Связь

За окном промозглый холод, мелко сеющий дождь и отвратительно серый сырой ноябрь, батареи стылые, ледяные и неприветливые, а в паспорте уже второй месяц как неизбежные и устрашающие душу "восемнадцать" прописались. Артем уже битый час внимательно всматривается в свинцовый металл и мельтешащую рябь за стеклопакетом, провожает взглядом купола снующих в суете зонтов, и искренне не понимает, чего же хочет там выглядеть. Истину? Истины не существует. Вампир тяжело и долго выпускает из легких прохладный кухонный воздух, плотнее упирается ладонями в подоконник, не чувствуя разницы температур с безжизненным белым кафелем, и задумчиво зажевывает уже давным-давно зажившие губы. Больше его не били. Он самолично негласно дал это обещание и себе, и Максиму, и окружающим его лицам. Страшно за них, за бездумных и озлобленных узкомыслящих идиотов. Если бы Левин, и впрямь, за них взялся, ничем даже около хорошим это бы непременно не закончилось. Дед бы снова запятнал и без того перепачканные кровью по локоть руки, и опрометчиво навесил бы на свою проклятую всеми неслучайно пострадавшими душу еще больше тяжелых и несмываемых грехов. Краснов не мог ему этого позволить. Точно не ради него. Он того попросту не стоит. От его нежелания марать ладони и тратить бесценную энергию на долбоебов, Максим не должен за него вписываться. Да, губительное воздействие на людей вампиру претит, пуще кости, застрявшей в глотке, но куда больше страшит тот факт, что кто-то по доброй воле воистину решится его защищать. Это пребывает в таком губительном дисбалансе с привычными и нажитыми принципами и установками Краснова, что ему буквально пришлось заново переламывать свой собственный хребет, выстраивая и собирая по крошечным частичкам новую рабочую фактуру. Только бы Левин в это не лез. Хватит с него и шрамов, и морщин, и глубокой седины в тридцать пять. Хватит и вечного нахождения на грани жизни и смерти, которую вампир чувствовал рядом с ним так часто, что у самого сердце юное и неискушенное уже успело зарубцеваться крупными и болезненными спайками. Достаточно. Откупаться от силы взамен решения его личных проблем для Левина раз плюнуть. Раз плюнуть, два плюнуть, а после опять в больницу загреметь то с пневмонией, то с очередной аварией, после которых Максима, зачастую, по кускам собирать приходилось. Вампиру, разумеется, чужое беспокойство было приятно. Где-то глубоко-глубоко в душе, за плотной крышкой хрустального гроба, закрывшей все его чувства и эмоции, заперев те в безвыходной и мрачной ледяной пещере. И все же он не отчаянный и бездумный эгоист. Он умеет работать в связке, и, что важнее, он умеет быть благодарным. И единственный способ, которым он смог сказать колдуну простое и понятное: "спасибо" - это качественно освоенная наука решать все самостоятельно и своими собственными, дарованными природой, силами. Да, теперь ему приходится марать руки, пачкая их в чужой, зачастую совершенно неудобоваримой энергии, наматывая ее на пальцы, будто безжалостный кукловод, натягивающий нити послушных и подвластных ему марионеток. Да, теперь ему чаще приходится работать с черным зеркалом, способным от любого неосторожного взгляда выдрать кусок твоей души, утягивая тот в непроглядную черную дыру. Да, теперь ему приходится быть колдуном. Тем самым темным, черным, проклятым всеми богами от самого рождения. Артем не хотел выпускать это наружу. Артем хотел помогать, хотел найти верный вектор применения собственных сил, но от судьбы, очевидно, убежать не выйдет, как ни пытайся. Света в нем от самого зачатия не было. Глупо верить в то, что рано или поздно он смог бы найти в глухой и непроглядной черноте тот самый выключатель, озаряющий душу светом небесной благодати, о которой так часто толковала матушка Елизавета. Краснов даже как-то раз, ведомый подростковым максимализмом, на исповедь к ней сходил. Исповедь вампира - что может быть абсурднее и сюрреалистичнее? Конечно, светлая ведьма искренне постаралась принять Краснова, вешая на него привычное клише божиего сына, но даже при всем ее неутомимом оптимизме и тяге ко свету, ей пришлось от него отказаться. Слишком темный, слишком проклятый, слишком опасный. И ее выбор Артем понимает и принимает. Куда сложнее познать и примириться