саша бы с удовольствием забыл имя глеба, чтобы спокойно заснуть.
тяжёлый вздох, где-то на улице изредка слышно, как проезжают машины, на верхнем этаже кто-то ходит по комнатам, а рядом ластиться любящий пес, видя десятый сон.
ясюкевич закрывает глаза следом в надежде на то, что все, что происходит — сон.
но нет, это все тот же кошмар.
те самые стены, тот самый вид из окна.
ничего не кончается и лишь циклично повторяется из раза в раз.
он не в силах это прекратить.
их любовь — быстрая, вспыхнувшая, жертвенная, грешная, фальшивая.
ушедшая.
хотя, подходит ли это слово?
была ли она вовсе? была ли она с двух сторон?
конечно, была.
саша ведь помнит, как им удавалось встретиться только под вечер из-за сильной усталости. сидя рядом, они хотели лишь тишины и покоя. спокойные минуты приносили в их жизнь ещё больше доверия.
им хватало лишь одного взгляда, чтобы все понять.
слова были явно лишние — молчание говорит с ними, говорит все за них.
может, он упустил момент, когда нужно было сказать, закричать, быть чуть настойчивее?
или дело совсем не в нем?
глеб любил — саша в этом уверен.
такого тепла он не чувствовал никогда.
но сейчас..а что сейчас?
в комнате холодно и пусто, прямо как между ними.
чего хочет викторов на этот раз?
слез? эмоций? ему недостаточно тех страданий?
мысли не прекращают вертеться в своем навязчивом потоке, пока они не рядом. пока викторов где-то в неизвестности.
у ясюкевича все лишь об одном, у глеба в голове полная пустота.
сил у него не осталось, хотелось наконец забыться. очередной судорожный припадок пронзал его тело, оставляя только боль и мысли о том, что нужно больше.
сейчас мало.
сейчас не так хорошо.
сейчас не утро.
боль стала невыносимой. мышцы, кости, суставы горели огнем и болью, которую никак нельзя заглушить.
еще.
он так смертельно бледен, но это кажется для него же привычным.
суровая обыденность. и, как это, с ней нельзя мириться? все возможно.
еще.
викторов не думал о том, что ему с сашей просто удобно.
он ведь пустит к себе, прижмет после очередного марафона.
он ведь простит и стерпит, слова против не скажет.
он ведь такой мягкий, нежный.
саша само олицетворение самого светлого, чистого, невинного.
иногда только этот оттенок был разбавлен ярко-красным, совсем болезненным.
он похож на ангела, который пытается глеба вернуть из сущего ада.
еще.
только он не знает, что глеб еще давно забрал чужую душу, продал самому дьяволу.
глеб — тайна, что-то чёрное.
это не просто цвет его души.
это приговор.
пустота, а не шанс.
безысходность, а не глоток свежего воздуха.
и теперь, оказаться двоим в аду — дело времени.
саше плевать, когда появится глеб.
главное, что появится вовсе, ведь в душу закрался живой страх не увидеть его одним утром после бессонной ночи.
а глебу плевать, в какой могиле его тело оставят гнить.
достаточно.
ясюкевич просыпается к вечеру из-за истошного лая хулио на входную дверь.
живой.
снова вернулся.
саша бы закрыл глаза навсегда, чтобы больше не пытаться вывозить все это.
ему сложно.
сложно настолько, что он в омуте тонет, руками пытается схватиться за кого-то на поверхности, но, кажется, на той стороне с него просто смеются, пальцем показывают, говоря о слабости и жалости.
больно.
лучше уж сидеть на дне.
саша мимолетно успевает глянуть на время, прежде чем выйти в коридор к глебу.
восемь вечера.
самое время, чтобы только вернуться домой.
без стыда.
без сил.
будто так и нужно.
будто раньше не было тонкой привычки приходить раньше, несмотря на все свои дела и обязанности, чтобы увидеть сашу поскорее.
раньше все в целом было совсем по-другому.
раньше каждый раз, когда глеб думал о ясюкевиче на концертах, исполняя их совместные работы, его глаза становились более ясными и блестящими, а улыбка не покидала его губ ни на секунду.
каждый звук мелодии его голоса был наслаждением для его ушей, а каждый миг рядом с ним был наполнен новыми эмоциями и ощущениями.
