Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья / Падая в глубокое синее небо

Прошло всего полчаса с тех пор, как Тан Цзэмин вернул Лю Синя в комнату и уложил в постель. В сознании Лю Синя царил беспорядок – мысли вновь стали вялыми, блуждая по разуму точно призраки. Он даже не знал, терял ли он сознание или проваливался в сон с периодичностью в несколько минут. Боль во всём теле отдавалась тупыми вспышками, заставляя его испытывать желание вновь провалиться в небытие. Тем не менее, на его лице не читалось ни толики дискомфорта или болезненных ощущений. Словно он настолько привык чувствовать боль, что запирал её в себе настолько глубоко, что даже не знал, как показать её. – Я… – тихо начал Лю Синь, разомкнув бледные губы. Но, так ничего не сказав, смолк и рассеянно моргнул несколько раз. Спустя некоторое время он вновь открыл рот, чтобы всё же заговорить, когда вдруг заметил, что взгляд Тан Цзэмина был устремлён чуть вниз – на его руку, что покоилась меж их лицами на подушке. Тотчас испытав укол сожаления, Лю Синь поджал губы, инстинктивно снова попытавшись укрыться в своей раковине, и поспешил отвернуться. Что с Сяо Вэнем, что тем более с Тан Цзэмином, он не был намерен обсуждать причину возникновения этих шрамов. Его вполне устраивало всеобщее незнание. И ни сколь не тревожили собственные шрамы. Заметив, что Лю Синь собирается поспешно отвернуться, Тан Цзэмин перехватил его за подбородок, и, вопреки ожиданиям, спросил совсем иное: – Болит? Лю Синь поднял на него растерянный взгляд. Тан Цзэмин протянул руку и провёл кончиками пальцев возле бинта на его голове, поясняя вопрос. Голова Лю Синя раскалывалась от боли и ныла, словно кто-то неустанно тревожил эту рану и не давал ему спокойно отдохнуть. Но даже так, привыкнув терпеть боль, Лю Синь ровно ответил: – Нет. Глаза Тан Цзэмина едва заметно прищурились. Он подозревал, что мучаясь от боли днём, Лю Синь даже не попросил обезболивающее у Сяо Вэня. Неожиданно он откровенно спросил, словно загнав его в угол вопросом: – Неужели мы настолько отдалились друг от друга, что даже мне ты не можешь показать свою боль? Под его пристальным взглядом лицо Лю Синя побледнело ещё больше. Он не отводил взгляд, пытаясь храбриться, совсем не замечая, что прозрачная пелена влаги, затуманившая его янтарные глаза, была достаточно красноречива, чтобы не дать сказанным словам обмануть человека напротив. – Болит? – вновь шепнул Тан Цзэмин, пристально смотря ему прямо в глаза. Он уже давно понял – Лю Синь мог говорить всё, что угодно, главное в этот момент было смотреть ему в глаза – только так можно было понять его чувства. Голос этого молодого мужчины мог звучать ровно и чётко, и взгляд тоже мог быть холодным и колким, и всё же, там, на дне янтарных глаз, если приглядеться, можно было обнаружить его истинные невысказанные эмоции. Словно томясь и изнывая под стальной цепью его контроля, они не находили выхода, взывая об освобождении через глаза. Тан Цзэмин знал, что больше всего на свете Лю Синь ненавидит показывать свою слабость. Безэмоциональная маска человека, которому были по плечу все оскорбления и любая боль, так крепко приросла к нему, что, казалось, стала его истинным обликом. Тан Цзэмин снова спросил: – Болит? Лю Синь протолкнул слюну в сжавшееся горло, начав чувствовать разгорающееся пламя в груди. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы ослабить давление, он ответил: – Не болит. Лю Синь уже давно отвык от подобных вопросов, всегда за последние годы справляясь со своей болью сам. В конце концов, его терпение и нежелание показывать то, что было на душе, стало таким сильным, что он, казалось, даже сам не знал, как именно снять эту маску. Так было проще. Так он чувствовал себя словно в крепкой непробиваемой раковине, где, забившись в угол, он мог зализать свои раны и только тогда вновь выбраться наружу. Но Лю Синь забыл, что воде были неведомы никакие барьеры в виде раковин и непроходимых укрытий – она могла найти путь везде. Тан Цзэмин некоторое время продолжал блуждать взглядом по бледному и красивому в лунном свете лицу мужчины напротив. Затем вдруг, протянул руку и в одно лёгкое движение прижал его к своей груди, заставив уткнуться лицом в шею. Лю Синь замер всем телом, широко распахнутыми глазами уставившись в одну точку на его груди. Тан Цзэмин почувствовал, словно в его руках находится не молодой мужчина, а глыба льда. Тело Лю Синя стало жёстким и напряглось – даже грудная клетка застыла. Чувствуя, как в Лю Сине зарождается недовольство и вот-вот он вырвется точно рассерженный зверь, которого насильно притянули в объятия, Тан Цзэмин положил руку на его затылок и накрыл макушку подбородком. Иногда злого зверя действительно можно было усмирить лишь насильно – просто крепко сжать его в объятиях и погладить, чтобы дать ему ощутить тепло и заботу. И в последствии, если повезёт, ранее дикий зверь, вновь пожелав ощутить эту нежность, насколько бы он не был нелюдимым и неприрученным, сам пойдёт в твои руки. Лю Синь моргнул и поджал губы, собираясь