со своим собственным... На плите, вторя его густотекущим в голове мыслям, гулко шумит эмалированный чайник в большой и красный горох - наследие от предыдущих жильцов купленной Левиным в лихие девяностые вторички. Сколько ему лет? Не в пример больше, чем самому Краснову, мерно перебирающему по холодному подоконнику такими же ледяными и безжизненными пальцами. Восемнадцать. Какой, с-сука, кошмар. Вампира одна лишь только цифра в хтонический ужас приводит, заставляя все внутри сжиматься в тугой и колючий узел. Будто ежика проглотил. Поначалу ему казалось, что он попросту малодушно боится взваленной на плечи ответственности, непременно идущей рука об руку с совершеннолетием. Уголовка, постоянная работа, налоги, счета, МФЦ и прикрепление к поликлиникам - для него сущий ад. Он не беспомощен - он попросту этого не переваривает. Для него сам факт унижения перед государством кощунственен и омерзителен, и полностью противоречит его первородной вольнолюбивой сути. Унижение во всем: в поиске серьезного места для заработка, в попытке пробиться в очередь в больницу, в отдании налогов пес пойми куда и для чего, он что, на помойке себя нашел?! Впрочем, все это лирика. Лирика, ничуть не имеющая отношения к реальной проблематике стоящего ребром вопроса. Артему страшно не взрослеть. Артему страшно стареть. Каждый год для него сродни очередному шагу, приближающему его к эшафоту. Да, Макс говорил ему, что колдуны живут дольше при должно приложенных к тому усилий. Что могут и до ста пятидесяти, и даже до двухсот, а Краснову все одно страшно. Год, второй, третий... а дальше что? А дальше закручивается в безостановочный водоворот, затягивает и высасывает все жизненные силы. Двадцать - подъем, тридцать - морщины, сорок - разочарование, пятьдесят - ..? А дотянет ли? Левин всегда посмеивался над ним, мол, как же можно об этом думать в таком юном возрасте? А вот так. Вампир слишком любит свою жизнь, и готов остервенело цепляться за каждый год, как за последний шанс во Вселенной. - Чем это пахнет? - Низкий и басистый голос рокочуще раскатывается по кухне предвестником летней грозы. Артем коротко дергает плечами (не ожидал, не услышал, не почувствовал за фоном собственных рассуждений), и коротко оборачивается, криво кося углом рта в подобии на улыбку. - Осенью, Максим. Ноябрем. - Краснов вновь поворачивается к стеклопакету, из которого тонкими струйками промозглого холода тянулся сырой запах прели, приближается лицом и тихо тянет его в себя, в очередной раз убеждаясь в том, что совсем скоро над их личным миром начнет беззаветно править безжалостная и неприветливая княжна Зима. И ежится крупно, судорожно, чувствуя, как мурашки бегут по коже до самых пяток, отталкиваясь от подоконника и растирая закостеневшие ладони о штанины домашних спортивок. - Не-а. Нихуя не осенью. - Артем не слышит, но Артем чувствует, как медленно приближается к нему со спины неторопливый деревенский колдун. И замирает, натягиваясь, будто шестая гитарная, засовывая руки в карманы и крепче прикусывая нижнюю губу, пряча отражающуюся в стекле улыбку. Вампир прекрасно знает, о чем сейчас Левин толкует. И все одно привычно продолжает играть с ним "в дурку". - Философией твоей мрачной аж до спальни добивает. Уж больно громко ты думаешь, Краснов. - Горячие руки медленно, уверенно и неотвратимо обхватывают его в крепкое кольцо, а Артем, так тщательно к этому подготовившийся, все одно рвано и судорожно давится воздухом. Он искренне старается держать себя в узде. Он спокойствие, холодность, вдумчивость и рассудительность во всех возможных ее проявлениях, но с Левиным подобные фарсовые выходки попросту невозможны. Краснов несдержанно откидывается назад, вжимаясь спиной в широкую и мощную грудь, старается как можно ближе и теснее быть, бедрами в бедра упираясь, и не может не отпустить себя, в очередной раз открываясь полностью и нараспашку. Вот именно так сейчас и нужно. Именно так, и никак иначе. Для Максима редки подобные настроения, редки столь плавные и последовательные проявления эмоций, и Артем каждый раз жадно и голодно ловит их, будто в последний. - Разбудил? - Вампира снова крупная дрожь пробивает, на этот раз уже не от холода, а от горячей и шершавой ладони, методично и плавно забравшейся