мысли были только о этом парне — о том, который захватил собственное сердце и душу.
влюбленность захватывала всего его, даря новые эмоции и переживания, которые никогда раньше не были доступны. будучи в необыкновенном состоянии, когда сердце превращается в громадную барабанную палочку, готовую в любой момент удариться в такт с чувствами, викторов снова ощутил, как внутри заплясали бабочки.
он невольно увидел не только внешнюю красоту, но и чужую внутреннюю глубину.
глеб стал более открытым и чувствительным, начал замечать мелочи и детали, которые раньше ускользали от его внимания.
он слушал свое сердце и доверял своим чувствам, не боясь проявлять свою нежность и любовь.
они нужны были друг другу для гармонии — обе разодранные души, из которых, казалось, уж совсем ничего не смастерить и выжать, но в укромных уголочках осталось совсем немного блеска и, отдав такому же еле светящемуся блеску, получилось слепить небольшой лучик.
этот лучик помещался в их ладонях и в темноте то почти не виден, но это не главное.
главное помнить, что он есть.
что он между ними и он осветит тёмный путь сквозь дебри боли, саморазрушения и печали.
рядом его личное солнце, что освещает путь ему и только для него.
он ждал того, кто снова сможет вернуть в него это чувство — чувство полной свободы и лёгкости, которое заставляет невольно расплываться в улыбке, заставляет буквально трепетать от собственного счастья.
они были жертвами госпожи судьбы, которая посчитала, что они должны быть рядом.
они были теми, кто заполнят у друг друга ту пустоту, где все некрасиво.
счастье в чем?
счастье в них.
и саша в это счастье верит.
эта надежда в их будущее уже забралась глубоко-глубоко в сердце, становясь его частичкой.
неотъемлемой настолько, что без нее жизнь уже не разглядеть.
ясюкевич уже не представляет собственную жизнь без глеба — его присутствие изменило все.
полностью.
но любовь становится таким привычным делом, что она ощущается как что-то обычное, не таким вызывающим, как ранее.
нет, не все люди рано или поздно перегорают или понимают, что быть вместе — невыносимо.
потому что есть люди настолько разделяющие интересы и чувства друг друга, настолько похожие, что им очень комфортно друг с другом и мало что может их разлучить.
к сожалению, сильные чувства не могут быть вечными, но люди по-прежнему видят ту самую ценность, что сводит их вместе.
эти чувства уже не такие яркие, но по-прежнему оставляющие приятные ощущения того, что есть человек, который будет заботиться о тебе, а ты сможешь делать это в ответ.
именно поэтому люди расстаются.
потому что у кого-то начинают угасать те самые яркие чувства, а тот человек, которому были необходимы только они, не будет по-настоящему ценить своего партнёра.
эти два человека просто не нашли того самого, что будут любить.
близкий может оказаться совсем другим, не таким, каким мы его видели в самом начале.
если он делает нам больно, но мы по-прежнему видим в нем человека при знакомстве, то мы все ещё будем рядом с ним, может быть, не понимая, что это — совсем не тот человек.
можно оправдывать близких людей, проникая в их проблемы, но в конечном итоге прощать им все.
а разочарование все больше и больше заполняет душу.
оно разъедает изнутри, пока есть лишь тонкая, хрустальная оболочка, которая разорвется от нечаянного прикосновения.
не такого нежного и трепетного, как раньше.
если это все правда, то саша не понимает, почему он еще дышит.
— я говорил, что он меня заебал?
глеб пытается отогнать от себя хулио, пока лениво снимает обувь.
ему бы сейчас головой упасть на мягкую поверхность, а не на твердый стол, который весь в нелепых отпечатках порошка.
взгляд его был совсем пуст и бесцветен, лицо бледное, глаза смотрят в никуда, словно он искал спасение в бесконечности.
сашу это пугало.
глеб не смог скрыть этого отвращения к себе.
квартира пронизана болью саши — она была слишком сильной, слишком реальной, чтобы ее можно было просто забыть.
и мысли, как пробудившаяся совесть, охватывали его своими тенями, и каждый шепот их слов проносился сквозь уши, подобно жгучему желанию найти истину.