упереться ладонями в грудь Тан Цзэмина. Но тот вновь тихо спросил: – Болит? Лю Синь в его руках долго молчал, глядя в одну точку на его шее остекленевшим взглядом. От Тан Цзэмина исходил запах хвои, костра и железа. А грудь пылала так, словно казалась раскалённой докрасна печью, что манила к себе заледеневшего на холодном ветру путника своим теплом. Тан Цзэмин лежал долго, уперевшись взглядом в противоположную стену поверх чужой макушки, прежде чем почувствовал, как плечи Лю Синя в его объятьях мелко дрожат. Тихо, почти беззвучно, Лю Синь содрогался от плача. Его тело, перенёсшее тяжёлые побои, и душа, истерзанная в клочья после долгих странствий на холодном ветру в одиночестве, оказавшись в крепких тёплых объятиях, испытали на себе всю боль осколков от разрушающейся ледяной брони. Он так долго был один, что и не помнил, кто спрашивал его в последний раз: было ли ему больно? Сколько тягот он перенёс, и не тяжело ли ему было? А он, всё ещё слишком молодой для подобного, впервые за долгое время найдя шанс выплеснуть все тяжёлые годы мучений и одиночества в этих слезах, содрогался сейчас в тёплых объятиях. Он чувствовал, словно заледенел за эти пять лет. Покрылся морозной коркой настолько, что начал забывать всё то, что похоронил в себе. И теперь, когда тёплая вода вдруг нахлынула на него, погрузив в себя глыбу льда, Лю Синь, оттаивая, чувствовал невыносимую боль, словно болел каждый нерв в теле. Точно все его сдерживаемые за пять лет чувства выплеснулись наружу, заставляя его испытать все ранее подавленным эмоции разом. – Болит… – едва слышно всхлипнул он. – Болит… Тан Цзэмин гладил его макушку, чувствуя, как халат на груди стремительно намокает, а солёная влага болезненно щиплет раны от стрел. Лю Синь плакал горько и отчаянно, как незаслуженно избитый ребёнок, которого некому было защитить и пожалеть. Он никогда не просил к себе жалости и не говорил о ней, но, как и любой другой человек, всегда нуждался в ней в глубине души. А заполучив, уже не мог остановиться от потока боли, что проливалась через янтарные глаза. – Болит… Болит… Тан Цзэмин придвинулся ближе и крепко обнял его, дав выплеснуть горечь, накопленную за пять лет, в полной мере. Его сердце изнывало от боли и сострадания, а душа была наполнена непоколебимой уверенностью и горела от прилива сил. Опустив голову, он прикрыл глаза, прижавшись губами к макушке. Тихие всхлипы в комнате растаяли только вместе с рассветом. Точно с первыми лучами на горизонте весь мрак и боль схлынули, оставив лишь усталость и негу, что появляется после освобождения от тяжёлого груза. Тело прошило отголосками тупой, но уже не такой сильной боли, заставив Лю Синя проснуться и заёрзать. Но лишь стоило ему повернуться на другой бок, как предплечье тотчас столкнулось с чем-то тёплым. Лю Синь медленно открыл глаза и поднял сонный взгляд. Тан Цзэмин, лежащий рядом на спине, был похож на царя из далёкого прошлого, спящего в своих покоях безмятежным сном, и которому судьбою предначертано быть великим. Широкая грудная клетка мирно вздымалась в такт размеренному глубокому дыханию, а красивое лицо было спокойным и умиротворённым в лучах утреннего солнца. Лю Синь не знал, в силу ли своего происхождения с корнями, уходящими к вожакам диких варварских племен, или благодаря императорской родословной, Тан Цзэмин обрёл в себе статность и жесткость, сочетающиеся с хищной агрессивной красотой. Лицо этого молодого мужчины перед ним, имея поистине красивую мужественную наружность с резкими чертами лица, всегда отличалось своей привлекательностью, заставляя людей смотреть на него с восхищением и догадываться, что этот юноша явно был отличной от них породы. Но теперь благородное лицо Тан Цзэмина стало ещё красивее, чем раньше, словно мастер, что ранее вырезал его из куска драгоценной ледяной яшмы, наконец закончил последние штрихи на своём творении и широкой кистью смахнул туманную завесу неизвестности перед его обликом. Лю Синь медленно вздохнул, глядя сверху вниз на профиль спящего рядом Тан Цзэмина, скользя взглядом по его высокой ровной переносице, пушистым ресницам и длинному разрезу миндалевидных глаз. Похожие на пару клинков, чёрные брови даже во сне словно подчёркивали его пренебрежение и надменность, чуть сойдясь к переносице. Протянув мелко дрожащую от усталости руку, Лю Синь хотел провести пальцем меж бровей и вдоль переносицы, а едва увидев свою покрытую шрамами ладонь рядом с красивым лицом, тут же собрался отпрянуть. Но не успел он сдвинуться и на цунь, как чужая рука резко перехватила его за запястье, не дав отстраниться. Лю Синь мелко вздрогнул от неожиданности и вскинул взгляд. Не открывая глаз, Тан Цзэмин чуть хриплым после сна голосом произнёс: – Зачем отнимаешь руку? Можешь погладить. Шевельнув пальцами в чужой хватке, Лю Синь лишь тихо вздохнул и медленно высвободил ладонь. Повернувшись к небольшому столику, он подхватил свою сумку-цянькунь и спустя миг выудил из неё новую пару чёрных тонких перчаток. Уже собираясь надеть их, Лю Синь вновь ощутил чужую руку на