лазарет

въелся. куда-то под подушечки пальцев, что больше не дотронутся, и под решетку ребер. ни достать, ни прогнать. гниет тихо внутри, плесенью расходится по внутренностям. диме радость одна — цветет ведь, возрадуйся, даже по куску камня зелень ползет. только бы корни слишком глубоко не пустил, ни заставил идти глупыми трещинами. на одного диму слишком дохуя уже. собственная едущая голова, смерти, сотня переездов и размытый силуэт глупой привязанности где-то позади, в россии, в родном петербурге. слишком много там с приставкой родной: квартира, комната, кровать, в которой приходилось друг к другу потеснее жаться, а то с отоплением каждый раз все совсем уж хреново было. у феди горячие руки, дыхание, весь он — ходячая грелка. к себе тянет, кутает, оставляя одну только опцию — растворяться. дима не противился. причин, вроде как, не было. бежать причин не было. разрывать связь причин не было. валить из страны — тоже. образовались ведь. справедливости ради, теперь уж нет причин для того, чтобы его грели. климат питера больше не раскладывает на куски своей вечной влагой и холодом. и кровать ощущается побольше, теперь можно раскинуть руки пошире, только по привычке уже во сне сгребать в руки и подушку, и скомканное одеяло. в нос забивается лишь запах пыли и химии вместо смеси пота, спиртного, сигарет и, совсем немного, выветрившегося одеколона. в привычки въелся, в какое-то бессознательное. надоедливым сорняком. дима все руки о траву изрезал, только поляну вычистить не выходит, сколько плейлист не очищай, сколько переписок не складывай в архивы, сколько фото и скринов не удаляй из галереи. голову бы так же прополоскать. это просто расставание. это просто неудачная юношеская влюбленность. хоть пальцы ломай от желания все федины соцсети перерыть, посмотреть, узнать: ты в норме? что-то между искренним волнением и злорадством, пониманием — не мне одному хуево. потому что федя остался в холодном питере, потому что феде тоже внезапно свободно на простынях. федя, вроде как, один. но федя дома, у феди кошмарный круг людей, в которых можно укрыться, федя с его уходом, по диминым скромным меркам, потерял не столь много. дима же теряет из виду и знания то, как по барной стойке плывет алкоголь, когда до феди доходит — дима, оказывается, не только из квартиры сбежал. как-то резко и внезапно расстояние, обозначенное улицей-районом-городом, в котором возможность столкнуться хотя бы существует, превращается в блядскую страну. и даже не напишешь с обвинением, мол, почему я только сейчас узнал, почему хотя бы не предупредил, не сообщил? упс, не обязан ведь совсем — они разбежались, никто никому не должен. и не вспомнит федя на утро ни кто его вез объебанного и облеванного до дома, ни того, как пара кружек на пол полетели, ни того, как он пьяно пялился на чужие фото во вкладке «медиа» бесполезной уже переписки. а потом — забытье. ходячую грелку как-то внезапно до самых костей пробирает холод квартирки. у феди из родного выскочила только одна ломаная фигурка. а без нее эта приставка слишком инородно стоит и рядом с кроватью, и видом из окна, и самой квартирой. он надеется, дима там, где тепло.