Обмен

      Утахиме не умела пить.       Стоило повторять это чаще, когда заглатывала одно за одним терпкое пиво вечером накануне. Поди не сидела бы сейчас с кипящей головой и пеленой перед глазами. И осанку бы держала с привычной лёгкостью, а не терпела ноющую боль в шее.       Всё оттого, что в Киото прибыли гости из столицы — ученики Токийского магического техникума. Прибыли и учителя, и директор — прибыли все. От ежегодных программ обмена опытом Утахиме плевалась — слишком много людей и неприятностей. Неделя выдалась нелегкой. Бесило всё: Годжо, Годжо, Годжо. А ещё Годжо, и Годжо, и чёртов Годжо.       Утахиме скрипнула зубами и сдула чёлку с глаз. Голову окутала лёгкая пульсирующая боль, и она так крепко сжала веки, что на изнанке яркими точками загуляли мушки.       — Вам плохо, Утахиме-сан? — голос директора Яги на миг избавил её от похмельной топи.       — Всё в порядке, — она выдавила из себя мягкую улыбку. — Спасибо за беспокойство.       Иори пора было сделать выводы о своих проблемах с алкоголем — за вечер она побила все рекорды недисциплинированности и нажила проблем. А сейчас сидела в комнате, набитой начальством, и делала вид, что не хочет заблевать здесь каждый сантиметр.       Всё началось с Годжо.       Всполошенный, он по приезде позвал всех в кафе. Божился снять целое помещение и оплатить всё до иены, только бы пришли и скрасили его одиночество. Утахиме закатила тогда глаза — по указке этого клоуна никуда не пойдёт.       Но звонок Сёко сбавил её спесь. Их дружба на два города давалась тяжело: они часто списывались и созванивались, но этого было недостаточно. Да и потусоваться в кругу старых знакомых виделось Утахиме хорошей затеей. Затеряется в толпе, сольётся с остальными в шумном галдеже, скроется за широкими спинами коллег — никакой Годжо ей настроение не испортит.       Поначалу вечер и правда казался приятным. Утахиме с Сёко болтали без продыху, обсуждая новости за последние полгода. Нанами поддерживал Иори в опрометчивом желании напиться, и оттого мысли о мере улетучились. А Годжо, вопреки тому, что устроил сбор и кричал о нём громче всех, — не явился.       Настроение Утахиме окончательно взлетело до небес.       Сколько она выпила? Трудно сказать — едва бутылки опустошались, официанты быстро убирали их со стола. Годжо организовал всё на славу: кейтеринг, бар, обслуживающий персонал. Ей вспоминались образы, смазанные и в разводах: яркие вспышки гирлянд на стенах, громыхающая попсовая музыка и ощущение себя цельной. Не разбитой. Счастливой.       А потом в кафе ворвался Годжо Сатору — громко, помпезно, величественно. Мягкое облако белых волос колыхалось в такт движениям. Казалось, его выход объявили на сцене, и он выпрыгнул из-за занавеса, подсвеченный обжигающими роговицу софитами, недосягаемый, обольстительный, со смазанными клубничной гигиеничкой губами.       Так сколько она всё-таки выпила…       С его появлением гул возрос, ввинчиваясь болтом в череп. Годжо облепили ученики, затягивая в глупые разговоры и задавая глупые вопросы. Утахиме сжалась и сцепила зубы — уже понадеялась, что он не явится.       — Да расслабься ты, — Сёко ткнула локтем в бок, заметив выражение Иори. — Давно пора отпустить прошлые обиды.       — Я выросла из обид.       — Оно и видно, — подруга махнула рукой и улыбнулась. — И как давно?       Утахиме не ответила, сделала очередной глоток и поморщилась. Спина вытянулась по струнке, а пиво в руке вмиг показалось ей лишним — не хотелось, чтобы Годжо подумал, что она из тех, кто глушит пенное каждую пятницу и только его и предпочитает. Впрочем, ей плевать. Плевать. Будто назло, она выпила ещё, а затем увлекла Сёко в беседу.       Ведь нужно было говорить. Говорить, говорить, говорить и делать вид, что увлечена этим бесконечным обсуждением дождливого Токио, неудачных свиданий и лучших по вкусу сигарет. Она даже не курила, но продолжала с фальшивым интересом кивать и прятать подёрнутый саваном пьяный взгляд.       