запястье, останавливающую его движение. Подняв взгляд, он заметил, что в глазах Тан Цзэмина, неотрывно впившихся в его ладони, скользят болезненные эмоции. Сострадание и вина заставили его взгляд покраснеть и наполниться тяжестью. – Не надевай больше перчатки, – хрипло выдохнул он. Тан Цзэмин думал, что скрывая свои ладони, Лю Синь словно прячет себя от чужих любопытных глаз, что могли заметить его уязвимость и слабость. Но Лю Синь неожиданно снова высвободил свои ладони из чужой хватки и сказал: – Я не стесняюсь этих шрамов. – Подняв голову, он посмотрел на Тан Цзэмина прямо и открыто. – Что за глупости. У какого мужчины нет шрамов? Тан Цзэмин на миг отвёл глаза в сторону и, чувствуя тяжесть на сердце, сказал: – Тогда просто не носи эти перчатки. Разве я не дарил тебе золотые украшения? Почему бы вместо куска ткани не носить их? Плечи Лю Синя чуть опустились, когда он тихо вздохнул: – Дело не в этом. – В чём же тогда? Лю Синь молчал некоторое время, перед тем, как ответить, и Тан Цзэмин терпеливо ждал: – Перчатки нужны мне потому, что мои руки почти полностью лишились чувствительности. – Протянув перчатки, Лю Синь чуть отогнул край и продемонстрировал тонкую стальную пластину по кайме, что при ношении ткани плотно прилегала к запястьям. – Они помогают мне чувствовать, когда я касаюсь чего-то. Глаза Тан Цзэмина, ещё мгновение назад наполненные роящимися болезненными эмоциями, сейчас словно медленно застывали, быстро теряя свой блеск, будто пару драгоценных камней бросили в мутную воду. Слушая Лю Синя, Тан Цзэмин чувствовал себя так, словно его придавило огромной горой Тай, что заставляла его всё ниже и ниже пригибаться к земле под своей тяжестью. В грудь с каждым словом будто бил огромный тяжелый молот, удар за ударом превращая его сердце в кусок раздробленного мяса, истекающий кровью. Опустив голову, Тан Цзэмин сглотнул ком в горле и, судорожно выдохнув, произнёс, чувствуя, как глубоко уязвлен и как мучительно болит его душа. – Прости м… Видя его намерения, Лю Синь быстро сказал: – Я не хочу извинений. Тебе не за что извиняться. – Я столько времени грубил тебе и… Лю Синь тихо рассмеялся и, подсев ближе, вскинул брови: – Разве могут волчьи зубы прокусить кучерявую шкурку глупого барашка? Тан Цзэмин выдохнул и прикрыл глаза. А когда вновь открыл их, сказал: – Хорошо, раз не хочешь слушать мои извинения. Тогда я скажу, что сожалею и мне очень жаль. Лю Синь поджал губы, пробороздил его взглядом ещё пару мгновений. Затем вдруг заворочался и демонстративно повернулся к нему спиной. «Разве мы не закончили изливать нашу боль и обиды этой ночью? К чему всё ещё обсуждать это?» – проворчал Лю Синь про себя, совсем не испытывая желания сыпать на едва начавшие заживать раны соль. Послушав тихое недовольное сопение пару секунд, Тан Цзэмин лёг рядом за его спиной. Протянув руку, он вытащил из своего стального наруча маленький голубой цветок с тёмно-синей сердцевиной и вложил его в раскрытую ладонь Лю Синя, лежащую на подушке. Опустив взгляд, Лю Синь посмотрел на смятые голубые лепестки красивого маленького цветка и вдруг понял, кто в последние месяцы постоянно таскал ему те или иные диковинные цветы, что росли в труднодоступных местах на хребте Тяньцзинь. Находя их на своих грядках или меж вязанок сухих лекарственных трав, Лю Синь нередко гадал, как именно эти цветы угодили к нему в Целительский павильон. Думал даже, что это сильный горный ветер срывал их и приносил в орден, разбрасывая по всей территории. Перед отъездом на задание в его мастерской накопилось по меньшей мере дюжина маленьких склянок с сидящими в них разноцветными цветами. Некоторые Лю Синь даже посадил во дворе, чтобы в дальнейшем использовать в качестве главных ингредиентов в редких отварах, а некоторые пересадил в небольшие горшочки просто для красоты. «Неужели и правда он?» – удивился Лю Синь. Тан Цзэмин и в детстве часто дарил ему маленькие подарки: находя какой-нибудь особенно красивый цветок, даже пусть маленький и для большинства людей незаметный, он спешно приносил его домой и протягивал со смущённым и одновременно довольным видом, внимательно следя за реакцией Лю Синя. Заметив, что цветок немного помялся, Тан Цзэмин нахмурился и приблизился к худой спине ещё ближе и, глядя поверх макушки Лю Синя, принялся разглаживать лепестки, чтобы вернуть цветку прежний прекрасный вид. Воспользовавшись тем, что Тан Цзэмин лежит за его спиной, Лю Синь не смущаясь улыбнулся, чувствуя на душе небывалую лёгкость. Они некоторое время молчали, слушая, как в храме просыпается жизнь: кто-то несколько раз прошёл мимо их комнаты; во дворе всхрапнула пара коней. Ранее, когда эта территория находилась под пятой захватчиков, даже звери с соседних гор не смели ступать на эти земли, чувствуя подавляющую тёмную энергию. Но сейчас, всё больше и больше живности случайно забредало сюда, ничего не страшась, отчего храм уже не был так тих, разбавляясь пением птиц по утрам и стрекотом зимних цикад. За свои короткие пробуждения Лю Синь исчерпывал всю свою силу, поэтому