под непомерно-растянутую футболку. Консервативному деду, разумеется, претит этот стиль извечного оверсайза, но у Артема к тому есть непоколебимое преимущество - подо всеми его вещами органично и правильно поместятся сразу обе массивные колдовские руки. Левин знает, куда "бить". Краснов плавится от прикосновений к животу, как забытый на столе кусок сливочного масла. Рябь разбегается по всему телу, пока Максим медленно ведет колючими мозолями выше к груди, также неторопливо опускаясь ниже, без каких либо претензий останавливаясь у пояса спортивных штанов, а Артема мажет так, как будто несколько стопок текилы залпом охуячил. Невозможно. Невозможно хорошо. - Сам проснулся. А тебя, видать, бесы подняли. - Да, после того марафона, который Левин ему после ночной смены устроил, ему бы спать да спать, но мысли громче любого даже самого оглушительно кричащего желания его собственного организма. Максим медленно обводит шершавыми пальцами контур изученного вдоль и поперек тату на животе, а Артем даже не может себя сдержать от того, чтобы крепкую и грубую ладонь поверх футболки теперь своей собственной не накрыть. Чужое недовольное и недоуменное басистое рычание выбивает из груди новый выдох. Левин отчетливо и слышно жмет зубы, выскальзывая из-под одежды и накрепко перехватывая ледяные кисти своими собственными - горячими до нестерпимого жжения. - В тебе, блядь, вообще, кровь есть, упырь? - Момент не испорчен, но Артему все одно неловко. Одно из многих, но не самых приятных, что идет с вампиром по жизни с самого детства - неуместный его образу комплекс извечно холодных и застывших рук. Как тут не межеваться, в конце концов? Когда для того, чтобы прикоснуться к человеку, тебе нужно либо ладони в кипятке вымочить, либо уверенно и скрупулезно подготовить объект к тому на глубоком психологическом уровне. Только лишь Левина это не смущает вовсе. Ему будто бы совсем наплевать на контраст температур, слишком уж горячий, будто печь деревенская. И сейчас вот тоже греет. Запястья в кулаках сжимает, к себе ближе притягивая, а Артем уже вовсе себя не контролирует, открыто и доверчиво откидываясь бритым затылком на широкое колдовское плечо. Как же долго он к этому шел. Как же долго пытался осознать и понять, что именно ему нужно. Все эти глупые шутки, полувзгляды, недомолвки, случайные и междудельные касания казались Краснову бестолковой блажью максималистичных юношеских желаний. Ну да, мужик красивый, статный, мощный, властный. Тут уж невольно начинаешь о чем-то задумываться, будучи уже загодя неприемлемой в обществе ориентации, но все это слышалось ему пустым звуком. Да, сморозил, да, из-под ресниц намеренно-блядски глянул, да, в очередной раз комедию выломал - бесцельно и без каких-либо претензий. Артему чертовски нравилось получать то, что Левин ему в те моменты давал. Какое-то глубокое, смиренное, чуть сочувственное и полное принятие чужой дури на энергетическом уровне. Максим ни разу ему рта не заткнул, ни разу не отрешился, не отстранился и не вдарил, как следует, даже тогда, когда, возможно, и следовало бы. Принимал, понимал, терпел, не отворачивался, пока Краснов сам себя искал, не осознавая, какого дьявола ему от этой жизни нужно. Не сразу понял. А когда понял - едва от ужаса хтонического не обмер. Нужен ему исключительно Левин, и никто больше. Все шутки и действия бестолковые сразу же по щелчку на место встали, пазл в определенную и яркую картинку складывая. Бессознательное, оно, с-сука, всегда лучше знает, как необходимо и как правильно. Артема к Максу уже заранее тянуло, еще с того момента, когда вообще вопросами полового воспитания занялся. Тянуло непреодолимо и безостановочно, просто нужно было верно собственные эмоции квалифицировать. После принятия собственных слабостей, разумеется, не в пример тяжелее стало. Вампир эту химию, между ними творящуюся, нутром ощущал, впитывая всеми порами, но время необходимое впустую упускал, уже в другом разобраться стараясь - что в голове у самого колдуна творится? Нужно, не нужно, правильно, не правильно? Так себя загнал, что до анорексии случайно и неосмотрительно дошел, вечно в мыслях своих крутясь, как в центрифуге. Все на свои места встало только лишь в минувшем Новом году, когда Артем, набравшись