если человек не любит — он не зацветет.
это наоборот может привести к разрушительным последствиям.
слепая, безрассудная глупость затмила его разум, и неопределенная тревога стала вызывать мысли, как он пришел к такому.
ясюкевич забирает питомца с пола на руки, глаза успевает устало потирать. ему не хочется видеть такого глеба.
ему хочется вернуть ту искру любви.
— где ты был? выглядишь..
— да там, короче..неважно.
следующий день — алый цветок. его насыщенный красный оттенок создавал впечатление глубины и таинственности.
оттенок отчаяния.
глеб ощущал в каждой клетке своего существа пронизывающую энергию отсутствия желания жизни. бледное лицо больше не расцветет на фоне пурпурных лепестков, которые хотели проникнуть и заполнить новыми красками его дух.
в груди зазвучал мощный стук сердца, который воскликнул о том, что пора бы возвращаться в энергичный поток, а не глушить все в себе.
нужно снова раскрыть глаза, будто два светлячка, возникшие из глубин ночи, а затем вновь вернуть ощущение живого тела.
чтобы серебристые искры мерцали над ним, собираясь вокруг его груди и головы, как магический вихрь, ведь душа начала свой возвращающийся путь.
нужно решаться со своими чувствами.
а есть ли они вообще?
— ну сорвался, да. прекрати так смотреть на меня.
— ты же обещал, глеб.
а можно ли говорить что-то про обещания?
зачем викторов обещал не давать обещаний, а в итоге он будет?
— но ты же знаешь, что я вернулся. и радуешься. ты знаешь, что я здесь.
нет, он совсем рядом.
в венах, в крови, в мозгах, под кожей и вокруг.
от глеба порой не остается ничего, ни единого следа : ни вещи, ни запаха.
но каждая вещь помнит о чужом присутствии. и саша тоже помнит.
забудет только тогда, когда найдёт кого-то. если найдет.
хорошее слово.
часть своего сердца саша сам, добровольно отдал ему.
глебу это не было нужно, но он всё равно отдал.
и именно поэтому, он всегда будет рядом.
— ты просто бредишь.
— потом поймёшь.
викторов проходит в комнату и саша понимает, что дома он не останется.
отвращение душит его в своих тугих объятьях, целует губы в кокетливой игре, оставляя после себя едкий вкус пустоты, такой же желанный и вызывающий, как и глеб.
— завтра выступление, я вот помню. а ты, саш?
ответом на поставленный вопрос служит лишь хлопок двери — найти ближайший отель на одну ночь не составит труда.
саша бежит по лестнице, под боком скулит хулио, который, честно, от чужих скандалов страдает сам.
что уж поделать.
терпит, как и ясюкевич.
наверное, это неправильно и так быть не должно.
он это не понимает.
он не понимает, как снова оказывается в гримерке. он спал? спит? что происходит вообще?
шум, давно знакомый саше, кажется, будто бы совсем родной, разъедает подкорку черепа.
в мыслях только вчерашний вечер, а через час нужно все это стереть, выйти на публику, не давать даже поводов задуматься, насколько ему хуево.
личная жизнь и сцена — два разных мира.
один никак не связан с другими.
конечно, аверс в общей компании пытался пару раз вскользь спросить о том, почему на ясюкевиче лица сегодня нет. но саша предпочёл отмахнуться и попросить не трогать его, пока сам не выйдет.
молчать.
держать в себе.
нельзя показывать все просто так.
— не тревожу?
чужой силуэт в дверном проеме смазан, будто и нет в нем ничего общего с человеческой сущностью.
мозг с трудом сопоставляет картинки, перед лицом пятна цветные пляшут, разных форм, размеров.
снова переволновался.
снова тревожно.
ясюкевич пытается быстро опомниться — видит чужие кудри и, мог бы подумать, что глеб решил проведать.
но нет.
это совсем неожиданный гость.
— серафим?
— знаю, что не ждал.
сидорин садится напротив, будто готов прямо сейчас свои законы устанавливать.
саше это не нужно.
и никаких ожиданий на этот разговор у него нет.
— просто помочь тебе хочу. я же знаю, что происходит между вами с глебом. ты себя убиваешь, а ему как было похуй, так и будет.