вскоре вновь начал чувствовать слабость. Пролежав с ним ещё немного, Тан Цзэмин услышал тихую поступь за дверью и осторожно поднялся с постели. Сяо Вэнь тихо открыл дверь и, неся небольшой поднос в руках, заставленный мисками и свёртками, вошёл внутрь. Он приходил и вчера вечером. Однако увидев двух спящих людей на постели, не решился их будить, чтобы перебинтовать раны друга. Во сне Тан Цзэмин обнимал его так крепко, что Лю Синь почти утонул в его объятиях – видна была лишь растрёпанная макушка, выглядывающая из вороха одеял. Тан Цзэмин обнимал этот сопящий мягкий куль так, словно стремился скрыть его от всего мира. Услышав звук открывающейся двери, Лю Синь сонно моргнул и повернул голову. А увидев миски на подносе и уловив горький запах, тотчас скривил нос и накрылся одеялом с головой. – Не хочу. Сяо Вэнь закатил глаза и усмехнулся. Из-за его плеча тотчас показалась голова Шэнь Фэйсяо, сверкнувшая блестящими любопытными глазами. – Мастер! Вы наконец очнулись! Ха-ха-ха! – звонкий смех заполнил комнату, когда ученик побежал к постели, где Лю Синь уже пытался принять сидячее положение, чтобы не выглядеть слишком жалко. Послышался громкий цокот. Показавшись в проёме, Байлинь кликнул и, широким шагом промаршировав до постели, запрыгнул на неё и протопал напрямик до Лю Синя. Курлыкнув, он подцепил его палец своим клювом и, подбросив ладонь, быстро скользнул под неё и умостился рядом, издав довольный звук: «пуррр» и прикрыв глаза. Лю Синь улыбнулся, приглаживая торчащие перья на голове гарпии. И хотя он чувствовал небывалую слабость во всём теле и больше всего желал вернуться в тёплые объятия и просто поспать, воцарившаяся вокруг него лёгкая и тёплая атмосфера была такой приятной, что ему было жаль упустить её хоть на миг. Увидев, что Сяо Вэнь раскладывает лекарства и бинты, а Шэнь Фэйсяо начал щебетать о последних новостях в храме, Тан Цзэмин вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Уже стоя в коридоре, он с удивлением обнаружил свой чистый плащ, висящий на вешалке, и пару начищенных сапог. Вчера, возвращаясь с Лю Синем, он скинул с себя грязную верхнюю одежду прямо в коридоре, чтобы та, пропитанная кровью и грязью, не воняла в комнате. Накинув чистый без единого пятна плащ на плечи, Тан Цзэмин оглянулся и заметил Ань Цзяо, что развешивала тонкие занавески у окна. Тан Цзэмин уже открыл было рот, чтобы поблагодарить, но Ань Цзяо уже испарилась. Словно вездесущая, эта девушка, казалось, вообще не спала, находя дела по всему храму и организовывая работу.

༄ ༄ ༄

Храм кипел жизнью. За долгие годы отсутствия здесь Божества, крыши и балки павильонов прохудились и требовали ремонта. Мужчины чинили крыши и перетаскивали тяжёлые брёвна, а женщины ткали ткани и расписывали красными и золотыми красками стены и плели обереги. После принятия лекарств, Лю Синь вновь уснул, а Шэнь Фэйсяо вместе с Сяо Вэнем отправились в Тайчжань по просьбе Тан Цзэмина, чтобы продать пойманную им дичь и купить рис. Тан Цзэмин сидел за столом на крыльце в боковой части храма, краем уха слушая отдалённую суету со двора. Рядом горел очаг, в котором потрескивало пламя. Положив руку на одно колено, в другой он держал небольшую тетрадь в кожаном переплёте, одну из которых принёс с собой после поисков в подземельях изгнанников. Там же он нашёл и шест Лю Синя, который пока не спешил отдавать, и остальные его вещи. Его спокойные глаза блуждали по написанным страницам, изучая путь изгнанников, их цели и заклинания по извлечению ци, когда раздался скрип открываемой двери. Выйдя на крыльцо, Чжан Хэцзянь, увидев, что Тан Цзэмин погружён в чтение, молчал некоторое время, словно не хотел прерывать. А поймав себя на таких странных мыслях, сжал зубы, тряхнул головой и резко сказал: – Я нашёл твои мечи. С грохотом положив на стол рядом с Тан Цзэмином пару клинков, что он оставил тогда в лесу возле повозки, Чжан Хэцзянь отступил на шаг и выпрямился. Даже не взглянув на мечи, Тан Цзэмин ответил: – Хорошо. Спасибо. Чжан Хэцзянь тут же взбрыкнул, словно неукрощенный конь: – Бля!.. Не разговаривай со мной, как с подчинённым! Тан Цзэмин дочитал до конца страницы, закрыл книгу и поднял взгляд, вскинув бровь. – Простое «спасибо» заставило тебя наткнуться на эти мысли? Чжан Хэцзянь задумчиво нахмурился и недовольно сказал: – … Нет, просто прозвучало как-то... Повернувшись, Тан Цзэмин бросил в пылающую рядом жаровню тетрадь в кожаном переплёте, потеряв к ней интерес, и перевёл взгляд на клинки. Уже очищенные от крови, они сверкали своим холодным блеском и ловили солнечные блики, ползущие по острию. Казалось, в этом совершенном оружии не было никаких недочётов и эта пара клинков только-только вышла из-под рук искусного кузнеца, всё ещё пылая жаром раскалённой печи. Взгляд Тан Цзэмина наполнился прохладным пренебрежением, когда он заметил несколько тонких едва видимых трещин на лезвиях. – Не стоило тратить время на их поиски. Всё равно это дерьмовая сталь. – Это не сталь плохая. Просто ты слишком силён, поэтому они не справляются с твоей энергией, которую