༄ ༄ ༄
Двор храма был наполнен звуками беготни и ударов тяжёлых молотов кузнецов. Повинуясь ранее отданному приказу, местные жители занимались работой. Напряжение словно трещало в воздухе, а выражения лиц крестьян все как одно были похожи на застывшие скорбные маски. Неизвестность ожидания поселилась в сердцах каждого. Никто из крестьян не решался смотреть в сторону ворот, из-за которых вот-вот должно было выглянуть солнце. Небо на Востоке уже проявилось сизой дымкой. Никто не знал, что принесёт им новый рассвет. Кто-то тихо плакал, сквозь слёзы продолжая заготавливать травы и бинты; кто-то с тяжёлым сердцем опускал молот, мучаясь от нестерпимого желания размозжить головы тех, кто стал виной их всеобщего горя. Ань Цзяо металась из стороны в сторону от одного человека к другому с желанием помочь в работе и подбодрить, несмотря на то, что она, как и все прочие, хранила молчание, не в силах высказать своих мыслей и чувств. Словно бойкий юркий ручеёк, она подпитывает иссушенные и уставшие сердца жителей, тем самым побуждая собраться с силами и не терять надежду. Казалось, лишь благодаря ей люди до сих пор не окунулись в полное горе и безнадёжность. И несмотря на то, что над двором повисла тяжёлая напряжённая тишина, все люди в нём всё равно предпочли держаться всем вместе. Лишь один обитатель храма оставался глух и слеп к заботе молодой девушки, стоя на крыльце и смотря на ворота поверх голов крестьян. Бледные губы Сяо Вэня были сжаты в плотную линию, а пальцы, что были сцеплены за спиной и держали меч, побелели от силы, с которой он их сжимал. Точно застывшая фигура, он не показывал на своём лице волнения – лишь его глаза, неотрывно следящие за воротами, тускло мерцали и хранили на дне зрачков ожидание и надежду. Спящая до этого совесть в груди подняла голову, заставив его усомниться в том, верно ли он поступил, сойдя с пути воина и посвятив себя целительству, ведь иначе сейчас он бы находился там, вместе со всеми и смог бы помочь, а не мучился здесь от тяжёлого ожидания и неизвестности. Тан Цзычэн однажды сказал, найдя его на заднем крыльце постоялого двора после тяжёлой битвы, где Сяо Вэнь взял миг передышки, чтобы прийти в чувства и успокоить дрожащие руки: – Никто не осудит тебя, если ты изберёшь другой путь. Но не успел Сяо Вэнь что-либо ответить и даже осмыслить сказанное, когда послышался ещё один голос: – Эй, хватит херню нести, – усмехнулся Гу Юшэнг, выдыхая клубы дыма и развалившись на ступенях. – Наши руки созданы для мечей, а тела словно выкованы для полей битв. Ему просто нужно больше тренироваться. Если бы я все дни напролёт валялся на шёлковых подушках, читал книги и поедал виноград, а после по зову о помощи оказывался на поле брани с руками по локоть в крови, мне тоже было бы тяжело справиться с этим. Стоя сейчас на крыльце храма, Сяо Вэнь позволил себе миг слабости и с силой зажмурился, прикусив губу. Он действительно запутался и не знал, каким был верный путь. Но ожидание и неспособность помочь дорогим людям было для него худшим чувством из всех. Байлинь рядом с ним, такой же понурый и обеспокоенный, тихо курлыкнул и уже собирался подойти ближе, чтобы нырнуть под руку хозяина и утешить, как вдруг вскинулся и резко повернул голову. Все люди во дворе храма остановились там, где стояли, услышав приближающиеся звуки шагов. Волнение с тихим свистом взвилось верх и разбилось с громоподобным звуком подобно залпу снаряда, поразив каждого. Тяжёлые ворота храма с грохотом распахнулись, открывая вид на сизое рассветное небо вдали, и пропустили первый луч солнца, скользнувший на храмовую территорию по белому снегу прямиком до крыльца. Люди во дворе прищурились от яркого света, а разглядев, кто вслед за лучом ступил на территорию храма, тотчас побросали то, что было в руках, и сорвались с места. Их