Wolkenbruch

Мастер не спеша шел по мокрой темной улице. Походка его была расслабленна и непринужденна, казалось, мужчину совсем не волновала накрывшая город буря, резкие порывы холодного ветра которой так и норовили сбить с ног любого, кто вдруг осмелиться ступить под открытое небо. Все люди только заслышав приближающуюся грозу поспешили найти себе теплое сухое убежище, так что теперь набережная вдоль Патриарших прудов пустовала. Серые облака грозно, даже пугающе нависали над Москвой, а дождь лил с невиданной силой, но у Мастера с собой оказался зонтик, который он так удачно захватил сегодня утром из дому на всякий случай, так что теперь мужчина мог позволить себе в медленном но ровном темпе шагать к своему дому без риска вымокнуть до нитки. На самом деле, набережная вдоль Патриарших прудов была не совсем по пути к дому Мастера. Хотя, правильнее будет сказать - совсем не по пути. Существовала почти что прямая дорога от театра до дома где снимал квартиру писатель, а путь через Патриаршие пруды делал значительный крюк, добавляя добрую четверть часа к и так порой очень томительной и долгой дороге. Однако, к своему несчастью, только покинув здание театра, Мастер потерялся в собственных мыслях, — что, к слову, случалось с ним чрезмерно часто в последнее время — и ноги сами понесли своего хозяина на знакомую как свои пять пальцев набережную вдоль Патриарших прудов. Опомнился мужчина когда одинокая тяжелая капля холодного дождя, подхваченная порывом ветра, жестко и неожиданно хлестнула его по гладковыбритой щеке. Мастер слегка встряхнул головой и остановился, пытаясь понять где он находиться и как тут очутился. На то что чтобы узнать знакомые места у писателя ушло меньше пары секунд, после чего между его нахмурившимися темными бровями появилась глубокая сладка, выражая всю степень недовольства и раздражения Мастера. Он точно не планировал сегодня заходить на эту набережную, особенно в такую погоду, однако вот он уже здесь, и с этим ничего не поделаешь, поворачивать назад уже бессмысленно ведь за спиной больше половины набережной. Выпустив короткий тяжелый вздох, Мастер возобновил шаг. Вся небрежность и легкость пропали из его походки, теперь темп ходьбы был чуть быстрее, а в движениях прослеживалась легкая напряженность и собранность. Спустя несколько минут пути, впереди писатель завидел размытую темную высокую фигуру человека. Прищурившись, Мастер попытался разглядеть нечеткий силуэт сквозь плотную стену дождя, но все что мужчина смог понять, это то, что неизвестный двигался в том же направлении что и сам Мастер, так что писатель мог наблюдать лишь спину оного, покрытую черной тканью какой-то, вероятнее всего, верхней одежды. Он не был пьян, — насколько сквозь толстую стену воды удавалось разглядеть Мастеру, — походка его была твердой и ровной. Писатель неожиданно для самого себя испытал укол жалости в сторону незнакомца без зонтика, который сейчас мок под свирепым тяжелым ливнем совершенно один. Без долгих раздумий Мастер ускорил шаг, а вскоре перешел на легкий бег дабы догнать неспешно отдаляющийся силуэт. Достаточно быстро поравнявшись с, судя по одежде, мужчиной, писатель чуть вытянул в сторону руку с изящным в своей простоте широким зонтиком так, что бы черный восковой хлопок закрывал идущего рядом человека от непрекращающегося дождя, и постарался идти с ним в ногу. Мельком Мастер заметил как мужчина не поворачивая голову, лишь слегка скосив на бок глаза, коротко взглянул на своего неожиданного путника, но более никакой реакции не следовало; этот отчего-то даже показавшийся писателю странным человек лишь как ни в чем не бывало продолжал выверенными твердыми шагами ступать по выложенной плитами набережной. Нечто было в персоне этого статного господина такое, что заставляло Мастера сохранять молчание. Любые светские беседы, которые так обожала самопровозглашенная Московская интеллигенция, казались ему в такой необычной компании до ужаса бессмысленными и нелепыми. Писатель поймал себя на мысли что в сей час, когда этот интереснейший но какой-то уж слишком