༄ ༄ ༄
Глубокой ночью Лю Синь проснулся от тихого пения, доносящегося снаружи. Кто-то тихо читал скорбные сутры, находясь во внутреннем дворе храма. Даже отсюда Лю Синь слышал запах зажженных благовоний и свечей. В первые секунды он почувствовал тревогу в сердце, которая почти сразу же отступила, едва парень услышал тихий плач, разбавляемый пение. – Он оплакивает их, – тихо сказал тоже проснувшийся Тан Цзэмин. Лю Синь коротко кивнул и сел на циновке. Накинув на его плечи верхний халат, мальчик уселся рядом. Они слушали скорбную песнь чуть меньше часа, пока та совсем не утихла, сменяясь горестным плачем. Поднявшись и выйдя из комнаты, они прошли по коридору, шаркая ногами, чтобы заранее оповестить о своем присутствии пугливого монаха. Тот обнаружился сидящим на полу посреди внутреннего двора. Круглая фигура невысокого мужчины выглядела одинокой в своих страданиях, отчего юноша и ребенок почувствовали тоску и жалость к этому человеку. Тан Цзэмин приблизился к парню, тихо говоря: – Видишь, слухи не всегда лгут. Пение, которые слышали местные, принадлежало ему. Лю Синь также тихо ответил: – Но я ни разу не слышал, чтобы он пел в лесу. – Молебные сутры читают обычно в тех местах, где произошли убийства. Кивнув и плотнее закутавшись в халат, Лю Синь спустился по лестнице. Медленно подходя к всхлипывающему толстячку, он осторожно позвал: – Достопочтенный монах… Мужчина вдруг поднял голову, напрягшись всем телом. Было видно, что он тщательно раздумывает, пуститься ли вновь наутек или остаться. Метания монаха прослеживались со спины и длились некоторое время, после которого толстячок принял решение и повесил голову, продолжая содрогаться от всхлипов. Обогнув мужчину, Лю Синь присел перед ним на колени. Тан Цзэмин последовал за ним. – Моё имя Лю Синь, а это Тан Цзэмин, – представил их парень, чувствуя себя так, будто и в самом деле приручает пугливого зверя. Монах медленно поднял лицо, на котором сияло два покрасневших чуть припухших от слез глаза. Внешние уголки век были опущены, что придавало его виду жалостность, граничащую с печалью. Он сипло сказал, шмыгнув носом: – А я Лу. – Просто Лу? – Я… не помню фамилию. Лю Синь кивнул, спрашивая: – Вы можете рассказать, что здесь произошло? Монах вдруг снова закатился в рыданиях, закрывая руками лицо. Дождавшись, пока очередной приступ плача пройдёт, Лю Синь протянул ему платок. От души высморкавшись в расшитую цветами ткань, мужчина, заикаясь, сказал: – Я н-не смогу вам п-помочь... Я ничего не знаю о той ночи. Тогда… настоятель отправил меня с горы, чтобы сделать закуп риса, но в городе я случайно з-забрел в одну из таверн… Я не монах ещё на самом деле, только послушник, так что… Лю Синь понимающе кивнул. Должно быть, решив нагуляться напоследок, мужчина провел ночь перед возвращением в городе, что и спасло ему жизнь. Всхлипнув, тот вновь заговорил: – Когда я вернулся утром, то увидел, что все в храме мертвы. Тела лежали повсюду… старики и дети, искореженные и едва узнаваемые. Я-я не так давно знал этих людей, н-но они были добры ко мне, – подвывал он, утирая дорожки слез. – После этого я мигом бросился в город, чтобы оповестить стражу. Они допрашивали меня несколько часов, после чего отпустили, не узнав ничего важного. Несколько дней я провел в городе, но единственная крыша над головой, которая у меня была – этот храм. Мне некуда было больше пойти, а в городе начались беспорядки, поэтому я вернулся сюда, чтобы каждую ночь чтить память братьев. Тан Цзэмин раздумывал пару секунд, прежде чем спросить: – Стражники искали здесь что-то? Монах