Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья / Падая в глубокое синее небо

Тонкая струйка дыма от курильницы целебных благовоний змеилась вверх, распространяя по комнате лёгкий ненавязчивый запах полыни. На подносе рядом стояла пиала отвара из имбиря и маленькая миска с лепестками жареного красного сахара. Влетевший сквозь приоткрытые окна лёгкий поток ветра играл белыми тонкими занавесками, с тихим шорохом приоткрывая сквозь них вид на ночное звёздное небо. В комнате было так тихо, что можно было различить едва слышимый треск углей в жаровне, стоящей в углу. Несмотря на приоткрытые окна, в комнате было тепло. Лицо Лю Синя, почти слившееся с белыми простынями по цвету, было гладким и отчищенным от грязи и крови, как и ладони, мирно покоящиеся сейчас поверх тёплого одеяла. Переодетый в чистый белый халат, он лежал без движения; лишь грудная клетка тихо вздымалась, иногда замирая, когда его руки чуть сжимались в кулаки, комкая одеяло и отражая тревогу. Где-то на территории храма ухнула сова и, слетев с ветки, скинула вниз пушистые хлопья снега. Пуф. Брови Лю Синя чуть дрогнули и дёрнулись к переносице. Длинные ресницы затрепетали и спустя миг веки тяжело приоткрылись, являя сонный рассеянный взор. Несмотря на то, что масляная лампа на прикроватном столике едва ли позволяла осветить часть комнаты, Лю Синь тут же зажмурился, словно свет от неё резал глаза. Потребовалось некоторое время, прежде чем он вновь приоткрыл веки и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. Сознание было похоже на клубок, с которым игрался котёнок – все мысли спутались и никак не хотели прояснять картину реальности. Тихо вздохнув, Лю Синь чуть повернулся, попытавшись сменить положение и встать. Но едва только поднял тяжёлую голову, как тут же оцепенел всем телом, наткнувшись на скалящуюся клыкастую пасть. Что-то огромное и тихо дышащее лежало совсем рядом, закрывая собой свет ещё одной лампы, отчего его фигура выглядела весьма угрожающе, словно нависая над ним. Свет масляной лампы мягко пульсировал за мутным стеклом; ветер продолжал колыхать лёгкую завесь оконных дымчатых штор. В одно мгновение угли в жаровне треснули и переломились, породив всполох мягких искр и блеснув в синих приоткрывшихся глазах. Дрожа, Лю Синь изо всех сил медленно полз по кровати к краю, намереваясь слезть и сбежать. Голова была словно чугунной или же налитой свинцом, а комната перед глазами ходила ходуном так, что ему казалось, будто он оказался в маленькой каюте прогулочной лодки, попавшей в жуткий шторм. В голове грохотало подобно грозовым молниям, а тело, уже покрывшееся тонкой плёнкой холодного пота, начало мелко дрожать от лёгкого сквозняка. Сделав последнее движение, Лю Синь ухватился за край постели дрожащими руками, и уже хотел было подтянуть всё тело вперёд, как комната вдруг закружилась с новыми силами и в следующий миг вместо вида на дверь перед взором возникла скалящаяся ужасная морда. Чувствуя сильные руки на талии, что мигом ранее оттащили его назад, не позволив сбежать, Лю Синь отвернул голову, сжал зубы и с силой зажмурился, собираясь черпнуть в себе хотя бы каплю сил для атаки. Последнее, что он помнил в ту ужасную ночь – сильную боль от удара по голове и что-то влажное, стекающее по правому глазу, отчего мир перед ним словно окрасился в алый и позволил увидеть лишь кусочек звёздного неба перед тем, как в карету захлопнулась дверь. Бледные губы мелко дрогнули, а веки смежились ещё сильней. Чувство горького отчаяния выпуталось из общего клубка эмоций и мыслей, застелив весь разум и опутав все внутренности. Оказавшись пойманным в лапы неизвестно кого, Лю Синь, поглощённый отчаянием и тревогой, не сразу заметил, что сильные руки, поймавшие в капкан его талию, сжимали так осторожно, будто и не намеревались навредить или причинить боль. Внезапно под подбородок что-то уткнулось, словно его боднул ластящийся ручной зверь, и следом