исключительный в своей манере сударь ступал по мокрым ночным улицам Москвы, лишь тяжелым холодным каплям, размеренно стучащим об известняковые плиты под ногами, было дозволено мерно развивать вечернюю тишину. Если бы кто-нибудь позже решил спросить поэта, сколько времени он провел в пути плечо к плечу, ступая в ногу с неким наряженным во все темное высоким, но с виду очень даже статным и серьезным господином, Мастер бы задумался а затем неловко сконфузился и пожал плечами, ведь к своему стыду совершенно потерял счет времени — пять минут и вечность имели тогда для него одинаковую длину. Писатель витал мыслями где-то очень далеко от Патриарших прудов, да и от Москвы в целом, но ноги его все так же верно несли тело вперед, поддерживая твердый ритм, так что даже самые дисциплинированные и статные солдаты прусской армии не смогли бы сравниться со слаженностью и четкостью шагов Мастера и его спутника. Мужчина размышлял, — или по крайней мере отчаянно пытался, — ведь мысли его перетекали одна в другую крайне медленно, тягуче, и оттого даже выводили писателя из и так крайне шаткого душевного равновесия. Густой туман, что обычно клубился над широкой и, от темноты своей воды, мрачной Москвой-рекой на заре, теперь плотно окутывал сознание Мастера тяжелой липкой пеленой, упорно замедляя ход его мыслей. Однако несмотря на это до боли странное и даже раздражающее до сжимающихся кулаков чувство, писатель был готов поклясться своей головой что от его загадочного спутника исходили до того сильные волны уверенности, спокойствия и власти, что казалось протяни руку и сможешь ощутить их кожей. В последний миг Мастер смог подавить порыв сделать именно это, сжав свою свободную ладонь в кулак до побелевших костяшек и легкой дрожи. Всю дорогу странный господин оставался тих и непоколебим. Ни холодные капли, изредка бьющие по лицу мужчин и заставляющие Мастера поморщиться, ни приглушенные звуки время от времени проезжающих где-то вдалеке машин не смогли нарушить ледяное спокойствие этого человека. Он был неприступен как крепость Данноттар, холоден и загадочен как айсберг, но в этой своей необычности и скрытности изящен как собор святого Петра. Бесповоротно потерявшегося в глубоком темном море эпитетов и метафор Мастера вдруг внезапно вырвали из собственных размышлений глухим но ощутимым ударом трости в грудь. От неожиданности мужчина резко остановился, из-за чего капли грязной воды под ногами забрызгали подолы его новых брюк. Писателю понадобилась пара секунд чтобы окончательно прийти в себя и вернуться в реальность, и он уже открыл было рот что бы возмутиться такому возмутительному, неожиданному и слегка болезненному действию своего компаньона, но краем глаза заметил что-то прямо у своих ног. Мастер опустил взгляд и рот сам с собой захлопнулся, да еще и издав забавный и нелепый хлопок при этом, но возможно это всего лишь воображение писателя опять с ним играло. У самых его ног, меньше чем в полуметре, находился один из бетонных краев низкой старой лавочки. Лавочка эта была расположена у края набережной, того что дальше от воды, и Мастер подумал, что скорее всего просто шел слегка наискось, оттого и спустя время оказался у самого края широкой дороги. Однако на данный момент было важно не это, а тот факт что если бы не мужчина, шедший рядом с писателем, который так вовремя добродушно вытянул руку с тростью и остановил его, то Мастер не сбавляя шаг врезался бы в эту лавочку и полетел бы через нее кувырком, измазав и возможно порвав свой купленный всего несколько дней назад прехорошенький костюм, и в последствии получив несколько болезненных ушибов и синяков, из-за которых он бы наверняка прихрамывал еще несколько следующих дней. Писатель поднял до сих пор искренне удивленный и сконфуженный взгляд на своего спутника, а тот, в свою очередь, убедившись что опасность миновала, опустил руку с тростью, твердый тонкий конец которой при касании с плитами издал звонкий короткий звук, разнесшийся четким эхо по пустой улице, и учтиво слегка улыбнулся. — Вам стоит почаще смотреть под ноги, а то ведь