бледные лица, уже долгое время наполненные печалью и безысходностью, просветлели от разлившегося внутреннего свечения и солнечного света, которое ещё никогда не светило для них так ярко как в это утро. Увидев всадника на чёрном коне, Сяо Вэнь был не в силах сдержать чувств и едва не захлебнулся от облегчения. Меч с тихим стуком выпал из его руки, когда он слетел вниз по лестнице и поспешил в сторону вернувшихся друзей. В мгновения ока храм наполнился шумом и радостными криками людей, что зашлись в рыданиях, встречая родных и близких. Совсем скоро вдали послышался топот отряда людей, что бежал под подбадривающие крики Шэнь Фэйсяо, который ещё издали завидел Чжан Хэцзяня среди северян и теперь махал ему руками. Небо стремительно светлело, прорезаемое лучами, а потоки напряжения уносились вместе с мягкими порывами ветра, что словно вымывал своими волнами застоявшийся спёртый воздух и давал всем вдохнуть полной грудью. Тан Цзэмин, чьи руки, казалось, окостенели, только под уговорами и с помощью Сяо Вэня опустил Лю Синя на стол, с которого лекарь смахнул всё в одно движение. Увидев, что грудная клетка Лю Синя едва вздымается, а лицо побледнело настолько, что казалось покрытым инеем, Сяо Вэнь испустил судорожный вздох и испытал желание горько взвыть. Кое-где рваный халат открывал места ранений, и даже с волос капала кровь. Протянув руку, Сяо Вэнь отвёл чёрную прядь на виске и увидел небольшую сочащуюся кровью рану. Лёжа на столе, Лю Синь едва дышал, пропуская и так редкие вдохи. Сяо Вэнь протянул руку, чтобы взять его за запястье и проверить пульс, и тут же выдал своё волнение проявившейся складкой меж бровей. Тяжело дышащий от долгого бега Шэнь Фэйсяо спросил, не сводя с мастера покрасневших слезящихся глаз: – Он же выживет… да? Он ведь не умрёт?.. В комнате на миг повисла тишина, и все взгляды устремились на лекаря. Сяо Вэнь тряхнул рукавом. Складка меж его бровей тотчас пропала, а взгляд стал сосредоточенным, как и движения, которыми он принялся смешивать три составляющих снадобья, попутно указывая топчущемуся рядом Байлиню вытащить из его сумки набор игл. В его действиях прослеживалось резкое и уверенное: «Чтобы мой лучший друг умер у меня на столе? Никогда!» Шэнь Фэйсяо тихо всхлипнул и, утерев слёзы рукавом, подошёл ближе: – Я могу чем-то помочь? Все люди в небольшом помещении, освещённым масляными лампами, сновали туда-сюда, кружа вокруг стола и тихо переговариваясь. Только один из присутствующих словно врос в пол и отказывался отходить в сторону, замерев сбоку от мастера и не сводя с него взгляд. Тан Цзэмин не знал, сколько прошло времени, разум словно окутал туман и мешал мысли. За его спиной кто-то уходил и приходил, изредка доносился голос Сяо Вэня, отдающего распоряжения; в комнате слышалось дыхание нескольких человек, от которых исходило тепло. Словно оказавшись на перекрёстке двух миров – между жизнью и смертью, – Тан Цзэмин улавливал происходящее словно сквозь плотную завесь мутной воды. Будто застряв в этом состоянии, он не мог сдвинуться с места и оторвать взгляд от лежащего на столе молодого мужчины. В этом храме, в котором впервые за несколько месяцев жизнь забила точно бурный горный ручей, лицо Лю Синя, не выражающее ничего, кроме холода и безучастности, выглядело чужеродно. Ровная белая кожа без единого изъяна и густые веера длинных чуть загнутых на концах ресниц. Его лицо действительно ошеломляло своей красотой. Но в этом наполненном шумом и радостью храме, этот бледный и словно скучающий лик выглядел так неуместно, что казался чем-то нереальным. Так не должно быть. Разве мог Лю Синь пропустить всеобщее веселье после победы? Разве мог он не улыбнуться, видя, как во дворе столпившиеся крестьяне встречают родных и заботливо латают их раны? Разве мог он оставаться таким равнодушным