раздалось тихое: – Это я. Из-за грохочущей в ушах крови Лю Синь не услышал, продолжая держать голову отвёрнутой вбок. Его тело было напряжено, напоминая собой жесткое копьё, готовящееся к броску. Тан Цзэмин медленно поднял голову. Пряди длинных волос наполовину закрывали лицо. Подняв руку, он зачесал волосы назад, продолжая вглядываться в лик дрожащего и напряжённого молодого мужчины под собой. Проснувшись от того, что в объятьях стало пусто, Тан Цзэмин тотчас распахнул глаза и сразу поймал ползущего к двери беглеца. Кто же знал, что Лю Синь даже смотреть не станет на того, кто именно оказался с ним рядом? Вероятно, он испугался, что угодил в плен и был продан какому-то монстру. Собравшись с силами, Лю Синь упёр руки в чужую широкую грудь, заставив Тан Цзэмина тут же нахмуриться из-за прострелившей боли в ранах от стрел. Воспользовавшись мгновением, Лю Синь сорвал с его пояса кинжал и замахнулся, метя прямо в сердце. Тан Цзэмин быстро перехватил запястье и с тихим шорохом вжал его в постель над головой тяжело дышащего Лю Синя. – Разве так благодарят своего спасителя? – вскинул он брови. Лю Синь продолжал щуриться от слишком яркого для него света и пляшущих кругов перед глазами. Его губы мелко задрожали, когда он едва различил над собой скалящуюся пасть. Перевернувшись набок, Тан Цзэмин прижал его ближе к себе и, убрав растрёпанные пряди с перепуганного лица, чуть приподнял его голову. – Это я, – повторил он. – Мы сейчас в храме. Сказанные из-под маски слова звучали хрипло, напоминая собой скорее рычание, чем знакомый слуху приятный глубокий голос. Лю Синь поджал губы и приоткрыл глаза, подумав, что если уж встречать смерть, то широко распахнутыми глазами, а не скрываясь во тьме, которая и так после смерти будет пристанищем. Его рассеянный взгляд некоторое время скользил по клыкастой морде, а затем замер вдруг, наткнувшись на два синих омута, словно поглощавших тусклый свет. Напряжённое тело в руках Тан Цзэмина оставалось жёстким ещё пару мгновений. – О… – просто выдохнул Лю Синь и вдруг замер, ослабнув и прекратив бороться. Перемена была такой разительной, что Тан Цзэмин тут же заподозрил неладное. В глазах Лю Синя не сверкнуло ни радости, ни облегчения – он просто разом успокоился, принявшись разглядывать его из вороха тёплых одеял. Лёжа рядом, он поднимал голову, несколько секунд глядел Тан Цзэмину прямо в глаза, затем опускал её, лежал некоторое время, переводя дыхание, а затем вновь поднимал и просто безмолвно смотрел. Поняв, что из-за разницы в росте Лю Синю неудобно постоянно задирать голову, чтобы взглянуть на него, Тан Цзэмин чуть сместился вниз, оказавшись с ним глазами на одном уровне. Толстая сова на территории храма успела облететь его трижды и скинуть ещё несколько горстей снега с ветвей, когда Тан Цзэмин, поняв причину внезапного затишья Лю Синя, внезапно сказал: – Это не сон. Губы Лю Синя дрогнули в слабой полуулыбке, когда он также тихо ответил: – Конечно же, это сон, как иначе? Но это хороший сон, мне не о чем жалеть. – Это не сон, – повторил Тан Цзэмин, положив руку на его тёплую щёку. – Все всегда во снах говорят, что это не сны, а реальность. Так устроен наш разум, – выдохнул Лю Синь и заскользил рукой по простыне чуть ближе к его лицу. – Каждую ночь я вижу себя мотыльком, а после гадаю, сон ли это был, или бабочке снится, что она человек¹?.. – Не знаю, мне редко снятся сны. А до встречи с тобой вообще никогда не снились. Чуть опустив взгляд, Лю Синь медленно моргнул, уставившись на клыки, по которым скользили тусклые блики от искр и огня. – Это просто маска. Не бойся, – пояснил Тан Цзэмин и чуть нахмурился, пожалев, что Лю Синь не проснулся на несколько часов позже, когда луна нашла бы наивысшую точку на небе и разрушила заклинание. Лю Синь передвинул пальцы, словно хотел дотронуться до железа, но дрожащая рука была такой слабой, что не могла оторваться от подушки. – Правда? – улыбнулся он. – А