ручей, Тан Цзэмин приблизился к нему и тут же упал на колени, желая зачерпнуть воды и промочить саднящее горло.
Протянув руки, он тут же подавил громкий крик, уставившись на окровавленные ладони. Подскочив с земли и осмотрев себя сверху донизу, он едва устоял на ногах от вида этой картины, опираясь о большой камень.
Его сапоги были в грязи, а подол халата кое-где рваным с налипшими сгустками чего-то темного; весь торс и руки до локтей были перемазаны засохшими разводами багряной крови, которая, припекаясь на солнце, источала жуткий металлический смрад со сладкими нотками.
Тан Цзэмин тяжело дышал, не в силах остановить панику, подкатывающую к горлу, а в следующее мгновение согнулся, падая на колени и опустошая желудок. Зайдясь в приступе сильного кашля и делая рваные судорожные вдохи, он трясся от страха и боли, вновь прострелившей грудь, словно под его рёбра с каждым сделанным вдохом вгоняли кинжал.
– Я кого-то убил, я кого-то убил, – в панике шептал Тан Цзэмин, обхватив голову руками.
Кое-как доползя до ручья, он рухнул в него, принявшись стирать разводы крови, которая оказалась даже на шее и лице. Казалось, он весь ею пропитался и даже его тёмные волосы приняли багряно-коричневый цвет. Крови было так много, что это явно была не курица и не фазан, которых он видел днем.
Подвывая и горестно плача, он с остервенением отмывался от чужой крови, краем глаза подмечая, как ручей принимает красный цвет, уносясь дальше по лесу.
При мысли о том, что в бамбуковой роще был всего один человек, а судя по кровавым следам именно там Тан Цзэмин и провёл прошлую ночь, стало совсем невыносимо.
Накрыв руками лицо, он зарыдал, не в силах остановить ужас, сковавший сердце.
Он не знал, сколько просидел так, содрогаясь от всхлипов, но звук из храма привел его в чувства.
Рассекаемый воздух меч чистым звоном отскакивал от бумажных стен, неуловимым эхом разносясь по округе. За все эти дни Тан Цзэмин уже привык слышать его, поэтому понимание о том, что Лю Синь уже проснулся, привело его в животрепещущий ужас. Не хватало ещё того, чтобы он увидел его в таком состоянии: с чужой кровью на руках и ножом, валяющемся у ног!
Подавив боль и страх, Тан Цзэмин приподнялся на дрожащих ногах и принялся в спешке приводить в порядок округу: стирая кровь с камней и заметая её валяющимися повсюду листьями. После он спустился к реке и нырнул в неё с головой, подавляя в себе желание утопиться, позволяя воде унести остатки крови. Солнечное утро никак не вязалось с трагичностью на душе, но больше хотя бы не бесило, точно раздражающий голод наконец отступил. Подумав об этом, Тан Цзэмин едва удержался от нового приступа тошноты.
Полчаса потребовалось на то, чтобы он хоть немного привел мысли в порядок и двинулся в лес. Больше всего на свете ему хотелось бежать без оглядки, но осознание своего проступка толкало мальчика в спину. Он должен был увидеть дело своих рук этой ночью и ответить за это. Он шел, едва различая дорогу от застилавших глаза слез, видя кровавую дорожку, ведущую в чащу.
«Я загнал человека, я загнал человека», – стучало где-то в затылке, отчего Тан Цзэмин пару раз падал на землю, содрогаясь в приступах ужаса и вины. Тяжкий грех грузом обрушился на сердце, едва позволяя сделать хоть вздох.
Не было ни мыслей, ни вопросов: что с ним происходило и почему? Что послужило его безумству и что подтолкнуло его выхватить нож, а также что пробудило в нём такой голод, который неспособно было утолить ни едой, ни питьем – лишь кровь помогла мальчику немного облегчить жажду, что и позволило ему сейчас в более-менее здравом рассудке продвигаться вперед.
След крови стал намного ярче и гуще, когда Тан Цзэмин подбрел к небольшому обрыву. Поваленное рядом трухлявое дерево обнажило свои корявые корни, уже поросшие мхом. Чуть повернув голову, мальчик увидел свой окровавленный отпечаток руки, уже впитавшийся в зелень.
На осознание того, что стоит сделать лишь шаг, и он увидит тело, потребовалось долгое время, за которое Тан Цзэмин пережил ещё один приступ, в котором чуть не задохнулся от ненависти к себе. Тяжело дыша и сжимая кулаки, он подломлено шагнул к краю.
Перед глазами тут же потемнело, стоило ему лишь увидеть оранжевый окровавленный цвет у подножия в середине корней.
Тан Цзэмин упал на колени, глядя перед собой и комкая в руках окровавленную грязь и траву.
Мертвое тело рыжей пумы, лежащей внизу, почти полностью растащили за ночь росомахи, полязгивая сейчас пастями вдалеке, не решаясь приблизиться к человеку.
Тан Цзэмин едва не потерял сознание от оглушительной волны облегчения. Валун с сердца рухнул под ноги, раскалываясь по частям, но остаточное чувство вины продолжало душить его глотку, позволяя делать лишь поверхностные вдохи, словно напоминая собой тяжкий проступок.
Мальчик оперся спиной на трухлявое дерево и поднял мутный взгляд на стебли перед собой. Он долго сидел так, успокаивая едва не свихнувшееся сердце, прежде чем увидеть меж деревьев толстячка, спокойно бредущего к реке с котелком и удочкой. Лишь спустя час Тан Цзэмину наконец удалось справиться с душевными муками.