вздрогнул, прижимая руки к груди в беззащитном жесте, и уставился на Лю Синя круглыми испуганными глазами: – Господин, в-вы тоже стражник? Юноша отрицательно покачал головой и только тогда толстячок испустил облегченный вздох. Лю Синь поразился, каким доверчивым и одновременно пугливым был этот человек. Его вид собрал в себе и мягкость и некую беззащитность, а выражение его лица и поведения то и дело говорили, что он был человеком кротким и способным проявлять доброту и доверчивость к первому встречному. В целом этот толстячок скорее напоминал добродушного булочника, но никак не монаха. Надень на него чистую рясу и дай в руки молитвенный барабан вместе с четками – тот всё равно не стал бы похож на него. После того, как Лу немного пришел в себя, его живые глаза то и дело бегали по двум незнакомцам, словно те были лучом его спасения в эту долгую скорбную ночь. Поначалу он прятался, так как не был уверен, что эти люди пришли не для того, чтобы закончить начатое. Но убедившись, что эти двое хоть и были странными, спали вон в одной постели и вели себя скорее как пара на отдыхе, Лу облегченно выдохнул. А после, когда притерся к их соседству, даже стал болеть то за одного, то за второго, искренне переживая при каждой их перепалке. И когда стал замечать, что Лю Синь то и дело читает свитки и книги, доступные лишь настоятелям, то и вовсе обрадовался, решив, что тот тоже являлся монахом. Настоятель как-то сказал ему, что высшая цель их существования – служить господину. Вспомнив об этом, Лу вдруг распахнул сверкающие озарением глаза, глядя на задумавшегося Лю Синя. Толстяк Лу не помнил ни откуда он родом, ни кем были его родители. Его продавали и покупали за три медяка как осла для черной работы, пока он не сбежал от одного вечно пьяного пекаря. А после, когда настоятель нашел его, то по доброй воле стал прислушиваться к учениям, беспрекословно следуя наставлениям и найдя наконец своё место среди добрых людей. Тан Цзэмин прервал его мысли: – Так что там со стражниками? Утеревшись рукавом, Лу ответил: – Когда они пришли сюда, то вели расследование чуть менее двух часов, а после, когда пришла какая-то женщина, то просто забрали тела с собой и ушли. Больше я ничего не видел. Тан Цзэмин спросил: – Как выглядела та женщина? Монах раздумывал пару секунд, после чего ответил: – Такая… высокая, тощая и лицо у неё, будто ей сковородой двинули, а глаза как у дохлой рыбы. Тан Цзэмин поджал губы, прижимая костяшки ко рту и не давая смешку вырваться. Монах, уловив движение мальчика, тоже прыснул. Он так давно не говорил с другими людьми, что сейчас впервые за долгие месяцы чувствовал себя человеком, чуть ли не плача от радости. В следующее мгновение они оба выпрямились под серьёзным взглядом Лю Синя и стерли улыбки с лиц. Юноша оглянулся, думая о том, что судья гильдии прибыла слишком уж быстро, а значит его подозрения о том, что та была причастна к событиям в Яотине, не были беспочвенны. Она явилась сюда с намерением как можно скорее закрыть расследование, словно не позволяя кому-либо найти здесь нечто важное. А поскольку стояла она явно не на стороне Яотинского руководства, это может пригодиться Дун Чжунши, который судя по всему уже и думать забыл об этом деле. Сосредоточившись на главном, Лю Синь вновь повернулся к монаху. Достав из-за пазухи листок, он протянул его толстячку: – Лу, ты знаешь, что это за символ? Тот смотрел на него несколько мгновений, после чего растерянно кивнул, что-то припоминая: – …Кажется, точно такой же рисунок был выгравирован на медальоне настоятеля. Он не снимая