я было подумал, что молодой господин в самом деле отрастил себе клыки. – Лю Синь… – выдохнул Тан Цзэмин, прикрыв глаза. – Ещё одно подтверждение тому, что это сон, – со слабой улыбкой произнёс Лю Синь. – Разве молодой господин Тан может звать меня по имени так легко и спокойно? Тан Цзэмин почувствовал тяжесть на сердце, вспомнив, что по возвращении в орден с его губ нередко срывалось ядовитое и холодное «мастер Лю», словно этим званием он намеренно проводил между ними черту. В действительности же желая пробудить в Лю Сине чувство уязвимости из-за их разорванных отношений, разрушить стальной барьер вокруг него и вытащить всё настоящее наружу. – Поспи ещё. Сяо Вэнь сказал, что использовал какое-то особое редкое лекарство, которое поможет быстро залечить твои раны, но из-за его свойств какое-то время ты будешь очень слаб. Из-за этой вспышки гнева ты ослабнешь ещё сильнее. – Не хочу, – вздохнул Лю Синь, слабо моргая и принявшись перебирать в пальцах шнурок на вороте халата Тан Цзэмина. Тан Цзэмин долго молчал. Угрызения совести жрали его изнутри, просверливая внутренности и пронзая раскалёнными иглами. Опустив взгляд на руки Лю Синя, что мирно игрались сейчас со шнурком, он в очередной раз почувствовал тяжесть в груди. Белые изящные ладони, на которые он так любил смотреть и ощущать в волосах их поглаживания, оказались такими по его вине. Лю Синь всегда носил закрытую одежду. Ещё в Яотине он придерживался строгости в одеяниях с наглухо запахнутыми воротниками и никогда не позволял себе вольностей на людях в виде распахнутых халатов или открытых рук и ног. Спустя пять лет предпочтения в его одежде сделались ещё более строгими: теперь высокий ворот закрывал бóльшую часть шеи, заканчиваясь почти под острым подбородком; изящные ладони скрывали перчатки, а простой твёрдый пояс был обёрнут трижды, подчёркивая его узкую талию и делая её ещё жестче. Открытым оставалось только лицо, но по нему невозможно было понять, о чем думает или что пережил этот человек. Одеяния без всяких изысков, как и он сам. Строгий нелюдимый и закрытый мастер. Тан Цзэмин знал, что его тело несёт на себе шрамы, каждый из которых мог рассказать про его трудный путь. Но и представить не мог до этого дня, что станет причиной их множества. Оказавшись в разбитых чувствах, Тан Цзэмин ощущал только боль и горечь, но вместе с тем, при каждом взгляде на эти руки с тонкими белыми шрамами, в нём просыпалась уверенность, что легкой прохладой опускалась на объятую огнём грудь, даря ощущение успокоения. Зверь в груди поднимал голову, уверенно становясь на длинные сильные лапы, которые теперь были готовы преодолевать любые препятствия. Чуть нахмурившись, Тан Цзэмин сделал глубокий вдох и опустил руку на ладонь Лю Синя, немного сжав. «Теперь я знаю, что нужно делать». Лю Синь, лёжа рядом, не догадывался о его мыслях, продолжая перебирать шнурок в пальцах и поглядывать на него из вороха белых одеял. Тан Цзэмин хотел спросить, зачем Лю Синь делал всё это? Зачем так усердно работал, из кожи вон лез и так старался? У него ни разу не было спокойного времени, когда ему не нужно было куда-то бежать и что-то делать. Лишь получая ранения, он оставался в постели пару дней, а после, игнорируя даже лекарства, бежал сломя голову по делам или на тренировки. Что-то словно мешало ему остановиться, из-за чего Тан Цзэмин чувствовал, что всё это время как бы быстро он не бежал, он никак не мог нагнать его. – Ты похож на одного персонажа из глупой сказки, – сказал он, глядя на Лю Синя. – Какой? – спросил тот. Тан Цзэмин сделал вдох и неторопливо начал рассказ: – Как-то раз маленький белый барашек, похожий на облако, отбился от своего стада и примкнул к диким хищникам, втесавшись в их рассорившуюся стаю, чтобы путешествовать с ними бок о бок. Волки, львы, тигры, змеи и птицы не раз пытались сожрать его, мучаясь голодом и скаля пасти. Но кудрявая шкурка барана была такой толстой, что их