внутри ясюкевича вянут цветы надежды на хорошее продолжение, признание и поддержку со стороны любимого человека.
взгляд собственный поднимает медленно, расслабленно на вид.
изумрудный отблеск сверкает, подобно стеклу под солнечным светом.
викторов — ледяной, режущий на миллионы кусочков.
он не щадит, ломает одним только упоминанием.
но внутри надежда, что его соберут снова.
— о чем ты?
— он ведь любит ебашить до утра. и не любит просыпаться один.
серафим будто смеётся.
а саша только вовлеченнее в разговор становится.
нет, не может он сказать просто так.
не может просто угадать, чтобы лишний раз задеть, заставив задуматься о своем выборе.
наверняка очевидно станет, что ничего хорошего тут нет, пока внутри собственный дивный мир гаснет.
пытался же как-то удерживать все, а для чего? чтобы все в один момент рухнуло окончательно, без права на перестройку?
так и до снятия розовых очков недалеко, когда слезы стали идти слишком часто, вместо его лучезарной улыбки.
улыбки, которую когда-то вызвал и любил викторов.
— нет, подожди..в плане?
— ты же сам понимаешь, чем кончаются его срывы. мы с ним это уже проходили.
конечно, глеб в пьяном бреду упоминал чужое имя.
но знать о такой близкой связи, видимо, саше знать было необязательно. и толку не было, чтобы лишний раз себя не доводить мерзкими подозрениями в холодной ночи.
дыхание в этот момент стало не постоянным.
по телу мурашки и холод пробивают от одного только осознания того, насколько же он читаем сейчас для сидорина.
они разные, но объединяет их только одно.
только один человек.
до голой души сейчас можно будет коснуться прокуренными пальцами, а все уродливые скелеты будут валиться из шкафов.
скрываться больше не имеет смысла, пока ты находишься в слепом заключении.
жить с этим тяжело, но не жить он не имеет права.
— он не любит ни тебя, ни меня.
хочется возразить, сказать, что его любят и ценят.
но ведь эти слова — лишь изображение его мыслей, к которым он сам дойти боялся.
неприятно.
обидно.
ядовитые шипы снова царапают, губят.
убивают.
он панически сильно боится увидеть воплощение его моральной боли.
а разве уже не видел?
я люблю тебя.
всего три слова, но сколько в них глубокого смысла.
эти нежные слова он посвящает только глебу.
но самое страшное, как оказалось, не ночные приходы и тайны от саши, а отсутствие этой любви у самого викторова.
— не любит, в целом, никого.
силуэт викторова преследовал везде.
во всем.
кажется, что даже сейчас рядом стоит и слушает. вот-вот серафим закончит и глеб начнёт ругаться в привычной манере.
он напоминал о себе через обыкновенные вещи, через бытовые дела, которые скоро даваться не будут.
он стал тенью, которая приходит незаметно и не отпускает. держит в своих крепких объятиях, не давая собраться, то и дело напоминая о себе за плечами.
страдания.
он был самым страшным кошмаром, который стал реальностью.
который всегда им был под призмой ласкового оттенка линз.
сколько не кричи, сколько не проси у небес и луны вернуть все назад — ничего не поменяется.
потухшие глаза не будут блестеть снова, а уже холодные руки не прижмут к своей груди, давая услышать сердцебиение.
разве саша так много просил?
если вся его жизнь похожа на темницу, где он бьется, будучи заточенной птицей, то викторов в собственной жизни — струйки свежего воздуха, олицетворение свободы, мягкие солнечные лучи, что касаются лица, подсвечивая его, делая ярче, в сочетании с улыбкой.
в сердце раньше никогда не было пусто, да и на душе тоже.
там был чужой смех, касания, поцелуи — здравое присутствие в целом.
— к чему клонишь? прекрати говорить загадками.
в глазах полупрозрачная рябь, похожая на шум телевизора.
звуки становятся немного приглушенными, не такими важными.
он пытается найти опору, чтобы не рухнуть на колени в считанные секунды.
серафим молчит и ясюкевичу хочется с места сорваться, за плечи трясти, заставив уже закончить и не мучать.
хуже уже все равно не будет.
и будущего, наверное, тоже.
— никого не любит, ведь он любит себя.