ты в них вливаешь, – внезапно послышался неторопливый старческий голос со двора. Повернув голову, Тан Цзэмин увидел стоящего перед ступенями старика. Седые волосы северянина были стянуты в длинную косу и перекинуты на одно плечо. Одетый в тёмно-серые чистые одеяния, он стоял чуть сгорбившись и опираясь на простую длинную палку. Переведя взгляд, Тан Цзэмин заметил, что к крыльцу медленно стягиваются остальные северяне, в нерешительности потупив взгляды. Все эти дни, видя, что спасший их человек редко появляется в храме и задерживается не более, чем на пару часов, северяне не смели тревожить его. Но сегодня, заметив чёрного большого коня, что топтался в конюшне, они набрались смелости искать встречи с этим молодым человеком. Тан Цзэмин медленно встал со своего места и опёрся о перила, разглядывая столпившихся людей. Мужчины и женщины, старые и молодые – все как один замерли и устремили на него свои взгляды. Старик с тростью, что, судя по всему, был негласным лидером этой маленькой группы, согнул свою худую спину в поклоне и представился: – Моё имя Пань, господин. А как ваше имя? Чжан Хэцзянь, стоя за Тан Цзэмином с правой стороны, медленно зашёл за его плечо и обвёл сбившихся перед крыльцом людей внимательным взглядом. – Я Тан Ванъюй. Старик моргнул, внимательно оглядел Тан Цзэмина снизу вверх. А поняв, что его любопытство может показаться грубым, снова спросил: – Могу я спросить господина, из какого он рода и где его дом? Ранее Тан Цзэмин так часто слышал этот вопрос, вращаясь в кругах знати, что давным-давно потерял даже малейшее смущение при упоминании этой темы. Поначалу, в Яотине, он чувствовал себя неполноценным, ведь всё его окружение мало-помалу начинало состоять из людей из знатных родов, один он был словно сорняк на поляне полной роз. Некоторые, узнавав о его отсутствующей родословной и поняв, что он сирота, взглядами указывали на его место, хоть и не высказывали своего пренебрежения в открытую. Впоследствии Тан Цзэмин свыкся с этим и вот уже много лет его никоим образом не задевали такие вопросы, поэтому он просто ответил: – Я не знаю. Я сирота и помню лишь своё имя. Старик задумчиво покивал пару раз и, стукнув своей палкой по полу, предположил: – Должно быть, вы из ветви клана Тан, что расположился на реке Буихунь почти на самой границе с лесом Чуньша. Брови Тан Цзэмина дёрнулись к переносице, а взгляд подстрекнул старика добавить: – Все люди оттуда крепкие и выносливые, а их мастерство связано с освоением воды. – Дедушка, они ведь просто рыбаки? – задумчиво спросил его внук, которому старик даже в плену с самого раннего возраста преподавал историю. – Они рыбаки и лучшие кораблестроители, – покивал старик. – А также создатели многих артефактов, связанных с водой и помогающих в путешествиях по водному пространству. Так или иначе, если господин не помнит своего происхождения, только имя, этот старик может лишь предполагать. – Так ты, стало быть, кораблестроитель? – тихо спросил Чжан Хэцзянь, глядя, как северяне тихо перешептываются, обсуждая новую тему. Тан Цзэмин вскинул бровь и также тихо ответил: – Я нихрена не понимаю в строительстве. Вряд ли даже плот сумею построить. Но море могу преодолеть и вплавь, так что кто знает. Клан Тан с берегов реки Буихунь был ветвью княжеского клана. Больше тысячи лет назад, когда царство Цинь примкнуло к империи, став её северным регионом, а тогдашний царь Тан сменил свой титул на князя, он назвал двух солдат из своего войска, что однажды спасли жизнь его дочери, своими побратимами и дал им своё родовое имя – Тан. За верную службу он также наделил их землями и дал небольшие титулы, и с тех пор одна ветвь клана Тан жила на берегу реки Буихунь, а другая высоко в горах Гуайшань. Тан Цзэмин выдохнул облако белого пара. Мысли о собственном происхождении не раз одолевали его, но, в конечном итоге, приносили лишь головную боль и усталость из-за долгих раздумий, которые ни к чему не приводили. Даже теперь, получив крупицы информации, способные навести его на то, кем он был, не принесли в душу ничего, кроме усталости. Сердце молчало, не отзываясь на родовой зов к принадлежности к этой ветви. Опустив взгляд на стоящих перед ним людей, Тан Цзэмин заметил, что все они были худыми и измождёнными. И хотя несколько дней отдыха вернули каплю здорового цвета их коже, сделав её не такой серой, пленная жизнь ещё много лет будет давать о себе знать в их истерзанных телах. Тан Цзэмин заметил, что некоторые из них были совсем плохи – парень, что стоял позади всех, сгорбился и не решался поднять голову, судя по всему, всё ещё страшась наказания и не веря в свободу. – Как вас пленили? – внезапно спросил Тан Цзэмин. Люди в нерешительности зароптали, некоторые погрузились в отчаяние под гнётом тяжелых воспоминаний, а некоторые, молодые, не могли вспомнить, потому что с самого своего младенчества уже были в рабстве. Первой заговорила краснощёкая девушка, держащая в руке пустую миску, словно желала попросить у кого-нибудь ещё порцию риса, но никак не решалась: – Мне было