клыки были попросту неспособны её прокусить. Однажды, путешествуя по миру, эта стая диких животных наткнулась на непроходимую стену такой высоты, что её вершины невозможно было разглядеть за клубящимися облаками, а края не видно на сколько хватало обзора. Грозные хищники принялись атаковать стену силой: кидались на неё с когтями и клыками, обрушивали удары тяжёлых лап, старались разбить её рыком и взлетали так высоко, что даже обжигали свои крылья о солнце. В отличие от свирепых хищников, маленький белый барашек, похожий на облако, топтался на месте, уперевшись закрученными рогами в громоздкие стальные ворота. Звери скалились и смеялись над ним, потешались, и возвращались к своему важному делу – взять стену силой. Шли дни и недели, но стена так и не пала ни под грозным рычанием, ни под ударами сильных лап. Никто из хищников не хотел сдаваться и отдавать первенство, поэтому вскоре барашек потерял для них интерес. А тот всё топтался на своих маленьких копытах, вытаптывая траву в землю, не отступая ни под дождём, ни под ветром, ни под снегами, которые заметали его и превращали в сугроб. И вот однажды тяжёлые стальные ворота вдруг отворились, залив солнечным светом всю стаю животных и озарив оскал полуживых хищников. А тот барашек, похожий на облако, тряхнув белой шерстью, побежал по зелёной сочной траве, быстро перебирая маленькими копытами. Уязвлённые звери, поджав хвосты и уши, потрусили вслед за ним, перебирая лапами со сточенными когтями по вытоптанной им тропе. Играясь с тонким шнурком на халате Тан Цзэмина, Лю Синь молчал некоторое время, прежде чем тихо спросить: – Неужели никто так и не догнал это маленькое копытное?.. Тан Цзэмин, не отрывая от него глаз, чуть помедлив, ответил: – Его догнал глупый волк с большим пушистым хвостом². Он бежал быстрее всех остальных на своих длинных лапах и в итоге догнал это облако, чтобы расчищать ему путь. Лю Синь лежал так тихо, что вскоре Тан Цзэмин решил было, что тот наконец уснул – его пальцы выпустили шнурок и замерли рядом на подушке. Но неожиданно Лю Синь спросил, находясь на грани сна и реальности: – И куда же так спешило это глупое облако?.. Тан Цзэмин почувствовал, что его горло сжалось, а глаза обдало жаром. Взяв паузу в несколько мгновений, чтобы ослабить давление в горле, он поднял глаза к потолку и ответил: – Искать дом. Пока хищные звери задирали его и соревновались друг с другом, кто из них сильней и свирепей, он просто искал для всех дом. Лю Синь закрыл глаза и вздохнул; облегчение, пробравшееся в уголок его губ, приковало синий взор. Тан Цзэмин лежал спиной к свету, отчего цвет его глаз делался ещё темнее и глубже. Луна прокатилась по мягким облакам, заливая лунным светом территорию храма и заставляя свежевыпавший снег сверкать подобно мириадам разбросанных хрусталей. Лю Синь спал. Во сне ему казалось, будто он дрейфует на мягких волнах спокойного моря. И всё же, несмотря на мирное покачивание и умиротворённость, страх того, что под ним находился огромный пласт неизвестности, заставлял его внутренне опасаться, что он вот-вот утонет – провалится под воду и больше никогда не увидит дневной свет. Чувствуя, словно захлёбывается, а руки и ноги леденит ужас, он хватался за лежащего рядом Тан Цзэмина, точно тот был большим дрейфующим на поверхности деревом, которое не даст ему утонуть. Окончательно потерявшись в желании выбраться из ночного дурмана, Лю Синь заворочался, сквозь сон практически перебравшись на грудь Тан Цзэмина, и только тогда спокойно вздохнул и окончательно погрузился в спокойный крепкий сон. Тан Цзэмин поднял руку и осторожно положил её на худую спину, отчего дыхание Лю Синя стало ещё более размеренным и глубоким, теплом прокатываясь по его шее. «На кота похож», – подумал Тан Цзэмин, кое-что вспомнив. Там, в Цайцюнь, Лю Синю редко когда удавалось передохнуть. Шесть дней в неделю он усердно работал, готовя материалы для корзин и занимаясь