смелости от опустошенной бутылки шампанского, полез справедливость восстанавливать, бестактно и бесстеснительно забираясь к Левину на колени. Сколько еще можно его провокации без действий терпеть? Да, нет еще и восемнадцати, но кого это, в сущности, вообще волнует? Краснов всегда старше своего возраста мыслил и выглядел. И не только он так на тот момент думал. Многие ему до тридцати смело давали, может, оттого и такой неминуемый страх старости в нем выработался? Когда в семнадцать уже на двадцать пять выглядишь и рассуждаешь, жутковато становится. Но воистину страшно стало тогда, когда вместо того, чтобы оттолкнуть, Максим свои руки невозможно-горячие к нему вот так запросто под футболку запустил, окончательно расставляя все по нужным полкам. И касания все эти случайные и мимолетные, и взгляды странные, долгие и тягучие. Кто его осудит? Мужик свободный, мужик молодой, сколько бы Краснов про его древность шутки не отделывал, мужику тоже внимания и ласки хочется. И секса. Кого там уже ебет, какие между ними отношения? К слову уместно пришлось - "ебет". Ведь ебет Левин просто восхитительно. Страстно, жарко, качественно, властно, местами даже грубо иногда, ровно так, как Артему требуется. На какой-то глубокой внутренней связи точно чувствует, что вампиру нужно, а он сам вторит без меры, отдавая все то, что так долго в себе берег. Доберегся бы, не решись попробовать, так попусту бы все таланты и разбазарил. Знал бы он заранее, что Левин его в ту первую ночь так по кухонному столу раскатает, задыхаться заставляя, да так оттрахает, что на следующее утро на кровати будет сложно сесть - еще лет с шестнадцати бы к нему яйца подкатывал, как пить дать. Это, вообще, не про Краснова, если честно. Он больше по холоду, больше по вдумчивости, по отсраненной независимости, и секс ему этот, в принципе, как мертвому припарка - мешает только собственной рассудительности и глубокому самопознанию. Но, уж если ебаться, все же, приходилось - он всегда старался себя хотя бы на половину силы отпускать. Опрометчиво и опасно, потому что сила его любого от неосторожного движения с потрохами сожрать может, стоит лишь на мгновение контроль потерять. С дедом то не страшно совершенно. Артем себя даже не на половину - вдвое отпускает, не опасаясь ни единой минуты. Максим его совсем дураком сделал. Чем выше либидо, тем ниже интеллект - постулат, конечно, сомнительный, но Краснов ему всегда старался придерживаться. Всегда, блядь, до того самого первого раза, когда Максим его без остатка собой заполнил, заставляя несдержанно скинуть с обеденного стола всю оставшуюся на нем посуду, и собственные сомнения следом за ней же. Колдун-то, оказалось, без тормозов совсем. Не стал даже нотации читать по поводу непременного совершеннолетия, но Артем бы того и не вытерпел. Безапелляционно заткнул бы очередным голодным поцелуем, забрался бы в чужие штаны холодной ладонью и уверенно доказал бы обратное - несовершеннолетие от несовершенства не только лишь количеством букв отличается, но еще и качеством исполнения. Он уже почти год с ума сходит. Обещал себе ни при каких обстоятельствах (никогда) ни в кого не влюбляться. Любая эмоциональная привязанность в его понимании - губительная и опасная слабость даже для еще только начинающего свой путь практика. На нее придется тратить собственные силы, она непременно скует руки и разум холодными и крепкими цепями непреложной ответственности, и обязательно станет той точкой стагнации, после которой путь лежит лишь в сторону полного регресса. Ошибся. Ох, блядь, как же Артем ошибся. С Максимом не так. Не так абсолютно все. С Максимом Краснов эту силу втрое, вчетверо, впятеро в себе чувствует. Магия и энергия струится по венам, подпитываемая чужой, куда более мудрой и освоенной. Левин стал для него всем и сразу. Наставником, партнером, абсолютным в своем совершенстве любовником. Та метафизика, которая исходила от колдуна каждое мгновение, ощущалась всеми порами, всеми нервами и всеми глубокими внутренними вибрациями. Артем думал, что меж ними так мало общего, что они полярны и совершенно не схожи. И как же пришлось удивиться, когда молодому практику пришлось осознать - они резонируют на одинаковом уровне. Их совершенно разная и непохожая друг