так и головы лишиться можно. — в его речи хорошо был различим немецкий акцент, однако русское произношение тем не менее было превосходным. Это была первая фраза этого интереснейшего в своей загадочности господина за недолгое время их знакомства, и потому Мастер замешкался. — Danke, — спустя несколько секунд все таки нашелся с ответом писатель и так же учтиво улыбнулся, хоть и выглядело и звучало это сдавленно и как то очень неловко. Немец, — а именно так предполагал Мастер после того как услышал речь нового знакомого, — лишь кивнул в ответ, легкая улыбка не покидала его лица; чем-то неуловимым, неопределимым она отличалась от обычной вежливой улыбочки, которую по 10 раз на дню писатель видел от всех своих знакомых, и оттого именно эта учтивая улыбка на этом лице заставила Мастера еле заметно вздрогнуть. Все его нутро кричало о том, что что-то было не так, что-то в этом человеке казалось неправильным, не природным, будто это и не человек вовсе, а лишь чья-то попытка его изображать. Звук тихо подкатывающей к мужчинам черной машины нарушил мерный ритм стучащих о землю дождевых капель. Если слух Мастера не подводил, автомобиль находился позади него, и повернувшись, писатель не прогадал: черный, вычищенный до блеска Кадиллак весьма престижного вида тихо шумел двигателем, остановившись на краю дороги, что находилась всего в каких-то 10 метрах от мужчин. Мастер удивился, ведь решительно не помнил как и когда они успели дойти до конца набережной. Яркие фары, направленные точно на двух людей, мягким светом разбивали стену дождя. Казалось, автомобиль кого-то ожидал. — К моему великому сожалению вынужден с вами распрощаться. — Мастер снова повернулся к своему спутнику, тот смотрел прямо в глаза напротив, однако выражение его лица было не читаемым, — Вы составили мне приятную компанию, скрасив своим присутствием этот тоскливый дождливый вечер. И благодарю за то что не позволили мне вымокнуть до нитки. — мужчина бросил короткий взгляд на зонтик над их головами, — alles gute. Глаза немца как-то странно блеснули, — а может то была всего лишь игра света, исходившего от тусклых уличных фонарей, — и он, слегка кивнув в знак прощания, направился к машине. Мастер так и остался стоять на том же месте, будто врос в землю, не двинувшись и не издав ни звука. Он мог лишь наблюдать как его новый знакомый плавным движением открыл дверь автомобиля и, пригнувшись, пропал из поля зрения, погрузившись в темноту салона. Машина коротко блеснула фарами и, под аккомпанемент тихо стучащего о ее крышу дождя, покатилась прочь в сырую, мрачную ночь. Автомобиль уже давно скрылся за поворотом, а писатель все продолжал смотреть ему в след, словно мог видеть сквозь стены и дома куда именно направляется его новый знакомый. Спустя некоторое время Мастер встрепенулся и встряхнул головой, пытаясь отогнать остатки так до конца и не покинувшего его разум липкого тумана. Еще раз взглянув на тот поворот, за которым ранее скрылся черный Кадиллак, Мастер развернулся и направился прочь от набережной, в сторону к своей квартирке. Лишь оказавшись в своей квартирке Мастер будто очнулся. Разум его прояснился и только теперь он понял, до какой степени странным было это новое знакомство. Прикинув примерно сколько бы времени занял пройденный им по набережной путь вместе с знакомым-незнакомцем, писатель пришел к выводу что провел в компании этого мужчины по меньшей мере пол часа, однако теперь Мастер не знал абсолютно ничего о нем: ни место жительства, ни национальность, ни профессию, ни даже имя. Этот человек как был в начале их знакомства для писателя полной загадкой, так и остался. Все, чем мог себя теперь потешить Мастер это догадки, возникшие на основе одеяния и речи того господина. Писатель поймал себя на странной мысли о том, что ему понравилась спокойная и тихая компания немца и он бы с превеликим удовольствием узнал этого человека поближе если бы представилась возможность. Однако Мастер был оставлен ни с чем, и мог лишь надеяться что тот крайне необычный но оттого до жути интересный господин сам его найдет.