плетением, и лишь на седьмой день позволял себе отдых во второй половине ближе к вечеру. В небольшом городке книг было мало – да и те лишь по рукоделию или же скучные трактаты о праведности жизни. Но Лю Синь всё равно находил в них отдушину. Однако из-за усталости не мог долго читать, поэтому нередко засыпал прямо на крыльце с очередной потрёпанной старенькой книгой. Возвращаясь в один из дней с подлеска и неся с собой корзинку только что найденных диких бататов и грибов, Тан Цзэмин остановился возле их покосившейся хлипкой ограды. Солнце в тот день светило особенно ярко, заливая их небольшой дворик и старенькое крыльцо, на котором спал Лю Синь. Развалившись и свесив одну ногу вниз, он тихо посапывал с книгой на груди, чуть дёргая носом от падающих на его лицо солнечных лучей. «На кота похож», – подумал тогда Тан Цзэмин, с восхищением наблюдая, как Лю Синь начинает ворочаться и потягиваться, всё ещё дремля на старом дощатом полу. Словно действительно был котом, который подставляет свои пушистые бока под тёплое солнце, он нежился в спокойствии и умиротворении, будто был рождён для того, чтобы проводить дни в беззаботности. Лю Синь тихо вздохнул и вновь заворочался. Наконец, приняв удобное положение, он замер, обдав открытую шею Тан Цзэмина теплом своего дыхания. Ночь текла мирно. Храм был погружён в сон, кроме одного обитателя. Тан Цзэмин смотрел в окно, на рассыпанные по небу звёзды и задумчиво перебирал чёрные гладкие пряди спящего на его плече Лю Синя. Ветка дикой сливы за окном тихо качнулась, сбросив с себя лепестки. Подхватив их, лёгкий поток ветра скользнул с ними в распахнутое окно и закружился в неведомом танце под лунным светом, прежде чем осыпать нежные капли на чёрные гладкие пряди волос. Лю Синь продолжал тихо спать. Опустив взгляд, Тан Цзэмин проследил им по словно выточенной линии челюсти, огладил уголок обнажённой кожи между ухом и загривком и скользнул по белой шее, прежде чем его взгляд остановился на красных лепестках дикой сливы в его волосах. Брови Тан Цзэмина чуть дёрнулись к переносице, воскресив в памяти момент из прошлого. – Когда я впервые встретил тебя, я вдруг с особой ясностью осознал, что хочу, чтобы ты был моим, а я стал твоим, – тихо произнёс он. Раньше Тан Цзэмин вообще ничего не хотел. Его жизнь текла размеренно, походя на небольшую спокойную реку, что огибала их деревеньку. Она никогда не менялась, просто текла себе и текла до самого обрыва, где с шумом разбивалась об огромные камни, а после снова бежала куда-то за горизонт. Тан Цзэмин не знал, как попал в ту деревню. Не знал даже, сколько времени в ней провёл. Месяц ли, год или пару недель – каждый день был похож на предыдущий и не отпечатывался в сознании, словно уносясь с той рекой. Он не запоминал лиц окружающих его людей и не различал по звучанию их голоса. Просыпаясь под старым навесом, он сидел на месте до тех пор, пока крик хозяйки, что кормила его, не отправлял его выполнять поручения. Серый мир вокруг него был таким невзрачным и пустым, что когда он случайно бросал взгляд на своё отражение в реке, был уверен, что даже его глаза были чёрными, как колодцы. Единственным ярким пятном в той деревне была только цветущая круглый год дикая слива, стоящая на границе поселения и леса на небольшой опушке в окружении ив. Красное пятно посреди пепельного застывшего моря. Но и она не вызывала в Тан Цзэмине восторга или желания бросить на неё лишний взгляд. Но однажды, возвращаясь с реки и неся с собой два ведра чистой воды, он внезапно услышал незнакомый шелест, что влетел в его уши с лёгким порывом ветра. Набирая силу, ветер нахлынул на него и закружился вокруг вместе с листьями и маленькими травинками. Шелест усилился, разбавляясь вплетёнными в него словами. Но как бы Тан Цзэмин ни прислушивался, никак не мог разобрать, что говорит этот голос. Не заметив, что выпустил из рук пару вёдер, что с плеском опрокинулись у его ног, он, словно