носил его на груди. Тан Цзэмин поднялся, отряхивая колени и подавая руку Лю Синю. Он спросил: – Лу-гэ, ты видел этот символ где-нибудь ещё? Глаза монаха тут же округлились ещё больше, когда он обернулся на мальчика. Даже когда он прибился к этому храму после нескольких недель блужданий по горам, его никто не называл в этом месте «братом». Шмыгнув носом, Лу тут же подскочил с пола и уставился на ребёнка, кивая, словно болванчик: – Я знаю! Я знаю, где он! – с этими словами он понесся внутрь главного молебного зала, поддерживая свою рясу и едва ли не подпрыгивая от волнения. – Я видел, что вы отремонтировали статуи и привели храм в порядок. У самого меня не было сил… так что, – обернулся он, зазывая их за собой. Лю Синь и Тан Цзэмин непонимающе переглянулись и тут же двинулись следом за внезапно переполошившимся толстячком. Лу крутился вокруг той самой статуи Будды, которую ещё недавно ремонтировал Лю Синь… точнее, Тан Цзэмин. Он то и дело оглядывался по сторонам, что-то бормоча себе под нос, пока двое наблюдали за ним, вскинув брови. – Так жалко… так жалко… – Лу-гэ, что ты ищешь? – спросил Тан Цзэмин, почесывая бровь. Глаза монаха засверкали нездоровым блеском, когда он нашел взглядом тяжелый молот, прислоненный к стене у входа. Тут же с натуженным хрипом подхватив его, он крикнул, закружившись от тяги: – Поберегись! И шарахнул им по статуе. Будда в ответ пошел трещинами, однако остался сидеть на постаменте непоколебимым. Лю Синь неловко поджал губы, и склонил голову к плечу, переводя взгляд на Лу. Тан Цзэмин накрыл ладонью лицо. Монах тяжело со свистом дышал. Казалось, силы покинули его после одного удара тяжелым молотом. Он никогда раньше не занимался тяжелой физической работой. Всё, что ему доверяли в храме, – помогать повару на кухне, но не позволяя проявить всё своё истинное мастерство. Монахи здесь питались очень скромно, поэтому максимум, что мог толстяк Лу, – это со скучающим лицом дни напролет помешивать клейкий рис в чане, да нарезать ростки бамбука, то и дело мучаясь от желания испечь горы пирожков и бобовых пирожных. Хотя бы их, что уж говорить об остальном… – Статуя… – уперся Лу руками в бока, прогибаясь в пояснице, чтобы размять спину: – Её нужно разбить. Тогда, когда стражники пришли сюда с той женщиной, они вынюхивали что-то несколько часов, не обращая внимания на… на тела. Я нашел медальон старшего настоятеля неподалеку и мне ничего другого не оставалось, как спрятать его в статуе, – замешкавшись, он тут же неловко поклонился Будде, складывая руки в молебном жесте. – Настоятель никогда не расставался с ним и высоко чтил этот медальон, я не мог позволить ему затеряться, но и прибрать к рукам никогда не посмел бы. Посмотрев на Тан Цзэмина, Лю Синь глазами дал понять, что от него требуется. Мальчик тут же подхватил молот и скучающе провернул его в руках. Глаза монаха от этой картины стали похожи на совиные. Открыв рот, выглядя как толстый цыпленок, он уставился на Тан Цзэмина, тыча в него пальцем и едва не подскакивая на месте, а сам мальчик довольно усмехнулся, подбрасывая молот и перехватывая его крепче. Лю Синь сказал, утягивая толстяка Лу за собой: – Отойдём-ка. Когда они отошли на пару шагов, Тан Цзэмин помахал им рукой, прося удалиться ещё на несколько. И только когда Лю Синь и толстяк вышли за самый порог, выглядывая из-за дверей, мальчик занес молот за плечо и обрушил его на статую. Грохот тут же затопил собой всю комнату, когда камни и иссушенная известь посыпались на пол, скрывая за завесой пыли и Будду и самого Тан Цзэмина. Кашляя и отгоняя от себя