и холодным, лёжа здесь, на столе в полумраке маленькой кухни, пока солнце за её пределами заливало всю территорию храма? – Цзэмин! Потанцуй со мной! Ха-ха-ха-ха! Тан Цзэмин медленно моргнул, и перед глазами тотчас предстал облик в белоснежных струящихся одеяниях, расшитых изящной золотой вышивкой. Лю Синь, залитый солнцем и танцующий на шумной городской площади под звуки цитр и флейт, источал собой саму сосредоточенность жизни. Тан Цзэмин вновь моргнул, и посмотрел на лежащего на столе мастера, от которого веяло леденящей смертью и холодом. Тан Цзэмин почувствовал, словно в горло воткнули нож и несколько раз провернули, сделав его неспособным говорить. «Лю Синь, – воззвал он в мыслях, – Лю Синь, скорей просыпайся. Я отвезу тебя в город, залитый солнечным светом, и станцую с тобой на городской площади под мелодию цитр и флейт. Я был таким дураком, что раньше отказывался… Проснись, ладно?» Веера чёрных длинных ресниц продолжали отбрасывать тени на фарфоровую кожу, которая не становилась теплее оттенком даже в мягком свете десятков свечей. Лю Синь оставался глух и безмолвен к просьбе стоящего рядом. И Тан Цзэмин вспомнил вдруг, что уже видел эту реакцию на свои просьбы и мольбы в прошлом – в тот раз, когда Лю Синь отринул его слова под золотым деревом гингко. Тогда Лю Синь тоже оставался холоден к его мольбам, не обращая на них никакого внимания. Тан Цзэмин вспомнил, что в тот момент всю грудь заливало обжигающим жаром от жестоких слов и взгляда, похожего на два золотых клинка, которыми их обладатель ранил его в самое сердце. Как и тогда, сейчас грудь Тан Цзэмина опаляло невыносимой болью, а из горла рвались слова упрашиваний и молений, несмотря на их тщётность. «Просыпайся, ладно? Почему ты такой упрямый?» Тогда Тан Цзэмин тоже умолял не бросать его, цеплялся за него до последнего и просил не отталкивать. Но Лю Синь не послушал. «Неужели в душе ты действительно такой человек, раз с холодным сердцем и лицом относишься к чужим мольбам?» Тан Цзэмин был уверен, упади он сейчас на колени и расшиби лоб – Лю Синь, как и тогда, не послушает. Сцена перед его глазами то мутнела, то вновь становилась чёткой, пока стены небольшой комнаты ходили ходуном, а звуки в помещении достигали лишь отголоска сознания. Лишь одно движение привлекло внимание Тан Цзэмина и заставило сосредоточить взгляд. Сяо Вэнь, словно заметив что-то, протянул руку и стянул с ладони Лю Синя тонкую рваную перчатку. Свет стоящей рядом свечи тревожно колыхнулся, осветив белую кожу, на которой виднелось переплетение тонких шрамов. Рука, мирно покоящаяся на столе, приковала к себе внимание синих глаз, зрачок в которых от увиденного стал таким узким, что спустя миг совсем растворился в синеве, обратив их в глубокие тёмные омуты. Словно штиль, опустившийся на море, синяя гладь замерла, отражая увиденное. Стоящий за спиной Тан Цзэмина Шэнь Фэйсяо тихо сказал, сглотнув ком в горле: – Некоторые в ордене говорили, что нашли вас у подножия на ступенях. В тот день лил сильный дождь, и с демонической клетью что-то случилось, из-за чего не меньше сотни огненных ящеров выбралось наружу и тут же бросилось вниз с горы. Тан Цзэмин стоял с по-прежнему ровно выпрямленной спиной и хранил молчание, чуть опустив голову и не отрывая взгляда от белой ладони. На первый взгляд казалось, в нём ничего не изменилось, но его плечи чуть дрогнули из-за прострелившего грудь импульса, словно кто-то с размаху вогнал ему под рёбра кинжал и теперь медленно проворачивал по мере продолжения рассказа. Шэнь Фэйсяо тихо продолжил, стоя за его спиной вместе с Чжан Хэцзянем: – Из-за шума дождя и рычания нечисти учителя не сразу услышали людские крики. Он молил о помощи. Тан Цзэмин сцепил зубы, видя, как всё начинает расплываться перед глазами. – Вас нашли на ступенях в окружении