одурманенный и взволнованный, пошёл вслед за будто бы призывающим его голосом. Чувствуя, как сердце бешено колотится в груди с каждым шагом, он ускорял ход, боясь потерять ведущую его нить из красных лепестков, что кружились по ветру. Голос усилился, шепот бросался к нему со всех сторон, словно тоже в панике разыскивая его. Стоило Тан Цзэмину разобрать, насколько приятно он звучал, как он тут же почувствовал, словно эмоции захлестнули его волной. Всего за несколько мгновений спокойная река его жизни вышла из берегов с сильным приливом и, разлившись по пустынному выжженному полю, позволила зелёным росткам пробиться сквозь грубую мёртвую почву и зародить жизнь. Иногда Тан Цзэмин слышал, как местные дети в деревне играли в игру: кто сможет более детальней пересказать день, который они помнят как первый в их жизни. Тан Цзэмин всегда находил это глупостью, ведь он не помнил своих прожитых дней, не зацикливался на происходящем; не помнил ни лиц, ни голосов окружающих его людей, отчего многие ругали его за забывчивость, тогда как он просто проживал один и тот же день, не зная даже расположения улиц и домов в этом городе. Всё нутро влекло его вслед за голосом, заставляя в панике задыхаться и бежать со всех ног. Лишь когда Тан Цзэмин крепко ухватился за тянущую его нить, он, наконец, понял, почему не может разобрать слов – голос звучал на незнакомом ему языке. Ветер поднял с земли пожухлые и зелёные листья, закружив в сильном вихре. Чёрные тучи быстро заклубились на горизонте, прорезаемые искрами, и, словно угрожающая сила, направились прямо на деревеньку. Вспышка молнии прорезала тяжёлые тучи и с грохотом ударила где-то за границей деревни, заставив всю округу содрогнуться. Пышное дерево дикой сливы мягко покачивало ветвями, ссыпая свои красные лепестки. Вопреки мечущемуся сильному ветру, они кружились так плавно и мягко, словно зависая в воздухе на несколько мгновений, прежде чем осыпаться на лежащего под ними человека. Синие глаза замерли, не мигая, отражая в себе силуэт в белом одеянии. Разом ослабевшие ноги донесли Тан Цзэмина до пышного дерева, под которым спал юноша, свернувшись в клубок и поджав ноги к груди. Пряди чёрных волос замели собой его лицо, отчего Тан Цзэмину тотчас захотелось протянуть руку и приоткрыть его, чтобы убедиться в догадке, что оно было прекрасным. Прекрасней чем всё, что он когда-либо видел и увидит в дальнейшем. Его пальцы чуть дрогнули, а ходящая ходуном грудь замерла от разлившегося в ней умиротворения. Вокруг стало тихо. Так тихо, что даже завывающий неподалёку ветер больше не тревожил нутро. Голос тоже стих, словно добившись желаемого. Ноги Тан Цзэмина подогнулись, и в следующий миг он рухнул рядом с лежащим на земле юношей, заставив красные листья мэйхуа взметнуться вверх и мягко закружиться. Восторг, клокочущий в груди, едва не изливался в тихий скулёж, пока Тан Цзэмин смотрел во все глаза на лежащего рядом человека, не видя его лица. «Это я нашёл его… Я нашёл», – проносились в голове кружащиеся мысли, зарождая в нём желания, о которых ранее он и не знал. Всё его существо словно проснулось ото сна, вдохнув полную грудь свежего воздуха и задышав. Омертвевшее и окоченевшее сознание пробудилось, позволив вороху мыслей и чувств, наконец, заполонить собой голову, как и любому другому созданию. Красные листья дикой мэйхуа продолжали мягко планировать и кружиться над ними, прежде чем пасть на чёрный шёлк растекающихся волос и запутаться в них. Небольшой порыв ветра подхватил одну из прядей волос, приоткрыв глаза с длинным красивым разрезом и густым веером ресниц. Сердце в груди Тан Цзэмина на миг замерло, и бросилось вскачь, когда вдруг вновь раздался приятный ранее зовущий его голос. Шепнув пару едва слышимых обрывочных фраз на незнакомом языке, юноша мелко вздрогнул всем телом. Тонкие веки задрожали, и в следующий миг приоткрыли ярко сияющие как звёзды глаза. Тан Цзэмин застыл, наблюдая за