оседающие белые облака, Лю Синь, размахивая широкими рукавами, прошел внутрь. Лу уже семенил за ним следом, выглядывая из-за его плеча. Тан Цзэмин откинул молот, стоя посреди комнаты. Повернувшись к Лю Синю, он протянул ему круглый медальон, что был в половину его ладони. Неожиданно оказавшись тяжелым для своего размера, он мягко скользнул в руку юноши, который тут же крепко сжал его. Почти полная растущая луна освещала подлесок и дерево гоа, когда трое вышли из храма, приблизившись к круглому диску. Как оказалось, монах и знать не знал об этом проходе и был удивлен, вновь открыв рот и тыкая пальцем. Он провел здесь полгода, но даже понятия не имел, что медальон настоятеля является на самом деле ключом в тайную дверь на заднем дворе, на котором сам Лу и был-то всего пару раз. Он должен был стать настоящим монахом только после обряда посвящения, когда выучит все догмы и правила, а также докажет свои чистые помыслы и поступки. Не желая сеять даже крохи разочарования в себе перед этими людьми, толстяк Лу то и дело носился по поручениям, ведя благочестивую жизнь, пока однажды не сошел с тропы, решив нагуляться напоследок, ведь отродясь не ведал свободной жизни. Кто же знал, что тот самый поступок и спасет ему жизнь? Лю Синь уже потянулся к двери, когда Тан Цзэмин перехватил его руку, осторожно отнимая ключ. – Давай лучше я. Кто знает, что за той дверью. Лю Синь хотел было что-то сказать, но мальчик, словно предвидя отговоры, уже наклонился, опуская медальон в пазы. Несколько секунд ничего не происходило, за которые Тан Цзэмин возился с замком. Несмотря на то, что ключ как влитой вошел в дверь, провернуть его никак не удавалось – тот словно замер в одном положении, не желая двигаться с места. Лю Синь не выглядел удивленным или раздосадованным, утвердившись в догадке о том, что дверь открывается лишь в полнолуние. Подняв глаза к почти полной луне, он выдохнул: – Лу, жители этого храма… они были людьми или заклинателями? Толстячок почесал в затылке и ответил: – Я не знаю, но старшие и младшие настоятели часто медитировали и вели добропорядочный образ жизни. Они никогда даже не ругались между собой и не… ну… не колдовали и не упражнялись с мечами, как вы, господин. Но если они и были заклинателями, то слабыми, иначе отразили бы нападение, верно? – побарабанив по подбородку пальцами, он поднял глаза к небу. – А будь они простыми людьми, то зачем бы им медитировать? Лю Синь хотел было сказать, что для медитаций вовсе необязательно быть заклинателем, но голос Тан Цзэмина прервал его: – Чтобы накопить ци… – задумчиво произнёс мальчик себе под нос, а после напрягся всем телом, поворачиваясь к Лю Синю. – Я читал в книгах Сяо Вэня, что медитации нужны для накопления энергии в теле. Лю Синь кивнул, подходя ближе и садясь рядом с Тан Цзэмином, который уже развернулся обратно, желая возобновить попытки открыть дверь. – Оставь. У тебя всё равно не получится. Тан Цзэмин повернул голову, искренне удивившись: – Почему это? Просто подожди немного, я уже почти открыл. Он ведь убил всех явно из-за того, что находится там, – добавил мальчик чуть тише, чтобы топчущийся за их спинами монах не услышал. – Мы должны туда попасть. Лю Синь с легкостью вынул круглый медальон и сказал, протягивая руку к двери: – Видишь эти символы, – указал он на выбоины, – они идут в ряд от убывающей луны к растущей и лишь в полнолунии находится скважина для ключа. Дверь можно открыть только при полной луне, которая появится на небе через неделю. Нам нужно ждать. Тан Цзэмин спросил, разглядывая дверь: – Но что, если этот