семь, когда меня продали в публичный дом. А после тот сожгли пришедшие разбойники и я год жила с ними, пока меня не проиграли в карты какому-то работорговцу с торговой гильдии на Юге. А там при кораблекрушении я угодила к… к этим. Вторым высказался парень лет девятнадцати с узкой полоской татуировки на нижней части лица, начинающейся от самой губы и тянущейся до подбородка в виде древних начертаний родового защитного заклинания: – Меня с братом выменяли на ломоть хлеба, когда в деревне разыгралась чума и хозяин, которому мы были рабами, лишился своего скота. – Меня продали на рынке рабов в Дуньчане, что на Востоке. – А меня за провинность перед хозяином бросили на галеры, где после корабль был захвачен пиратами, а мы все выставлены на торги. Тан Цзэмин слушал рассказы стоящих перед ним людей и терялся в ощущениях. И хоть лицо его оставалось всё таким же бесстрастным, в душе поднималась ярость и бешенство, опоясывая всю грудь и подкатывая к самому горлу. Тан Цзэмин, будучи вхож в круг главенствующих лиц одного из четырёх великих орденов Запада, знал, что местные властители этого региона строго следят за пресечением работорговли и на корню отрубают все зачатки подобного. И всё же, столь великая империя как Ханьчжоу не могла существовать как единый слаженный механизм. Рабство существовало и ныне, хоть все князья ежегодно предоставляли отчёты столице о её искоренении и недопущении. Слушая рассказ северян, Тан Цзэмин сделал вывод, что больше всего чёрная работорговля была развита именно на Юге – в самом богатом и процветающем регионе империи. Закончив рассказ, северяне увидели, насколько потемнел взгляд стоящего перед ними на возвышении человека. Все эти дни они обсуждали многое, впервые за годы заимев право говорить без страха быть захлестанными насмерть плетью. Первым, что они испытали, оказавшись на свободе, было неверие. Многие из них уже отчаялись сделать глоток свежего воздуха, не то что поесть свежий белый рис без камней и опилок. После на северян опустилось осознание и возможность поплакаться на свою тяжёлую жизнь, найдя друг в друге утешение и поддержку. А после пришла холодная ярость, что сейчас застыла в глазах каждого. Даже в краснощёкой робкой девушке, что продолжала сжимать миску, можно было проследить терпеливое выжидание и затаившуюся жестокость в светлых глазах. Северяне были самым гордым народом. Они могли терпеть побои и невзгоды. Могли быть продаваемы и избиваемы на протяжении долгих лет. Но они никогда не забывали, кто обрёк их на это. И они никогда не прощали. Под ударами плетей легко потерять себя, но холодная ярость, что теплилась на дне их иссушенных сердец, не давала большинству из них сломаться окончательно и пасть в пучину отчаяния. Кто-то мог сказать, что самым сильным чувством на свете была обида, порождающая множество тёмных эмоций. Но для пленников самым сильным чувством была злость – ставшая их стальным хребтом и державшая на ногах. Глядя на стоящих перед ним людей, Тан Цзэмин внезапно понял, что уже видел такие взгляды ранее – точно такие же, как были и у жителей кузнечного городка Хуфэй. Люди там настолько одичали и озверели от своего желания расквитаться с разрушителями своей жизни, что ковали тысячи оружий до тех пор, пока не сошли с ума. Но даже тогда их воля к отмщению не сломилась, а породила лишь одно стремление – выжить любой ценой, чтобы отомстить. Тан Цзэмин чувствовал пламя в груди, что трещало, рычало и жалило сердце углями. И в дыме этого огня он ощущал родственную связь с этим брошенным народом, видя в их глазах те же чувства, что одолевали время от времени и его самого. – Во всём виновата столица, – сказал кто-то из толпы. – Да… – Голова всему виной. Чжан Хэцзянь за плечом Тан Цзэмина нахмурился и спросил: – О чём вы? Разве не демоны стали причиной падения Севера? Парень с татуировкой на подбородке криво хмыкнул: – Демоны напали, да и хрен бы с ними. Да, последствия их побоища были бы ужасающе, но Север не пал бы, если бы не жадность других областей. Многие думают, что проблема падения Севера только в том, что Запад, Восток и Юг не прислали нам помощь, а вот мы, жители пограничного леса Гоутянь, знаем ещё кое-что. Второй близнец с такой же татуировкой встал рядом с братом и заговорил: – Когда Север был атакован, туда слетелись многие с различных областей. Вот только не для того, чтобы помочь, а для того, чтобы урвать свой кусок от погибающих земель. Вероятно, многие тогда просчитали всё наперед и решили, что гораздо лучше будет обогатиться за счёт раздираемого на куски царства в состоянии побоища, а не протянуть ему руку помощи. – Мы с братом видели, как с Севера через тропы вывозится золото, алмазы и белая сталь, что использовалась нашими кузнецами для орудий против демонов. Обоз за обозом они шли вереницей несколько дней, разоружая Север и оставляя его полностью беззащитным и голым. Этих обозов были сотни, а может и тысячи. – За несколько дней Север разграбили! – выкрикнул второй близнец, чувствуя захлестнувшую его злость. – Запасы границы были истощены! Если