ним и боясь пошевелиться. Светлый рассеянный взор появился лишь на несколько мгновений, чтобы оглядеть обстановку, а после вновь скрылся за веками, словно потеряв силы. Юноша выдохнул весь воздух из груди, словно расслабившись, и замер, погрузившись в глубокий сон. Тан Цзэмин смотрел на него распахнутыми глазами, тихо вдыхая и не в силах оторвать взгляд. Тонкий парчовый халат, пыльный и истрепавшийся, мягко обтекал лежащего на земле юношу. Длинные волосы тихо колыхались на ветру, а скользящие между ними красные лепестки мягко запутывались и словно играли с чёрными прядями. Тан Цзэмин не знал, сколько прошло времени. Желая, чтобы облик прекрасного юноши отпечатался на обратной стороне век, он всё смотрел, смотрел и смотрел, жадно стараясь запомнить каждую даже незначительную деталь. Словно прекрасное видение, возникшее на этой пустой земле, этот юноша, казалось, мог в любой миг раствориться. Исчезнуть также внезапно, как появился здесь среди порывов сильного ветра. Первым чувством, что внезапно прорвалось сквозь выжженную почву после прилива свежей воды, был страх. Страх того, что это видение может исчезнуть. Чуть приподнявшись, Тан Цзэмин оглянулся и внезапно понял, что вокруг них всё было в зелёно-золотых красках. Мир зацвёл буйным цветом. Поздняя осень была наполнена прекрасными тёплыми оттенками, которые он ранее не замечал. Просто не видел из-за серости, затянутой перед глазами. Глубоко вдохнув полной грудью, Тан Цзэмин уловил запах вьющейся неподалёку реки, зелёной и пожухлой травы, и нежный цветочный аромат, протекающий под дикой сливой. Источавший его юноша продолжал спать, словно ни холод земли, ни прохлада осеннего ветра его не тревожили. Рокочущий грохот приближающихся клубящихся туч заставил Тан Цзэмина запрокинуть голову. Острый слух уловил едва слышимые капли дождя, что принялись отстукивать угрожающий ритм об оставшиеся на ветвях листья. Сжав зубы, Тан Цзэмин нахмурился. Каждый раз, когда он попадал под дождь, тот словно очищал его воспоминания, делая его чистым листком. Вероятно, всё дело было в боли, что он испытывал под небесными каплями – те жгли даже кости, принося боль такой силы, что в теле не оставалось даже памяти. Проклятый дождь был единственным за всё это время, что отпечаталось в его сознании как угроза. Тан Цзэмин мог забывать лица горожан, мог не помнить, что именно должен был делать и где он находится. Но небесные капли дождя были тем, что выжгли на его костях чувство неотвратимой угрозы. Внезапно испугавшись, что проклятый дождь может причинить вред и этому созданию, которое неизвестно как попало сюда, Тан Цзэмин тотчас подскочил на ноги. Попытавшись поднять его на руки, Тан Цзэмин понял, что с легкостью может нести это тело – то было таким лёгким, словно он поднял с земли воздушную массу облаков. Вот только его волосы, с всё ещё запутанными в них красными нежными лепестками, волочились бы по земле. «Нет, не годится», – решительно подумал Тан Цзэмин и оглядел себя. – «Это тело слишком низкое. Никуда не годится». Быстро побежав в деревню, он украл с чьего-то двора небольшую тележку и, набросав туда чистого свежего сена, вернулся обратно. Дождь уже шагнул за границу деревни, словно спеша за ним следом в попытке причинить боль или заставить поскорей скрыться. Но Тан Цзэмин, сцепив зубы, осторожно переложил лёгкое тело на телегу и быстро направился в сторону деревни, выбирая менее ухабистый путь и поглядывая на начавшее клониться к горизонту солнце. А оказавшись на пустой улице, понял, что не может вернуться под единственную знакомую ему крышу – старуха может ударить и этого юношу. Заприметив, что под одним из навесов сидят местные безумцы, которых часто подкармливали другие жители деревеньки, чтобы те не умерли, и им не пришлось их хоронить, Тан Цзэмин мигом свернул в этот небольшой закуток. Раздобыв в соседнем доме старенькую циновку, он аккуратно переложил на неё спящего юношу, который