человек убил всех из-за того, что ему не позволили войти? И что, если когда мы откроем двери, он явится сюда? Лю Синь думал об этом в последние дни, просчитывая и такой исход. Но тот факт, что дверь уже успела порасти плющом и разросшимися кустами за несколько полнолуний, свидетельствовал о том, что никто даже и не пытался пробраться внутрь этого места. Найти ключ и дождаться полной луны – не такое уж большое дело, а значит, храм вырезали не из-за отказа предоставить проход. К тому же, Мао Цимэй был сильным темным заклинателем и вполне мог вскрыть эту дверь, приложив даже малое количество сил. Ведь будь проход под защитой сильного светлого заклинания, ему не потребовался бы такой фактор, как полнолуние. Сильные заклинания поддерживались энергией своего владельца, который вполне мог питать дело своих рук, а слабые – способны черпать энергию лишь из других источников. Лю Синь задумчиво протянул, ведя пальцами по фазам луны: – Скорее это похоже на то, что тот, кто наложил это защитное заклинание, сделал это, чтобы внутрь невозможно было пробраться без его ведома и позволялось лишь раз в месяц. А это значит, что все в этом храме были простыми людьми.Глава 78. Фазы луны
24 марта 2021 г. в 12:22
Следующие три дня Лю Синь провёл за изучением книг и свитков, ломая голову, как открыть дверь. Защитный механизм был столь мудреным, что становилось ясно – ни грубой силой, ни отмычками его не открыть. Несмотря на ежедневное изучение местных писаний, ему так и не удалось разгадать письмена на древнем языке, похожем на санскрит, что испещрял собой диск по кругу. Однако кое-что Лю Синь всё же выяснил: судя по всему, дверь находилась не только под защитой ключа, но и слабого заклинания, не позволяющего войти внутрь так просто, о чем свидетельствовали почти стертые символы у замочной скважины. Придя к такому выводу, Лю Синь оставил книги и принялся подкармливать монаха, который всё чаще мелькал в подлеске, выглядывая из-за деревьев и полагая, что его толстую фигуру может прикрыть стебель бамбука или папоротниковый куст.
Проснувшись в один из дней, Тан Цзэмин не обнаружил спящего рядом Лю Синя. Мигом подскочив, он отправился на поиски, но ни в библиотеке, ни в бамбуковой роще юноши не было. Оббежав весь храм несколько раз, мальчик нашел его у реки.
Лю Синь, в закатанных по колено штанах и белой нижней рубахе, стоял в воде, выбрасывая то одну, то другую руку, окуная их в ледяную реку.
Тан Цзэмин всё ещё ощущал тяжесть вины за те дни, потому проглотив горький ком, понуро побрел по склону вниз.
Хоть Лю Синь и не говорил об обидах, мальчик видел, каким неуверенным тот стал на кухне, просыпая то соль, то крупы. Поэтому отбросив мысли о мясе, Тан Цзэмин вновь разворошил библиотеку в поисках кулинарных книг и принялся ежедневно радовать своего ифу новыми овощными блюдами. Благо, что монахи в большинстве своём мясоедами не были, оттого десятки рецептов легко потекли Тан Цзэмину в руки с первых же полок. Уплетая за обе щеки овощные блюда, мальчик ни на что не смел жаловаться, желая как можно скорее развеять это гнетущее молчание и неловкость, сопровождавшие их теперь за столом. Он даже не охотился в последнее время, вспоминая кровь на руках и чувствуя небольшое отвращение к такой пище. А сейчас, видя Лю Синя, ловящего рыбу в реке, он расстроился ещё больше из-за того, что подтолкнул парня наступить себе на горло и изменить своим принципам.
Открыв и закрыв рот несколько раз, Тан Цзэмин сказал с виной в голосе:
– Ифу, тебе не нужно ловить рыбу ради меня. Мне правда нравится есть овощи, всё в порядке...