демонов. Ты был без сознания, а он закрывал тебя своей спиной… Сделав глоток воздуха, Шэнь Фэйсяо дрожащим голосом продолжил: – Он прикрывал тебя своей спиной и молил о помощи, отбиваясь от сотен атакующих его тварей лишь простой палкой. Некоторые говорят, что когда на тебя налетел демон, Лю Синь оттолкнул его голыми руками. Вот, откуда на его руках эти шрамы. Но и это ещё не всё… – Фэйсяо, хватит, – тихо сказал Чжан Хэцзянь и положил руку на его плечо, видя, как Тан Цзэмин ещё ниже опустил голову, словно что-то давило на него сверху. Шэнь Фэйсяо отмахнулся и сделал шаг вперёд. – Он закрывал тебя собой, пока твари атаковали вас. На его спине также есть шрамы, оставшиеся после той ночи. Ученики нашего лекаря сделали всё, что в их силах, но… Тан Цзэмин медленно моргнул и вновь смахнул туманную пелену с глаз. Голова кружилась то ли от ощущения, словно кто-то со всего маху ударил его тяжёлым молотом, то ли от нехватки воздуха в груди, что точно так же медленно вздымалась как и у человека, лежащего на столе, позволяя делать лишь редкие вдохи. Сцена перед его глазами вдруг изменилась. Вокруг запарили золотые листья, а холодный осенний воздух холодил даже кости. Лёжа в ворохе листвы после того, как дорогой сердцу человек покинул его и глядя на его удаляющуюся фигуру, Тан Цзэмин вспомнил, что последним, что уловил его взгляд – были похожие на белые лебединые крылья рукава, окрашенные понизу багряным цветом, и алые следы из капель на золотых листьях. Словно получив мощный удар в грудь, что выбил его из этой сцены обратно в небольшую комнату, Тан Цзэмин судорожно втянул в себя воздух. Он никогда не придавал слишком большого значения своему присутствию в чужой жизни. Познав доброту, он поддался одному примитивному правилу: относиться с такой же добротой к тем, кто проявлял к нему тепло и заботу, и рвать своими зубами тех, кто причинял ему сильную боль. По воле ли случая или судьбы, и тем, и другим на перекрестке жизни для него стал один человек. Лю Синь подарил ему тепло и заботу своих рук, окутал мягким сиянием, а после, этими же самыми руками бросил в холодную бездну, наблюдая за его падением. Тан Цзэмин падал пять лет. Каждый день ощущая леденящий холод, обдувающий его со всех сторон, в конечном итоге он замёрз настолько, что даже его глаза и сердце покрылись тонкой коркой льда, за которой он не видел очевидных вещей. Он действительно думал, что ожесточил своё сердце настолько, что Лю Синю в самом деле придётся постараться, чтобы вновь найти к нему путь. Кто мог представить, что хватило бы всего нескольких слов правды, кинутых прямо в лицо, чтобы Тан Цзэмин почувствовал, как корка льда на его сердце вмиг разбилась вдребезги и впилась в его плоть острыми режущими краями, причиняя невыносимую боль? В голове раздались слова, сказанные Лю Синем голосом, полным обиды: …был ли у меня тогда выбор? У калеки без сил, средств и какой-либо поддержки. Смотря на тонкую сетку шрамов, похожих на едва заметную паутину на белых изящных ладонях, Тан Цзэмин ощутил, как на его собственные руки что-то капает с тихим стуком. По скалящейся уродливой маске медленно текли слёзы, очерчивая острые как бритва клыки. Точно раненый зверь, Тан Цзэмин медленно осел на колени рядом и, на миг прикрыв глаза, ткнулся мордой в безмятежно лежащую белую ладонь. То ли прося ласки, то ли умоляя очнуться, он тыкался в неё раз за разом и лишь спустя несколько попыток понял, почему не ощущает тёплых прикосновений. Железо оставалось железом – бездушным и холодным. Препятствием – как и лёд, до этого момента сковывающий его сердце и застилающий глаза. Подняв руки, Тан Цзэмин вцепился в сталь с намерением содрать её со своего лица. Безуспешные попытки наравне с быстрыми движениями всего спустя пару секунд окрасили его пальцы в алый цвет из-за острых