Вне сомнений, Утахиме опьянела: хмель с каждой минутой всё сильнее ударял в голову, отбивая мозг крохотным молотком. Острый конец колупал кость до осколков, а плоский вдаривал до звона по ушам, лбу, затылку. Её пальцы тянулись от линии скул до висков, тщательно массировали, пытаясь притупить боль хоть на секунду. Зубы сделались мягкими, Иори их не чувствовала, как ни старалась сжать челюсть. Не чувствовала она и равновесия — шатало так, что пришлось плюхнуться за ближайший стол и утянуть за собой Сёко.       Пока Утахиме слушала очередную историю, несмело скосилась в сторону и оцепенела, уткнувшись в прямой взгляд. Годжо приспустил тёмные очки на кончик носа и уставился на неё с усмешкой. Уставился со снисхождением, будто поймал за руку нашкодившего ребёнка.       «Смотришь, Утахиме? Вижу, что смотришь, наблюдаешь, бдишь», — его голос шумным набатом заполонил голову, вынуждая поморщиться.       Щёки тут же запекло то ли от злости, то ли от смущения, а ногти заскребли этикетку на бутылке. Захотелось вздёрнуть подбородок и отвести глаза, взметнув копну волос, а заодно и накалить драматичность момента. Он поднял ладонь, помахал ей, и тогда Утахиме фыркнула, отвернувшись.       — Утахиме-семпай, где растеряла свои манеры?       Очень скоро Годжо оказался около их столика. Утахиме не видела, лишь ощущала, как фантомно свербила макушка под настойчивым взглядом сверху.       — О чём ты? — она продолжила лениво пить, не оборачиваясь.       — Я вообще-то поздоровался.       — Прости, — Иори дёрнула плечом. — Наверное, не заметила. Здравствуй.       Ухо ошпарил его резкий смешок. Таким противным смешком он удостаивал её при каждой встрече. Утахиме его не выносила. Словно вилка безжалостно вонзалась в тарелку и царапала, царапала, царапала, раздирая глянцевую оболочку вместе с её барабанными перепонками.       Впрочем, алкоголь заглушал раздражённость. Утахиме дошла до той стадии опьянения, когда органы чувств смешались: звуки, картинки, эмоции. Безобманным оставался лишь вкус алкоголя, тонкой струйкой стекающей в горло и исчезающей в, казалось, бездонном желудке.       Больше, больше, больше горячительного, чтобы не выйти из себя, чтобы не начать ругаться, выяснять отношения и задавать вопросы.       Иори задрала голову, удостаивая Годжо безучастным взглядом.       — Ты что-то хотел?       Какой же шпала. А за последние годы ещё и мышц прилично нарастил, и плечи шире стали. Если бы встала рядом с ним, макушкой доставала бы до груди. И рубашка у него красивая и дорогая, наверняка стоила чуть больше её годовой зарплаты. А зачем он пуговицы расстегнул? Перед кем красуется? Под горлом перламутровая пуговица расстёгнута, и вторая за ней тоже. Если срезать каждую и продеть через леску, то получатся приличные бусы. Нет-нет. Не бусы — ожерелье.       Так сколько она всё-таки выпила…       — Конечно, хотел, семпай, — он подсел к ней, беспардонно вжимаясь своими бедрами в её, тараня до самой стены. — Решила занять весь диван?       Утахиме злобно шикнула.       — Ну же, двигайся. Тут и мне места хватит.       Иори запоздало поняла, что Годжо отключил бесконечность. Растерялась и проглотила привычный поток желчи о его нахальстве. Отринув ругань, крепко вжалась в деревянные панели стены, лишь бы больше не соприкасаться — дрожь прошлась по телу с такой силой, словно вдарили камнем по затылку.       — Тут куча свободных столов.       Годжо хихикнул, а затем закинул руку ей на плечо и придвинулся губами к самому уху, обдавая сладким конфетным флёром:       — Решил поболтать с девчонками, — прошептал он игриво и тут же отстранился, обращаясь к Сёко. — Как оно, Сёко?       — Рада, что ты всё-таки заметил моё присутствие, — флегматично заявила она и вытащила пачку сигарет из кармана. — Пойду покурю.       — Бросаешь нас так скоро?       — Если хочешь, можешь составить мне компанию. Расскажешь, что там у тебя с той…       — И вдыхать вонючий дым? — он будто специально перебил её. — Ты, конечно, очаровательна, но не настолько.       Сёко развела руками и удалилась прочь, игнорируя пустые слова, коими Годжо всколыхивал воздух. Иори проводила её потерянным взглядом.       — Что ж, — он повернулся, окутывая Утахиме приторным благодушием. — Остались только мы с тобой?       — Я бы тоже покурила.       Она отмерла и, нервно взмахнув кистью, сбросила его руку со своего плеча. Годжо фыркнул и посмотрел на неё, как на занудного нерда.       — Ты же не куришь, Утахиме-семпай. Ещё и плохую привычку завела, пока меня не было? Вот так и оставляй тебя надолго.       Ничего она не завела, могла бы ответить и закончить разговор. Да и Сёко хороша: будто специально оставила их наедине.       Под кожей запекла злоба, всё тело нервно зачесалось, и ей вмиг захотелось убраться отсюда поскорее. Куда угодно: покурить, попудрить нос, поблевать. Что озвучить, чтобы он убрался с её пути?       — Пропусти.       — Успеешь ещё покурить, — Годжо растёкся по дивану молоком. Даже если захочет — не сдвинет. — Давай лучше поболтаем. Сколько мы с тобой не виделись?       — Много. Столько же ещё и не виделась бы.       — Да перестань, — он махнул ладонью и рассмеялся. — Ценность шутки теряется с количеством раз, что ты её повторяешь.       — По-твоему, я шучу? — Утахиме недоумённо подняла бровь.       — Конечно, шутишь. Я подарок, а не компания.       Его самодовольство было столь явным, что вызывало лёгкую улыбку. Утахиме списала её на выпитое пиво и неработающую голову.       — Годжо, такие подарки дарят плохим детям на Рождество.       — Твои слова ранят, Утахиме-семпай, как и твоя новая привычка курить сигареты. Хватит с тебя и одного вредного пристрастия.       — Какого же?       Годжо опустил взгляд на бутылку пива, а Утахиме, пожав плечами, допила его одним глотком. Зачем? Трудно сказать. Просто жест показался подходящим — достаточно пафосным и крутым, чтобы он ни на секунду не засомневался, что у неё всё под контролем. Мол, поставь Годжо перед ней хоть сто банок пива — выпьет каждую, не моргнув.       Да, она была достаточно пьяна, чтобы фантазировать небылицы как трёхлетка.       — Нет улик, нет и преступления. Но если ты и правда решил поболтать, мне нужна ещё парочка, — Утахиме помахала бутылкой в воздухе, подзывая официантку.       Едва официантка отошла от их стола, повисла гнетущая тишина. Утахиме не знала, куда деть руки — достала телефон, открыла пару вкладок в браузере, полистала посты в Инстаграме, стараясь не глядеть по сторонам и в его сторону — особенно. Ведь глянет — Годжо снова начнёт говорить, а ей снова нужно будет отвечать. Выдумывать саркастичные ответы, складывать буквы-слова-предложения — жёсткие, ироничные, такие, чтобы ни на секунду не подумал, будто она испытывает к нему что-то, кроме ненависти. Симпатию, например. Симпатию? Симпатию, симпатию, симпатию.       Боже, наконец-то пиво принесли.       Годжо наблюдал за её пьянством с налётом искреннего любопытства. Не читал нотации, не останавливал — просто рассматривал. Будто вёл тотализатор у себя в голове: когда скажет глупость? Когда начнёт заплетаться язык? Когда свалится без чувств? Когда побежит в туалет?       Три к одному, что наорёт на него в ближайшие десять минут.       Утахиме откупорила очередное пиво, сделала пару глотков, проталкивая горькую пену в горло. Ей бы остановиться пару бутылок назад, но она продолжала пить с отчаянным блаженством.       — Никогда не понимал, как люди получают от этого удовольствие.       — Хочешь научу? — она ткнула в него пивом.       — Получать удовольствие? — ухмылка тронула его рот и тут же исчезла. Годжо принял бутылку, сделал маленький глоток, совсем не побрезговав. Было в этом что-то интимное. То, как он обхватывал губами горлышко, то, как дёргался кадык на бледном полотне кожи. — Горькое, — пиво снова оказалось у Утахиме.       — Ты просто пить не умеешь.       Годжо принялся постукивать пальцем по своей щеке, откинулся на спинку дивана, уложив длинную руку позади неё. Утахиме напряглась, почувствовала, как встали волоски на теле, а вдоль шеи загуляли мурашки. Его присутствие всегда вызывало странные чувства, а под алкоголем они и вовсе обострились.       Утахиме рассматривала его. Изображение плыло, двоилось и будто окутывалось в молочные складки палантина. Молочные, под стать его идеальной коже. И идеальному лицу с идеальными, пугающими глазищами. Весь он — холст на мольберте: тянуло провести кистью и заполонить пространство красными всполохами зубов, ногтей, отметин.       Так сколько, чёрт возьми, она всё-таки выпила?!       Голова закружилась сильнее. Её распирало изнутри. Вылезти бы наружу, избавиться от давящей оболочки и расплыться по полу растаявшим желе — дышать станет легче. Утахиме отставила пиво подальше.       Последние остатки рассудка вдруг заголосили громче, эхом стукаясь о стенки черепа. Ей нужно остановиться. Сейчас. Сию минуту. Стоп. Стоп-стоп-стоп.       — Не умею и не пью, — согласился Годжо и хитро прищурился. — Но кто бы говорил, Утахиме-семпай. Ты тоже не умеешь пить.       — Это ещё почему?       Пять к одному, что не выговорит «Пошёл к чёрту», когда Годжо начнёт издеваться.       — В который раз наблюдаю твою ненасытность. Не знаешь, когда остановиться. Это у тебя только с алкоголем или…       — Не мели чушь.       — Забыла, как я держал твои волосы на втором курсе? Ты тогда перебрала с саке и голосила в караоке с Сёко на пару. Будто вчера было…       — Пшёл… — она сглотнула, ощущая сухость во рту. Выхватила стакан с лимонадом у него из рук и сделала пару жадных глотков. Годжо не удивился — улыбнулся шире. — Ты выдумываешь.       Утахиме покачала тяжёлой головой и состроила недовольное лицо. Перед глазами вспыхнули слабые отрывки далёкого прошлого. Позорного далёкого прошлого, которое она рассудительно запихнула в стопку бесполезных воспоминаний.       — Врёшь, семпай? Могу тебя понять, зрелище не для слабонервных. Впрочем, я запомнил только твой миленький красненький нос, а не звуки, что ты издавала…       Она турнула его в руку, а Годжо рассмеялся, откинув голову и пронзив воздух хохотом.       — Тебя никто не заставлял мне помогать, — злобно прошипела она, когда тот успокоился.       — Я, по-твоему, бросаю дам в беде?       Он придвинулся ближе, их бёдра опять столкнулись, горячий воздух опалил ушную раковину, заставляя выдохнуть громче обычного.       — Пропусти.       Собственный голос обжёг внутренности. Годжо склонил голову и посмотрел на неё, как на нерадивую студентку, мямлящую ахинею на зачёте, — внезапно серьёзно, по-взрослому. Так наверняка смотрели родители, когда ребёнок заявлял, что хочет бросить школу и заняться киберспортом.       Утахиме поглотила ярость. Челюсть сжалась вместе с кулаками, ногти заскоблили тыльную сторону ладони, а щёки обдало кипятком. Сколько ещё она будет выслушивать этот бред?       — Уже уходишь?       — Пропусти, говорю, — Утахиме всполошилась.       Годжо закатил глаза, лениво поднялся, позволяя ей протиснуться в узкую прореху между столом и его телом. Внутри забурлила парочка ядовитых проклятий — пока пролезала, мазнула плечом по животу и груди, почувствовала жар кожи через рубашку. Ощутила его — живого, тёплого, казалось, оголённого без защиты бесконечности.       Процедив что-то напоследок, не оборачиваясь и пошатываясь, Утахиме побрела прочь. Люди вокруг виделись хаотично двигающимися тенями, музыка громовым раскатом била по ушам, а изнутри била злоба. Зачем она сюда пришла? Встретилась бы с Сёко позже. Какая разница?       Туалет встретил прохладой работающего кондиционера, резким запахом моющего средства и трещащей мерцающей лампой под потолком. Утахиме подошла к раковине, покрутила вентиль, пуская холодную воду. Нужно было поскорее умыться, охладить пылающие от злости щёки и прийти в себя.       