– А? – разогнулся Лю Синь, щурясь на солнце и глядя на мальчика. – Что ты сказал?
Тан Цзэмин вздохнул, прикрывая глаза:
– Сам же видишь, что я не охочусь в последнее время, хотя могу просто уйти в лес… Не лови рыбу, ифу, пойдем обратно в храм.
Лю Синь хмыкнул, вновь наклоняясь к воде. Спустя некоторое время покосившись на понурившего голову Тан Цзэмина, что комкал халат, стоя на берегу, он сказал:
– С чего ты решил, что я ловлю её для тебя?
Мальчик поднял удивленный растерянный взгляд:
– Ты решил попробовать мясо? Тогда… тогда я могу запечь его для тебя на костре с овощами и специями. Или нафаршировать зеленью, тебе очень пон…
– Нет, я не ем ни мясо, ни рыбу, – отрезал Лю Синь, выбрасывая руку в воду.
Тан Цзэмин прикусил губу, гадая о мотивах юноши. Внезапная догадка опалила всё нутро, когда он вскинулся:
– Неужели ты ловишь её для того, чтобы приготовить еду этому монаху?
Догадка эта вопреки облегчению от того, что сам Лю Синь не перешел черту своим предпочтениям в пище, всё же принесла неприятное жжение, затопившее грудь до самого горла. Склонив голову, мальчик раздумывал, как бы так показать своё недовольство, но чтобы Лю Синь не обиделся. Ни кричать, ни злиться при нем он не смел, но и терпеть то, чтобы парень специально готовил кому-то другому, просто так он не мог. В последнее время становилось жуть как неприятно даже от мысли о том, что стряпню Лю Синя попробует кто-то помимо него, потому-то Тан Цзэмин и прятал блюда, выставленные для монаха, возвращая их на место только тогда, когда Лю Синь совершал обход. Он оставлял блюда нетронутыми, чтобы ифу как можно скорее оставил затею с подкармливанием и вновь готовил только ему. Вместо этого Тан Цзэмин иногда оставлял для монаха мешочки с рисом и специями, чтобы хоть как-то возместить его лишения, а заодно прикормить.
Лю Синь тем временем чуть склонил голову и с усмешкой протянул:
– Ещё попытка?
Тан Цзэмин прикрыл глаза, медленно выдыхая. Излюбленным занятием Лю Синя в последние дни были насмешки, будто так он мог потешить свою ущемленную гордость и припомнить обиды через глумливый тон, напоминая мальчику о провинности, хоть и не злясь всерьез. Он дразнил его как щенка, забавляясь. Тан Цзэмин был не против. Благо, что с ним вообще разговаривали после того, что он совершил, а поддразнивания он как-нибудь переживет.
То и дело откидывая высокий конский хвост за плечи, Лю Синь сосредоточенно резкими движениями пронзал холодную воду. Он уже который час пытался поймать хоть одну рыбёшку, но лишь досадливо поджимал губы, когда те ускользали прямо из рук.
Кто бы мог подумать, что рыбалка такое трудное дело!
Тем временем вжав голову в плечи, Тан Цзэмин иссяк в своих попытках понять действия юноши и теперь боролся с тоской на душе.
Кинув взгляд на этого маленького провинившегося щенка, что чуть ли не скулил с берега, Лю Синь улыбнулся. Завидев в воде маленькую жирную рыбку, он вновь резко выбросил руку и сказал:
– Я ловлю её не для того, чтобы есть. Я тренируюсь.
Тан Цзэмин распахнул глаза, взволнованно шаря ими по юноше.
Лю Синь продолжил, не отрываясь от своего занятия:
– Рыба скользкая и верткая. Чтобы поймать её, нужна резкость движений и концентрация.
«Ещё одна тренировка?» – воспрянул Тан Цзэмин духом, подходя к кромке воды и не обращая внимания на вмиг промокшие сапоги.