краёв. Задыхаясь от желания содрать с себя маску, Тан Цзэмин на грани безумия начал рвать её с себя, но железо, что словно срослось с кожей, никак не хотело уступать чьим-то желаниям. Сяо Вэнь тихо сказал и подступил на шаг ближе, осторожно перехватив его руку: – Цзэмин, это маска Мо Яо. Она снимется сама по себе через сутки при новом восходе луны. Тан Цзэмин просидел с опущенной головой ещё несколько мгновений, после чего одёрнул руку и вновь тихо припал к столу, уткнувшись мордой в белую ладонь. А увидев, что грудь Лю Синя вздымается намного увереннее и ровней, делая хоть и редкие, но глубокие вдохи, тихо произнёс: – Я исцелю твои шрамы. Я избавлю тебя от них, обещаю. Сяо Вэнь, чувствуя давящее чувство в груди и горле, глядя на руку Лю Синя сказал: – Цзэмин… эти шрамы уже нельзя вылечить. Прошло слишком много времени, к тому же, они оставлены демоническими ящерами. Никто не сможет найти способ исцелить такие ранения полностью… Тан Цзэмин рыкнул, резко обернувшись и блеснув злым взглядом: – Я не Никто! Сяо Вэнь мелко вздрогнул, заметив, насколько сильной была боль в синих глазах. Столько же отчаяния и в то же время уверенности в них было. Повернувшись обратно, Тан Цзэмин произнёс в мыслях: «Я непременно найду способ исцелить твои раны. Не только твои ладони, Лю Синь. И не только видимые на теле». В конце концов, на сердце Лю Синя было шрамов не меньше, чем на его белой коже. Похожий на изящную фарфоровую статуэтку, за годы тяжёлых испытаний он покрылся сеткой трещин, переживая от жизни удар за ударом. Тан Цзэмин вновь болезненно нахмурился, поняв, что он был среди тех, кто держал в руках молот и бил по этому тонкому и белому фарфору.Глава 150. Белый фарфор
6 ноября 2022 г. в 21:19
Снаружи подземелья бушевала неистовая метель, едва не вырывая вековые деревья вместе с корнями.
Сильный поток воздуха ворвался в тоннели, принеся с собой колкий, режущий снег. А свет луны подобно серебряным стрелам пронзал собой груду камней, то тут, то там освещая подземелья полуразрушенной горы.
Небольшая лужа воды в одном из коридоров подземелья пошла рябью и отразила в себе стальной блик, когда чей-то силуэт быстро проскочил мимо.
Стараясь не попадать в лунные озёра, Чжан Хэцзянь двигался тихо и осторожно, чтобы не выдать своё присутствие врагу.
С лезвия его алебарды капля за каплей стекала свежая густая кровь, пока грудь ходила ходуном от быстрого бега, а лицо заливал холодный пот.
Злость стучала в висках и затылке, а желание вызвериться на ускакавшего во мрак ночи Тан Цзэмина превысило все возможные пределы, заставляя язык чесаться и жечь. Не сдержавшись, Чжан Хэцзянь тихо выругался, продолжая пробираться по тоннелю:
– Тупой ублюдок, если так хочешь сдохнуть, я сам прикончу тебя, как только встречу!.. Сукин сын блядь!..
Ранее столкнувшись с закрывшимся проходом, Чжан Хэцзяню не осталось ничего другого, кроме как выругаться сквозь стиснутые зубы и тотчас погнать своего коня вдоль горы к одному из перевалов, чтобы пересечь его пешим ходом и пробраться на другую сторону горы. Уже там, увидев вереницу мёртвых тел, он решил проследить за ними, догадавшись, что, вероятно, те были жертвами, сражёнными Тан Цзэмином по дороге к нужному месту.
Прячущиеся в лесу враги заметно поредели. И всё же, несколько особенно смелых из них встретились на пути Чжан Хэцзяня, после чего присоединились к своим уже остывающим павшим товарищам.
Оказавшись на возвышении, он заметил бегущий по лесу в сторону перевала гвардейский отряд и среди них Шэнь Фэйсяо. Испустив облегчённый вздох, Чжан Хэцзянь отчего-то не поспешил к ним навстречу, вместо этого продолжив пробираться вперёд в поисках Тан Цзэмина.
Двигаясь по его кровавому следу, в конечном итоге он нашёл нужное подземелье, у которого заметил несколько трупов и топчущегося чёрного рысака.