Когда плеснула водой на лицо, уставилась в зеркало, с досадой прикусывая губу. Забыла про тушь. Та растеклась по щекам чёрной витиеватой паутинкой. Пришлось умываться основательно.       Спустя мгновение раздался стук, дверь приоткрылась, и в туалет заглянул Годжо. Утахиме почему-то не удивилась. Всё время, что возилась около раковины, ждала. Словно в его стиле, врываться в общественные туалеты и озадачивать девиц юморесками.       — Нужна помощь?       — А если бы я сидела в кабинке? — возмутилась Утахиме.       — Я же постучал.       — Ты идиот.       — Но тактичный.       — А ещё это женский туалет.       Годжо ответ не смутил, не смутило ничего — вместо того, чтобы оставить в покое, вошёл и прикрыл за собой дверь. Щеколда громко звякнула, и Утахиме стало не по себе. Они остались одни в пустом помещении, запертые, а мерцающая лампа не придавала атмосфере радушия. Впрочем, Утахиме не подала виду, что смутилась.       — Подумал, что тебе снова нужно подержать волосы.       — Это было всего один раз, Годжо, — недовольно фыркнула она, смаргивая лишнюю влагу с ресниц. Утахиме так и не обернулась: рассматривала его в зеркале, оперевшись ладонями в бортик раковины. — Так что заканчивай с подколами.       — Теперь не отрицаешь, семпай? Родители не учили, что врать нехорошо?       — Они учили не приставать к людям и не портить им жизнь, — хмуро отозвалась она, набирая в ладони воды и умываясь снова.       — Так я порчу тебе жизнь? А я думал, мы просто болтаем.       — Ещё чего, — Утахиме надменно задрала нос. — Не знаю, что ты о себе возомнил, но тупые комментарии давно меня не трогают.       — Поэтому начала лупить меня, как истеричка? — он хмыкнул, опираясь плечом о стену и скрещивая руки на груди. Что ему ни ответь, было видно — не поверит. Как бы Утахиме ни обманывала себя, а Годжо умел выводить её на эмоции. Что с алкоголем, что без него — Иори хотела треснуть его в любом состоянии.       Утахиме дёрнула головой, оборачиваясь. Взгляд вперился в самодовольное лицо, прожигая в нём дыру. Скрипнув зубами, глубоко вздохнула и покачала головой, успокаивая кипящую под кожей кровь.       — Ты об этом пришёл поговорить?       — Сказал же, семпай, пришёл одарить заботой и вниманием.       — К чёрту твоё внимание, — она закатила глаза и вытащила телефон из кармана, намереваясь вызвать такси. — Я ухожу.       — Уже? Мы даже обсудить ничего не успели.       — Иди к Сёко, — отмахнулась Утахиме, невольно вспомнив их недавний разговор. — Она, кажется, очень хотела узнать подробности твоих последних любовных похождений.       — Ревнуешь? — Годжо расплылся довольной улыбкой, как сытый кот, вылакавший сливки со стола. Иори сразу поняла, что зря подняла эту тему.       — Не придумывай.       — Ты только скажи, и я отпишусь ото всех девушек в Инстаграме. Даже от мамы. Лишь бы ты не переживала.       — Мне всё равно!       — Конечно-конечно, семпай. Будем считать, что я ничего не слышал, а ты ничего не говорила. Но для справки, — Годжо выдержал драматическую паузу, — Сёко говорила не про девушку. Хотя отрадно, что ты так волнуешься.       — Мне всё ещё наплевать.       — Пусть так, — он лукаво сощурился, продолжая разыгрывать напыщенный спектакль, от которого хотелось вдарить ему по плечу ещё раз. — Зато как чудесно мы всё обсудили. Узнали много нового друг о друге, правда? Например, что ты готова заставить меня отписаться от матери.       Утахиме промычала в потолок и топнула ногой, тут же пошатнувшись. Голова всё ещё кружилась от выпитого алкоголя.       — Ты невыносим.       — Неправда, я вообще-то пришёл подержать твои волосы, помнишь? — он милостиво поднял брови, но Утахиме уже потонула в котле злобы и нервозности, чтобы по достоинству оценить его пленящие чары лицедея.       — Сама бы справилась.       — Тогда мы можем обсудить что-нибудь ещё?       — И что ты собрался обсуждать? — она раздражённо заправила выбившиеся прядки за уши.       — Твои успехи в преподавании?       — Звучит как насмешка, — наверняка она и есть.       — Я, знаешь ли, изменился. Теперь я слаще сахара и милее школьницы из аниме — не позволяю себе насмешек.       — Всё ещё насмешка, — Утахиме с сомнением прыснула и наконец повернулась к нему.       — Ты ко мне строга, — его голова качнулась, внимательный с укором взгляд скользнул по её щекам, носу, губам. — Мы же просто развлекаемся, так?       Годжо всё ещё стоял в паре шагов от неё, всё ещё скрещивал руки, всё ещё наблюдал за ней с огоньком издёвки на дне зрачка. Всё ещё волновал её. Наверняка потому, что алкоголь затуманил ей разум.       Утахиме не ответила. Вместо этого подошла, недовольно рассматривая застывшую перед дверью фигуру.       — Что тебе нужно? — вопрос сам по себе слетел с языка.       Годжо поднял бровь, уголок губы дёрнулся в полуулыбке. Холод в глазах обжёг нутро — всего на секунду став серьёзным, он тут же потушил свой порыв, словно испугался. Было в этом что-то странное — сильнейший не боялся гнева проклятий, их силы и бесчеловечных выходок, но боялся отбросить шутовские замашки и хоть раз ответить ей честно — без привычного образа весёлого клоуна.       — Развлекаюсь, семпай. Как всегда.       — Значит, тебе скучно? — она нахмурилась. — А я вроде клоунессы, что скрашивает рутину?       Палец сам собой ткнулся в его грудь.       Смело, но под алкоголем Утахиме всегда смелая.       Она вдруг поняла, что ей чертовски нравилось прикасаться к нему. Чувствовать под ногтём вздымающиеся от дыхания рёбра, оглаживать подушечкой пальца хлопковую рубашку. И то, что он отключал бесконечность в её присутствии, тоже нравилось. Будто немое дозволение потрогать или прописать по роже — настоящие муки выбора.       Годжо растерялся, голубые льдинки в зрачках тревожно вздрогнули. Опустив подбородок, посмотрел на тонкий палец, упирающийся в его грудину, а затем снова на неё. Хитро прищурился, спешно натягивая маску беззаботного балагура, но поздно — Утахиме уже увидела другое чувство. И, будто желая убедиться, приложила всю ладонь целиком, заменяя остриё ногтя на лёгкое прикосновение.       От груди к руке — что-то щёлкнуло внутри тела, где-то в костях, в органах, в тонких лесках вен. Разорвалось капсулой лекарства, впитываясь в кровь и теряясь тремором в конечностях. Их взгляды столкнулись — оба растерянные, нахмуренные, не такие беспечные, как мгновение назад. Глаза вперились в чистый аквамарин, теряясь, теряясь, теряясь.       Шалость сработала против неё — Утахиме застыла и скосилась вниз, разглядывая свою маленькую ладонь на его ребрах.       А ведь Годжо выше неё на целую голову и может обхватить огромными лапищами, наверное, всю её ягодицу целиком. Какого это? Утахиме прикусила губу, позволяя себе фантазировать. Какого чувствовать ЕГО руку — на груди, на животе, под животом? Как Годжо обхватывает талию? Как прижимает к себе? Как проходится длинными пальцами по кромке белья, оглаживая кончиками трепещущую кожу?       — Нравится, Химе?       Выдохнув, Утахиме загнанно возвела глаза, натыкаясь на прищуренный взгляд — белые ресницы, раздутые ноздри, растянутые в довольстве губы, — и, будто очнувшись, легко оттолкнула:       — Очумел?       — Это ты меня лапаешь, семпай, — Годжо чуть склонил голову, хмыкнул, вызывая в Иори колющий щёки стыд.       — У меня такси подъехало.       Годжо сделался равнодушным — пожал плечами, спрятал издёвку в глубине горла — ничего не сказал, словно и не заметил. Утахиме точно знала — заметил и припомнит как-нибудь потом.       — Как скажешь. Напиши, как доберёшься.       — Отвали.       Он рассмеялся ей вслед то ли из-за показной грубости, то ли учуял опаливший её грудь страх.       Утахиме исчезла за дверью, теряясь в толпе, а затем и на тёмной улице. Взвинченная, растерянная, отчаявшаяся.       И абсолютно мокрая.