Они уже давно не тренировались, а медитации не приносили ожидаемого эффекта. Ци всё также появлялась и скрывалась, когда ей было угодно, отказываясь подчиняться хозяину. Всё, что мог Тан Цзэмин – это изредка пару часов до рассвета колошматить бамбуковые стебли, вымещая злость и обиду на себя самого.
Вмиг сбросив с себя сапоги и скача то на одной, то на другой ноге, закатывая штанины, мальчик вошел в воду, вставая рядом с Лю Синем. Парень покосился на него, но отгонять не стал, вновь сосредоточившись на воде.
Мимо их ног проплывали маленькие и большие рыбёшки, дразнящими движениями оглаживая лодыжки Лю Синя своими скользкими боками, и юрко уходили от его рук. Юноша не поймал ещё ни одной, продолжая делать резкие движения и поднимать искрящиеся на солнце брызги. А Тан Цзэмин и вовсе забыл обо всех упражнениях, стоило ему только приблизиться к юноше, стоящем в одном исподнем. Проследив за новым движением Лю Синя, он словно в замедленном действии увидел, как капли оседают на его сосредоточенном лице, оставаясь на волосах и ресницах, переливаясь маленькими жемчужинами на солнце.
Уловив, что мальчик неподвижно замер рядом, Лю Синь повернул голову.
Золотые глаза феникса уставились на него в непонимании, и Тан Цзэмин вдруг почувствовал, как сердце подпрыгнуло в самое горло, а колени подломились, грозя вот-вот уронить его тело в холодную реку прямо под ноги юноши. Мальчик совсем не ожидал таких заскоков от собственного тела и разума, потому отступив, поскользнулся, едва не рухнув в воду.
Быстрым движением Лю Синь перехватил его руку, возвращая в исходное положение.
Все мысли в голове Тан Цзэмина враз улетучились, когда он почувствовал крепкую хватку на запястье. Взгляд намертво прикипел к белым ладоням с тонкими изящными пальцами. Тан Цзэмин подумал: «разве эти руки созданы для меча?». Синие глаза шарили по тонкой коже белых запястий с прожилками голубых вен, а вокруг вдруг стало так тихо, что мальчик едва не оглох от своих же мыслей, продолживших атаку со всех сторон. Эти тонкие нежные руки годились для того, чтобы держать книги, возжигать благовония и музицировать на самых изысканных цинях. Но никак не для того, чтобы держать такое страшное оружие, как меч и тем более не для крови или убийств.
Скользнув по предплечьям Лю Синя, на которых выступали слабо очерченные мышцы при каждом броске, Тан Цзэмин было потянулся к ним, желая потрогать и насладиться мягкостью кожи, как вдруг поднявшиеся в воздух несколько холодных брызг вмиг привели его в чувства.
Тряхнув головой, он прокашлялся и опустил взгляд на воду, видя в отражении, что его черные зрачки почти полностью затопили собой синюю радужку.
Сегодня, к удивлению мальчика, Лю Синь поднялся очень рано. Дождь, что лил последние пару дней, наконец прекратился, так что раз уже они оба решили выбраться на улицу, Тан Цзэмин не желал тратить ни минуты на странные мысли.
Близилось лето и на улице стояла жаркая погода, которую не могла остудить даже холодная река, оплетающая ноги этих двоих. С новым порывом ветра с дерева баньяна, растущего неподалеку, сорвалась стайка листьев, закружившись по воде. Один из таких прилип к лодыжке Лю Синя, аккурат под самым большим и уродливым шрамом.
Тан Цзэмин тут же потянулся к листку, желая убрать его, но едва пальцы коснулись обнаженной кожи, как тут же одернулись, словно обжегшись о раскаленную печь.
Его движение было таким быстрым и неожиданным, что Лю Синь, пребывающий глубоко в своих мыслях, дернулся в сторону, и тут же рухнул в воду, поскользнувшись на камне.