бы не это, наши люди смогли бы дать отпор тварям! Но разве могли мы сражаться против нечисти с голыми руками?! Близнец положил руку ему на плечо, чтобы успокоить, и продолжил за него: – На Севере было множество глав небольших областей. Многих убили, чтобы они не могли помешать разграблению. Но кто именно это сделал, до сих пор неизвестно. Его брат хмыкнул: – Да может все остальные княжества и объединились. Все всегда смотрели на наш Север как на кусок жирного мяса. Это правда, что Север был самым богатым и плодовитым регионом благодаря своим ресурсам. Золото, алмазы, рубины, растущая сталь, богато засеянные плодородные поля с рисом и пшеном, огромные богатые сады с различными фруктами, что росли круглый год – всего этого было в достатке. Даже полностью закрытый ото всех, этот регион мог кормить себя без внешней торговли с другими, потому что в отличие от всех прочих, Север никогда не забывал, что ранее, до присоединения к империи, он был независимыми территориями со своим собственным Царём. Пальцы Тан Цзэмина впились в поручень, оставив следы. Северяне перед ним, закончив обсуждение, впились в него немигающими взглядами, все как один наполненными надеждой к принятию решения. Всем людям, к каким бы сословиям они не принадлежали, нужен был кто-то, кто бы их вёл и указывал путь. Разбросанные по всей империи, северяне представляли собой осколки стекла, которые никак не могли собраться в одно единое целое. Но теперь, увидев в спасшем их человеке надежду, впервые за долгие годы они ощутили ветер перемен, который привёл бы их к лучшей жизни. Тан Цзэмин замолчал, тщательно всё обдумывая, прежде чем спросить: – Каким ремеслом вы владеете? Северяне переглянулись и наперебой начали отвечать. Выслушав их, Тан Цзэмин понял, что большинство из них так или иначе были связаны с кузнечным делом, так как рабов в основном использовали для тяжёлой работы, а тела северян были мало подвластны жару печей и оттого были намного выносливей прочих. Глубоко вздохнув, Тан Цзэмин сказал: – Теперь вы свободны и можете идти, куда душа пожелает. Но если хотите остаться все вместе и выжить, то отправляйтесь к границе в город Луанян. Северяне подошли ближе, внимательно слушая. – Найдите там человека по имени Пэй Сунлинь, – добавил Тан Цзэмин. – С ним будет Ван Цзянь – командир отряда лучников северной армии. Ещё в Цзянане, Тан Цзэмин, дав поручение Лу собирать для него некоторую информацию от заезжих торговцев, что любили поделиться слухами с разных земель, внезапно получил известия о старых друзьях. Пэй Сунлинь был известным преступником во всей империи – за его голову охотились не меньше двадцати кланов за то, что он, вместе со своими подельниками, переправлял северян в Вольные города и другие безопасные земли, где до них уже было никому не добраться. Хотя в империи рабство как таковое было запрещено, мелкие кланы не чурались использовать труд северян в своих целях, прикрываясь обыкновенными контрактами между хозяином и слугами, где вторые получают плату за труд. На самом же деле, северян покупали на чёрных рынках и держали в неволе, обращаясь не лучше, чем со скотом. Тан Цзэмин знал, что и до их встречи Пэй Сунлинь оказывал северянам всяческую помощь, а заручившись поддержкой Ван Цзяня, они стали настоящей грозой работорговческих рынков. Мало кто знал, что они, возвращаясь после своих путешествий, обосновывались в Луанъяне, где тамошний градоначальник взял их под своё крыло, содействуя в их деле. Тан Цзэмин продолжил: – Передайте, что вас прислал друг из Яотина, по имени Тан. – Что нам там… делать? – спросил кто-то из толпы. Тан Цзэмин чуть прищурился и ответил: – Куйте оружие. Глаза северян распахнулись, наполнившись жаждой и нетерпением. – Мы готовимся к битве? – Как закончим, пойдём на столицу? Тан Цзэмин всё тем же ровным голосом добавил: – Собрались идти на врага с несколькими десятками людьми, половина из которых старики и дети, вооружившись только мечами? Зрелище было бы поистине впечатляющим. – Вздохнув, он пояснил на вопросительные взгляды северян: – Куйте оружие и продавайте на западном рынке. Так вы сможете обеспечить себе достойную жизнь. Северное искусство ковки оружия высоко ценилось во все времена, так что с налаженными связями из Луанъяня проблем не возникнет. Заметив, что глаза северян постепенно начинают остывать, Тан Цзэмин остался равнодушен к их воинственному запалу и напоследок ровным голосом объявил: – Отправитесь через несколько дней. Оттолкнувшись от перил, Тан Цзэмин подхватил свои мечи, вновь слив в один, сошёл с крыльца и направился к конюшне. Чжан Хэцзянь, увидев, что северяне перед возвышением все как один застыли, не услышав желаемого и погрузившись в разочарование, не знал, что тут можно сказать. Посмотрев Тан Цзэмину вслед, он нахмурился, в который раз задавшись вопросом: что было в планах этого человека? Чжан Хэцзянь видел тени в его глазах, что роились всё то время, пока Тан Цзэмин слушал рассказ северян. Но тени эти родились там не в одночасье – они всегда были там и ждали своего выхода.