Пробравшись внутрь, Чжан Хэцзянь ожидал услышать звуки яростного сражения с нежелающим сдаваться противником, но неожиданно наткнулся на глухую плотную тишину. Всё подземелье будто застыло, скованное льдом и замершее в безмолвии, словно пойманное в один момент.
Чжан Хэцзянь чувствовал нарастающую тревогу в груди, когда уловил в воздухе давление гнетущей атмосферы. По мере его продвижения, тяжёлый и густой запах крови, что заполонил всё подземелье, становился поистине невыносим. Страшась, что этот запах мог принадлежать его друзьям, Чжан Хэцзянь внезапно отбросил нежелание попадаться врагу на глаза и помчался вперёд со всех ног в сторону зала с печатью.
Быстро миновав несколько перекрёстков тоннелей, он едва не поскользнулся на очередной луже, прежде чем выскочить через проход, сжимая в руке алебарду.
Свет факелов, освещающих огромный главный зал, заставил его немного прищуриться после блужданий во тьме. А спустя миг, когда он вновь поднял взгляд и оглянулся, то замер, не в силах поверить глазам.
Запах крови здесь был насыщенней и тяжелей, перемешиваясь со зловонием смерти. Весь каменный пол, залитый багрянцем и усыпанный трупами, представлял собой море крови. Тел было так много, что казалось, яблоку негде было упасть. И всё же, на поляне, усеянной мертвецами, возвышались несколько десятков людей, похожих на иссушенные деревья.
В старых рваных одеждах, лохматые и истощённые, похожие на живых мертвецов.
Северяне.
Чжан Хэцзянь почувствовал, что в сердце что-то болезненно и нестерпимо кольнуло.
Он уже хотел было подойти ближе, как вдруг заметил, что все северяне начинают поворачиваться в сторону одного из проходов, откуда слышались чьи-то шаги.
Спустя миг из темноты в освещённый зал, наполненный трупами и людьми, шагнула высокая фигура, держа на руках завёрнутое в меховой плащ тело.
Глаза Тан Цзэмина, мрачно поблёскивающие поверх стальной маски, смотрели прямо перед собой, ни к кому не прикованные.
По мере его приближения, все северяне расступились, а после последовали за ним. Чжан Хэцзянь же, стоящий чуть поодаль, словно врос в пол, пытаясь осознать, что произошло здесь этой ночью.
Он уже открыл было рот, чтобы как и обычно оскалиться на Тан Цзэмина за его беспечность и самоуверенность, и выплеснуть наконец это нестерпимое чувство; а также высказать за то, что тот ускакал, не дождавшись его.
Но стоило Тан Цзэмину лишь приблизиться к выходу, у которого он стоял, Чжан Хэцзянь понял вдруг, что не может вымолвить и слова.
Тяжёлая подавляющая аура легла на плечи и вмиг вымыла из груди всё желание позубоскалить.
Мотнув головой, Чжань Хэцзянь отступил в сторону, уступая дорогу.
В зале продолжала висеть тишина, разбавленная лишь тихой поступью шагов нескольких десятков людей.
Тяжёлая тёмная энергия мало-помалу начала рассеиваться и истончаться, и всё же, её было так много, что её колыхания заметил бы и простой смертный.
Северяне продолжали стягиваться к выходу вслед за Тан Цзэмином. И Чжан Хэцзянь, собравшись последовать вместе с ними, увидел на полу едва дышащее тело, которое всё ещё цеплялось за жизнь.
Взмахнув алебардой, Чжан Хэцзянь оборвал чей-то последний вздох и, оглянув зал в последний раз, направился наружу вместе со всеми, глубоко погружённый в свои мысли.
Неужели он один их всех перебил?..
Буран накрывал лес, подняв вверх тяжёлый снег, что точно белым полотном окутывал всё пространство.
Под взмахом руки всадника на чёрном коне снег в один миг замер, а после устремился вверх и по сторонам, плотным скоплением укрыв колонну движущихся людей от сильного ветра.
На территории, уже долгое время находящейся под пятой захватчиков, прозвучал громкий взрыв – каменный проход в горе между заповедным лесом и поселением открылся, словно знаменуя первый стук вновь начавшего биться сердца.