Стая брызг взлетела вверх, обрушившись на Тан Цзэмина. Отмерев и оттряхнувшись, словно пес, он тут же потянулся к парню, желая помочь ему встать.
Лю Синь вынырнул из воды, сводя брови к переносице и глядя на мальчика хмурым взглядом, поджав губы.
– Ха-ха… – неловко рассмеялся Тан Цзэмин, жадно следя за каплями воды на рассерженном лице. – Прости, я не нарочно.
Лю Синь уже хотел открыть рот, как почувствовал трепыхание в руке, сжатой в кулак. Посмотрев на неё и разжав, он увидел маленькую жирную рыбку, что подпрыгнула и, вильнув хвостом, тут же бросилась в реку.
– Ифу, тебе удалось поймать рыбу! – победоносно вскинул кулак Тан Цзэмин, в следующее мгновение вытаскивая парня из воды.
Они расположились на большом камне, решив высушиться на солнце, прежде чем возвращаться внутрь. Лю Синь сидел, подогнув под себя ноги, пока Тан Цзэмин просушивал его волосы полотенцем, стоя на коленах позади него.
– Здесь так мирно и тихо, – сказал вдруг Лю Синь, приоткрывая глаза и глядя на вид, раскинувшийся перед ними. – Зачем же ему понадобилось нападать на это место?
Цвет зелёной листвы, щедро пропитанный ночным дождем, создавал свежую утреннюю атмосферу. Ледяная река уходила дальше по склону, чтобы соединиться с Лиюй. Если пройти чуть вперед, то будет виден раскинувшийся Яотин, пестрящий яркими огнями и красками даже днем.
Как было бы здорово жить в таком месте, – думали они оба в этот момент. Они могли бы ловить рыбу, заниматься починкой дома, сажать урожай и проводить вечера в компании только друг друга, ведя тихие разговоры и обсуждая всё на свете. Проведя здесь уже без малого две недели, Тан Цзэмин начал забывать об истинной цели их пребывания. И хотя нетерпение о возвращении в Яотин неотрывно преследовало его, он гнал эти мысли как прокаженных, умом понимая, что здесь ему лучше и спокойней. Его даже не беспокоил человек, присутствие которого ощущалось скорее как соседство маленькой дикой коровы, пасущейся где-то в подлеске.
Уловив своим чутким слухом шорох в кустах неподалёку, Тан Цзэмин замер, прислушиваясь пару секунд. Наклонившись к уху Лю Синя, он тихо со смешком произнёс:
– Он снова следит за нами.
Лю Синь замер на секунду, в следующую расслабляя напряженные плечи. Вид его был таким приземленным и мирным, словно это не он только что получил весть о том, что за ними наблюдает кто-то из леса.
Прикрыв глаза, он положил руки на раздвинутые колени и сказал:
– Расчеши мне волосы, а после мы приготовим ужин, – сделав голос громче, он добавил: – Думаю, сегодня мы поедим запеченные на огне овощи, маньтоу с папоротником и капустой, а ещё я сделаю тягучую карамель из остатков сахара, что я нашел в подполе.
Тан Цзэмин тут же понял его намерение и поддержал, делая голос громче:
– Рыбы здесь много. Я запеку её с кислой морковью и нафарширую свежей зеленью с лимонным порошком. Должно получиться удивительно вкусно!
С подлеска послышался треск и тяжелое сглатывание – кое-кто не на шутку обрадовался вкусной еде.
Лю Синь чуть вскинул краешек губ и закрыл глаза.
Всё это время утром и вечером он оставлял сваренный на пару рис со специями и дикими овощами у одной из построек, желая задобрить монаха, приручая, как дикого зверя. Но тот отчего-то не спешил принимать подношения, всегда оставляя их на том же месте. Но сегодня, прогуливаясь перед сном по периметру храма, Лю Синь не мог стереть с лица воодушевленное выражение – миски, что ранее были поставлены Тан Цзэмином с обещанными угощениями, были пусты.