༄ ༄ ༄

Выведя своего коня из стойла, Тан Цзэмин решил поохотиться и заодно набрать дров. Он уже вышел за ворота храма, ведя Игуя под уздцы пешим ходом, когда пара северян нагнала его. Один из близнецов с татуировкой на подбородке сказал: – Возьми нас к себе на службу солдатами. Брат поддержал: – Мы неплохо владеем мечами. Тан Цзэмин, не повернув головы, ответил: – Я не военный, у меня нет звания. Братья переглянулись. – Тогда возьми нас к себе стражниками. Тан Цзэмин ответил: – Я не из знати, чтобы иметь стражу. Братья вновь переглянулись и вздохнули. Один из них вновь открыл рот, когда неподалёку послышался стук колёс возницы. Вернувшись из Тайжаня, куда уехал вместе с Сяо Вэнем после того, как навестил мастера Лю этим утром, Шэнь Фэйсяо выбрался из повозки, держа под мышкой белого гуся. – Братец! Ха-ха-ха! Смотри, какого жирного гуся я купил на рынке почти за бесценок! – Кря! – гусь замахал задними красными лапами, подняв голову на Шэнь Фэйсяо. Взглянув на Шэнь Фэйсяо, шагающего в его сторону вместе с Сяо Вэнем, Тан Цзэмин выдохнул себе под нос: – Лучше бы научился охотиться, – и развернулся. Двое близнецов склонили голову к плечам, с любопытством наблюдая за шагающим по снегу Шэнь Фэйсяо, что поглаживал гуся по голове. Тан Цзэмин, развернувшись, хотел было вскочить на своего коня, когда внезапно был сбит налетевшим на него нечто. Сбив Тан Цзэмина с ног, неизвестный в глухо запахнутом чёрном плаще и красным платком, закрывающим нижнюю часть лица, в мгновения ока достал магическое вервие, чтобы связать руки того за спиной и истощить духовную энергию. Шэнь Фэйсяо застыл, мигом побледнев лицом, как и пара близнецов, стоящих неподалёку. Двое братьев отмерли первыми, подхватив с земли палки, но даже не успели вступить в бой, как были повалены на землю двумя сильными ударами в грудь от неизвестного. Мастерство этого человека явно не было заурядным! К нему даже невозможно было приблизиться и найти брешь! Движения мужчины были такими быстрыми, что Сяо Вэнь и оглянуться не успел, как Тан Цзэмин был обездвижен, а он ещё не подступил и на пару шагов, спеша в их сторону. Впрочем, ответные действия Тан Цзэмина не заставили себя долго ждать. Выгнувшись в спине, он вскочил на ноги и, пригнувшись, резким ударом по голени также сбил нападавшего с ног. Рванув руками, Тан Цзэмин разорвал духовные вервия на несколько частей, заставив своего противника на миг ошеломлённо замереть и понять, что связался он не с обычным мастером средней руки. Снег белым облаком взмыл вверх, принявшись кружиться вокруг места сражения. В мгновения ока обнажив свой тяжёлый двуручный меч, Тан Цзэмин уже замахнулся, намереваясь нанести неизвестному смертельный удар, когда тот также стремительно взвился вверх и ринулся в бой, обнажив пару сабель. Бледный как снег, Шэнь Фэйсяо замотал головой, словно попав в тот самый день, когда был похищен из храма. Воспоминания всех тех дней в плену заставили его почувствовать себя так, словно его только что окатили ледяными нечистотами. Замотав головой, он отступил на несколько шагов, бормоча себе под нос: – Нет… нет… Только не снова. – Словно по щелчку, не желая вновь оказываться в плену и учитывая прошлые ошибки, Шэнь Фэйсяо, больше не медля, обернулся в сторону храма и заголосил во весь дух: – На нас напали! На нас напали! На улице стоял ясный день. Двор храма был наполнен галдящими людьми, которые оживлённо обсуждали самые разные темы. Но даже в таком гвалте крик, донёсшийся со стороны леса, был таким громким, что каждый во дворе услышал его. Люди тотчас побросали то, чем были заняты, и, схватив тяжёлые железные и деревянные палки, выскочили за ворота. Чжан Хэцзянь, до которого тоже долетел крик, мигом воспользовался цигуном и перемахнул через стену, воссоздавая из вихря свою алебарду. Добравшись быстрее всех, он, замахнувшись оружием, намеревался вступить в бой, но внезапно был остановлен рукой Сяо Вэня, уперевшейся в его грудь. Оглянувшись на него, парень замешкался, заметив сложное выражение на лице генерала, который неотрывно следил за развязавшимся боем. Сяо Вэнь прищурился, видя замахи и отражения ударов неизвестного. А затем, когда Тан Цзэмин вновь сбил нападавшего с ног и замахнулся мечом, крикнул: – Погоди, Цзэмин! Тан Цзэмин, казалось, намеревался проигнорировать окрик и нанести планируемый удар. Меч Тан Цзэмина уже нёсся вниз, когда незнакомец на земле сделал подсечку и, откатившись в сторону, пнул его под колено. Тан Цзэмин пошатнулся, и этой заминки хватило, чтобы мужчина вновь направил на него свои сабли. Тан Цзэмин обернулся и собрался было продолжить бой, когда внезапно ему в лицо прилетела пригоршня сухого льдистого снега, заставив зажмуриться и отшатнуться. Неизвестный в доли секунды добрался до него и, сняв с пояса ещё одно духовное вервие, связал Тан Цзэмин по рукам за спиной на несколько раз. – Не сопротивляйся, парень, и не пострадаешь, – прозвучал приглушённый голос из-под платка. Сяо Вэнь, тяжело вздохнув, крикнул: – Стой, Чжэн! Мужчина замер на миг, и оглянулся. А увидев, кем именно являлся окрикнувший его человек, тут же распрямился в полный рост и нахмурился, приняв серьёзный спокойный вид, словно не он только что валялся в снегу и кидался как одичалый. – Генерал Сяо? Сяо Вэнь потёр висок и взволнованно спросил: – Чжэн, что ты тут дел… – Чжэн! – прозвучал крик со стороны высоких кустарников, закрывающих узкую тропу в гору. – Где ты? Послышались рубящие звуки, пока кто-то пробирался по тропинке, срубая колючие ветки клинком. – Нормальные люди передвигаются по дорогам, так почему мы вынуждены рыскать по горным тропам словно дикие звери?! – не унимался кто-то, пробираясь вперёд. – Мы заблудились? Скажи лучше честно, твой молодой господин не станет ругать тебя или стыдить! Вскоре голос стал громче и через некоторое время из подлеска на снег ступил молодой парень, отряхивая свой алый плащ от колючек и снега. – Куда ты убежал так спешно? Я несколько дней за тобой гнался! Сяо Вэнь почувствовал, как удивление заставило его глаза распахнуться при взгляде на этого человека. – Гу… Шичэн? – выдохнул он, опуская меч.