на друга энергетика так органично сплетается друг с другом из раза в раз, что создает нерушимую, крепкую и без пяти минут созависимую связь. Тонкие и эфемерные нити, протягивающиеся так долго, наконец, превратились в металлические канаты, накрепко стягивая их между собой - теперь уже не разорвешь. Максим его непоколебимая метафизическая константа. Его личный энергетический сгусток абсолютного и восхитительного, его совершенно понятная и прирученная темная материя, его донор, щедро отдающий, и никогда не требующий ничего взамен. С ним все законы сохранения энергии стали простыми, но совершенно бесполезными. Не отдашь сам - не сбережешь ни при каких обстоятельствах. Возможно, самому Левину это не нужно. Но его собственная энергия, темная, проклятая, сомнительная, из раза в раз тянется к колдуну, уверенно напитывая того изнутри. Опрометчиво и самодовольно, но Артем даже может бестактно заявить о том, что именно с ним у деда воистину загорелись глаза. Левин - отдающий без меры. Будто трансформаторная будка, гудит, раздавая энергетические потоки, а вот про себя из раза в раз забывает. Противоположная ситуация с вампиром-аккумулятором. Ему слишком жаль было расставаться с тем, что концентрировалось внутри в таком количестве и в такой мощи. Вот и ходили столько лет наполовину полными. И, лишь обменявшись, поняли, чего им так не хватало все это время. - Ты опять фонишь, в курсе? - Левин басит на ухо, а Артем от его голоса разве что не мурлычет, к ласке доселе совершенно несклонный. С Максимом все идет не по плану. Максима хочется трогать, хочется обнимать, хочется целовать и получать обратное взамен безо всякой возможной выгоды. Та для них самоцелью не являлась, лишь случайно став приятным бонусным дополнением. Краснов изгибается, притираясь ближе, жмется ягодицами в крепкие бедра, без каких-либо намеков, просто желая свою дозу контакта получить. Губы пересохшие облизывает, расплавляясь и согреваясь от мощного потока неконтролируемого тепла, коим Левин по самые седые корни переполнен. Даже руки теплеют. Потому что никак иначе с Максом просто не получается. - Ты сегодня какой-то гиперчувствительный. Осень влияет? - Краснов поворачивает голову и тянется еще ближе, утыкаясь носом в горячую, отчего-то вечно смуглую кожу на горле, и жадно, шумно и голодно вдыхает пряный и терпкий запах своего мужика. Не мужчины даже, а именно мужика. Ему есть, с чем сравнивать, и итог неумолимо клонится в сторону Левина с массивным и катастрофическим перевесом. Самый лучший, самый жаркий, самый заботливый и самый охуенный. Самобытный такой, иногда даже непонятный, но вампиру от того только лишь интереснее. Каждый раз заново разгадывать - это ведь лучшее, что ему жизнь предложить смогла. Лучшее - Максима. Артем еще ближе становится, проводя носом по горячей коже, вжимаясь губами под вечно небритую скулу, и весь уже плавится, растекаясь и млея. Ну совсем придурком с ним делается. Восторженным, бестолковым и романтичным. - Нет. Просто ты все больше в силу вступаешь. Теперь уже на расстоянии чувствуется. - Колдун сегодня какой-то совсем нежный и ласковый. Руки греет, методично и мягко водит шершавыми подушечками пальцев по татуированным запястьям, даже голову поворачивает, прижимаясь колючей щекой к вечно сморщенному вампирскому лбу. - Старше становлюсь. Кошма-ар. - Артем без этой его пафосной патетики непременно подохнет. Если не будет говорить с такой вычурной интонацией - небо абсолютно точно рухнет ему на голову, погребая темного мага под осколками холодных и бездушных звезд. Левин к этому уже привык. Даже в мимике не меняется, полностью приняв всех тараканов Краснова, за руку с каждым из них за столько лет познакомившись. Крепче только к себе жмет, но Артему мало. С дедом всегда мало. Особенно когда "деду" тридцать пять, и харизмы в нем больше, чем в во всех частях "Форсажа" вместе взятых. Краснов выпутывается из надежной хватки горячих рук, и тянется выше, накладывая ладонь на колючий загривок, мерно массируя кожу вечно тяжелой и задумчивой головы. Это у него-то мыслей много? Левин еще себя не "слышал". - Скоро еще старше стану, морщинами покроюсь, будешь меня таким принимать? - Артем опять комедию ломать начинает, но в этот раз уже небезосновательно. Ему и