мелко дрожал. До определённого момента в своей жизни, Тан Цзэмин не знал значения слова «жадность». Когда кто-то отбирал у него ломоть хлеба, он не пытался забрать его обратно, хоть и чувствовал пустоту в животе из-за того, что голодал уже несколько дней. Своего у него ничего не было, так что и возвращать было нечего – так он всегда думал. Но стоило ему только увидеть, как один из безумцев пытается приблизиться к спящему юноше, проявив интерес, Тан Цзэмин тотчас вынул из своего сапога небольшой нож и наставил его на горло мужчины, угрожающе потемнев взглядом. А поняв, что несколько безумцев, судя по всему, решили обшарить спящего в поисках еды, тихо выдохнул и достал из сумки несколько сухарей. В тот вечер, бросив долгий взгляд на юношу, Тан Цзэмин, чувствуя быстро бьющееся сердце в груди и горячую кровь, стремительно текущую по венам, словно ручьи по иссушенной почве, преисполненный уверенности, побежал под знакомую крышу, чтобы принести несколько тёплых одеял и еды. Раздумывая, что юноша, вероятно, обрадуется такой заботе, когда проснётся, и одарит его взглядом тёплых глаз, Тан Цзэмин бежал со всех ног, стремясь подхватить одеяла и скорее вернуться. Он уже был близок к своему старенькому навесу, когда радость от ожидания пробуждения юноши застила его глаза настолько, что он, обычно внимательный к угрозе на небе, пропустил нависшую над ним чёрную тучу. Сверкнула молния, породив грохот. И первые капли, словно небесные стрелы, поразили его за один шаг под покров крыши. Боль атаковала его всю ночь, хлеща беспощадными каплями. Тан Цзэмин моргнул, продолжая глядеть на звёзды сквозь приоткрытое окно. Лю Синь на его плече тихо вздохнул и чуть поёрзал. Красные лепестки в его волосах скользнули вслед за его движением и тоже замерли, едва колышась на лёгком ветру. Луна почти настигла самую высшую точку на небе. Тан Цзэмин медленно приподнялся, чтобы переложить Лю Синя рядом и встать. Но тот, неожиданно протянув руку, вцепился в его шнурок на груди, с которым играл ранее. Заметив, как брови Лю Синя нахмурились, а лоб под кромкой повязки покрылся мелкими бисеринками пота, Тан Цзэмин опустился на колени перед кроватью. Мягко высвободив свой шнурок из тонких пальцев, он сорвал с пояса сверкающую в лунном свете тонкую цепочку, инкрустированную каменьями, и вложил в белую ладонь, которая уже сжималась в поисках того, за что можно было бы ухватиться. Лишь почувствовав скользящее серебро в ладонях, напитанное запахом и богатой духовной энергией, Лю Синь тихо облегчённо вздохнул и зарылся лицом в подушку. Тан Цзэмин сидел рядом некоторое время, прежде чем бросить взгляд в окно. Круглая луна поднялась высоко в небе. Вьюга по ту сторону горы продолжала завывать и поднимать тяжёлые снега. Тан Цзэмин протянул руку и снял тяжёлую маску. Лю Синь на постели продолжал перекатывать в слабых пальцах цепочку, дыша размеренно и глубоко. Нависнув над ним, Тан Цзэмин тихо приблизился и, чуть помедлив, положил руку на его щёку. Большим пальцем огладив белую словно точёную скулу, он проследил линию до мягкой мочки, где остановился в уголке обнажённой кожи между загривком и ухом. Нежная кожа под пальцами чуть покраснела, приняв более здоровый оттенок. Наклонившись ещё ниже, Тан Цзэмин глубоко вдохнул запах цветов, что был тем же самым, что и в тот день под деревом дикой сливы и, огладив взглядом красивое лицо, прижался сухими губами ко лбу. Затем, опустившись чуть ниже, приник к переносице, задержавшись здесь дольше. – Скорей просыпайся, – тихо сказал он. – Нам пора познакомиться заново. __________________ 1. 庄周梦 (zhuāng zhōu mèng) – сон Чжуан-цзы (увидевшего себя во сне мотыльком и после пробуждения размышлявшего, не является ли он мотыльком, которому снится, что он Чжуан Чжоу, или наоборот; обр. в знач.: пустые сомнения, разбиваемые действительностью). 2. 大尾巴狼 (dà wěiba láng, dà yǐba láng) – «волк с большим хвостом» – воображала, показушник.