впрямь страшно. Его юность и красота кажется вампиру столь эфемерной и непостоянной, а век таким коротким, что он отчаянно пытается успеть все и сразу. - Совсем дураком сделался от своего Голливуда? Я этот телевизор с балкона выкину, как пить дать. - Да, Краснов и впрямь увлеченно поглощает фильм за фильмом, пуская очередную "синему" фоном каждый раз, как только возможность подворачивается. Сам не знает, зачем это делает, но должен ведь его вечно пульсирующий думами мозг хоть иногда на что-то переключаться? - Куда тебе до морщин-то? Лет десять еще, и это как минимум. - Максим улыбается. Силы темные, как же он, с-сука, все-таки улыбается. Артему даже сбоку видно, и это только очередную волну глупой и щенячьей нежности вызывает, заставляя еще крепче вжаться, лицом в горячее горло утыкаясь. Конечно, Макс знает обо всех его глубочайших и въедливых заебах. О маниакальной зацикленности на внешности, на правильном питании, на спортивном зале, на вечном похудении, даже когда шершавые пальцы уже на кости периодически натыкаются. Краснову кажется, что это охуенно. Дед, разумеется, совершенно противоположного мнения на этот счет. Сколько лекций ему было прочитано по поводу смертельной опасности анорексии - не исчислить и не измерить. Местами, к слову, помогает. Сейчас вес стабилен, а Левин хотя бы о городьбу не спотыкается, наконец, мясу и мышцам искренне радуясь. - Десять лет - это так мало. - Артем живет всего восемнадцать, но десятка ему уже такой зыбкой и эфемерной кажется, что из мощной груди Макса очередной тяжелый выдох вышибает, горячим дыханием до кожи доставая. А никто не говорил, что будет легко. Краснов, порой, откровенно ебнутый, и безграничное терпение Левина лишь его еще краше, еще сильнее и еще непоколебимее в глазах вампира делает. Он его воистину "любимым" назвать готов. А это для самого Краснова уже трехзначный показатель абсолютной верности и совершенной привязанности. - И кто средь нас еще "дед". - Качает головой колдун, цепляя пальцами за плечи и разворачивая Краснова к себе, крепко обхватывая поперек поясницы одним слитным и уверенным движением. Артем даже равновесия не успевает потерять, накладывая потеплевшие ладони на пульсирующую жаром грудь, жадно оглаживая местами бугристую от шрамов кожу сквозь тонкую ткань хлопковой темной футболки. Какой же он... невозможный. Единственный, неповторимый и беспрестанно желанный. Шершавые подушечки ложатся на подбородок, оглаживая из стороны в сторону, а вампир беззаветно плавится под взглядом мудрых каштановых глаз, не переставая касаться. Перестанет - непременно умрет прямо на этом самом месте. - Десять лет это очень много. И ты даже не представляешь себе, насколько. - Максим с ним сейчас вроде бы как с неразумным разговаривает, но Краснов не чувствует ни давления, ни менторской нудности. Верит. Нет... очень хочет верить. И все одно не получается. У них слишком разное осознание времени. У Макса - опытное, у Артема - вампирское. - В любом случае, пользуйся, пока я красив и молод. - Артем уверенно сворачивает с серьезного разговора, обхватывая ладонями небритые скулы и оглаживая их пальцами, уже полностью привыкнув к колкости жесткой щетины. Левину идет. Подлецу все к лицу. И широко скалится, глядя на наигранно закатившиеся глаза, чувствуя крепкие пальцы, скользнувшие ниже и уверенно сжавшие ягодицу. Блядь, они только несколько часов назад трахаться закончили, а опять хочется. Краснов ближе жмется, руки обратно на широкие плечи возвращая, и крепче цепляется за них для того, чтобы вперед податься, намертво вжимаясь своими губами в чужие - горячие и такие же обветренные. И целует так, как будто больше возможности не предвидится, несдержанно обхватывая колдуна за шею и с уже привычной ему голодной жадностью сплетаясь с тем языками. Недостаточно. Ему всего вечно недостаточно. И поцелуев, и прикосновений, и запаха, и секса, и десяти лет, и двадцати, и даже пятидесяти. Вампир все одно не согласится с Левиным, и никогда не сойдется с ним в один вектор по сложным и абстрактным вопросам осмысления такого зыбкого и ускользающего из пальцев времени. Десять лет это все еще дьявольски мало. Но Артем уже точно знает, с кем именно он так яростно и отчаянно хочет провести все эти грядущие годы.