Обмен

      Утахиме быстро добралась до дома и ещё долго ворочалась в кровати, мучаясь от головокружения и гудящих ватных ног. В мыслях постоянно всплывал тот странный импульс тела-предателя.       Едва дотронулась до Годжо Сатору, едва позволила задать самой себе пару скабрезных вопросов — низ живота обдало таким жаром, будто кто-то устроил ей пару часов прелюдий, а затем втолкнул прямо в его объятия.       Одно за одним звенели оповещения над ухом. Годжо отсылал сообщения: «Ты такая милая, Утахиме-семпай». «Особенно когда смущаешься». «Кстати, а что случилось?» «Доехала?» «Напиши, как доедешь». «Жду ответа». «Тебя украли, семпай?» «Над кем я буду издеваться завтра с утра???» «БОЛЬШАЯ УТРАТА». «Я БУДУ СКУЧАТЬ». «И ПО ТВОИМ ИСТЕРИКАМ ТОЖЕ».       Утахиме фыркнула и поспешила ответить, чтобы отвалил: «Идиот».       Короткое и ёмкое. Отражающее все цыканья, все закатывания глаз и злобные шипения, когда обижал. А обижал он много и умело, будто с детства учился придираться профессионально и именно к ней — изучал реакции, привычки, ответы.       Ранимости в Утахиме мало, но слова Годжо препарировали будто скальпелем — глубоко, доставая до самого сердца и ковыряясь там с особым усердием. Цепочки подколов тянулись сквозь годы, и сквозь годы душа Иори обрастала толстой коркой, которую не проткнуть обычными способами. У неё осталась только привычка — орать и защищаться, с удивлением осознавая, что их поле боя выстлано фальшью — игра в главного осталась в юности, но они продолжали вести счёты по старой памяти.       Иори столько лет взращивала в себе сдержанность, но едва напилась, дотронулась и посмотрела Годжо в глаза, защитный купол рассыпался на тысячу осколков. Она зашла дальше дежурных оскорблений — облапала, пялилась, выставив себя дурой, и не смогла спрятать за напускным безразличием мимолетный порыв. А теперь Утахиме сидела на ежегодном сборе, головой утопая в событиях вчерашнего вечера, и проклинала себя.       Годжо ворвался в помещение громко. Дверь распахнулась, с грохотом стукнувшись створкой о стену. Нанами, сидевший неподалеку от Утахиме, скривился и помассировал виски.       — Доброго утречка! — приторно-сладкий голос прогремел на всю комнату. Люди, что выпивали вчера активнее всех, вперились в него кислыми лицами.       — Можно потише?       — Что, Нанами, хорошо вчера погулял?       — Отлично. А теперь сядь и помолчи.       — Значит, обсудим позже?       Нанами хмуро на него посмотрел и покачал головой. Годжо, казалось, не придал этому значения — пожал плечами и, бегло осмотревшись, направился в сторону Утахиме.       Будто могло быть иначе.       Яга с Гакуганджи сердито переглянулись — мало того, что Годжо опоздал, так ещё и нарушил тишину. Впрочем, ничего не сказали.       Плюхнувшись на соседний стул, Годжо кивнул ей и уставился в телефон, с увлечением тыкая пальцами в экран и активно с кем-то переписываясь. Иори это устраивало — потерпеть его присутствие пару часов и надеяться, что две таблетки ибупрофена сведут головную боль на нет.       И никаких неловких бесед о вчерашнем. Никаких чёртовых бесед.       — Как доехала? — Утахиме закатила глаза.       Годжо не стал молчать долго. Через время лениво засунул телефон в карман форменных брюк, потянулся, поглазев в экраны пару минут.       — Нам обязательно разговаривать?       — Ну… Вчера мы так и не поговорили, семпай. Так что, надеюсь, восполнить это досадное упущение прямо сейчас.       — А по-моему, мы поговорили достаточно.       Как же Утахиме хотела убраться отсюда! Куда-нибудь на воздух, где не так душно и навязчивые шпалы не скрипят на ухо без толку.       — Отстань.       — Как невежливо, — Годжо обидчиво прислонил руку к груди, аккурат туда, где была и её ладонь вчера вечером. Разум заботливо подкинул недавнее ощущение — спина покрылась мурашками, едва вспомнила, как стягивала мокрые трусики в ванной. — И это хваленое Киотское дружелюбие?       — Я из Осаки.       — Правда? — он говорил шёпотом, чуть наклонившись к её уху, чтобы другие не слышали. — Замок у вас просто волшебный. Бывала там?       — Отстань.       — Оказывается, и знаменитое дружелюбие жителей Осаки тоже враньё?       — Я из Саппоро.       Годжо хмыкнул и поправил повязку на глазах. Он выглядел довольным, будто Утахиме наконец начала играть по его правилам. А она не хотела играть. Алкоголь выветрился, оставляя после себя головную боль, сухость во рту и желание убивать каждого, кто подойдёт к ней близко. А Годжо всегда подходил близко, наклонялся к лицу, говорил в ухо. Легко трепал по макушке, укладывал руку на плечо, а ещё держал её чёртовы волосы, когда она опустошала желудок. Всего один раз, но какой! Сколько ни старайся, воспоминания не вычеркнуть.       — Знаешь, я вчера кое-что почувствовал. Между нами пробежала искра. Ты заметила?       — Даже не начинай.       — Какое-то напряжение, — продолжил Годжо, задумчиво поглаживая подбородок. — Так странно, правда?       — Ты собираешься обсуждать это здесь? — прошипела Иори в ответ и тут же осеклась, воровато оглядываясь. Ей казалось, что все вокруг слышали их и понимали, что к чему.       А сама-то она понимала? В переплетениях пустых слов, издевательств, шуток — хоть что-то понимала? Весь Сатору Годжо — сплошная загадка: кроссворд с кучей слов столбиком — горизонтально, вертикально, по диагонали.       — А что такого?       — То, что я хочу посмотреть на своих студентов, а не тратить время на болтовню.       — Зануда. Будто не насмотрелась на них в течение года.       — Всё лучше, чем твоя чушь.       — Чушь, значит? — Годжо усмехнулся. — Хорошая тактика, семпай.       — Тебе самому не интересно? — Утахиме поспешила сменить тему. Всё что угодно вместо неловких диалогов о чувствах, эмоциях — всей этой чепухе, которая вызывала недоумение и сковывала руки.       — Ничего экстраординарного я не жду. И тебе не стоит, — Годжо подмигнул ей, развалившись на стуле. — Каждый год одно и то же — скучно, скучно, скучно, — он обхватил затылок пальцами, потянулся. Сильнейший шаман? Скорее неугомонный ребёнок. — Даже ты не хочешь со мной болтать.       — Найди себе другого собеседника, — отмахнулась Утахиме.       — Думаешь, Нанами захочет обсудить вчерашнюю щекотливую ситуацию?       — Не было никакой ситуации.       — Я тоже думаю, что не захочет.       Утахиме с остервенением вцепилась в края стула, сжимая их цепкими пальцами. Он её и правда достал — достал так, что хотелось обложить его трёхэтажным матом. Годжо не затыкался, отвлекал её и постоянно — ПОСТОЯННО! — осыпал её голову чушью, будто пеплом.       — Какой же ты придурок, Годжо, — процедила она, не сдержавшись.       — Ты разбиваешь мне сердце, Химе.       — Перестань так меня называть, — огрызнулась она. — Ещё раз услышу и…       — И что?       Он снова склонил голову, зарываясь носом в её волосы. Сделал вид, что шепчет что-то безотлагательное, важное. Уткнувшись кончиком в мочку, горячим дыханием опалил шею, а издевательским тоном окончательно взбесил её.       — Химе, Химе, Химе, — смущая, чеканил Годжо. — И что?       Она оцепенела на пару секунд. Испытала то же удовольствие, что и вчера — плотная волна тепла прошлась от макушки до кончиков пальцев, жар вспыхнул внизу живота, а сердце сильнее застучало о рёбра. Паника заполонила голову вязкой кашей.       — Достал.       Она отстранилась, вскочила с места и двинулась прочь, прежде чем исчезнуть за дверью. Никто из коллег её не окликнул — наверняка решили, что вышла в уборную.       И хорошо. И замечательно.       Стук-стук-стук. Каблуки на сапогах отбивали паркет в пустых коридорах и несли её вглубь кампуса. Как хорошо, что всплеск эмоций никто не увидит — все студенты сейчас за барьером: показывали навыки, сражались, представляли свои техникумы и своих учителей.       Стыд кольнул рёбра — она должна была быть не здесь. Она должна наблюдать за своими учениками, делать пометки в голове, выстраивать дальнейший план обучения. Вместо этого Иори кипела от гнева и сжимала пальцы, чтобы перестали трястись.       Дёрнув ручку ближайшей двери, она залетела в пустой ученический класс: открыла окно, впуская прохладу и свежий воздух, села на стол и закачала ногами, медленно вдыхая через раздутые ноздри.       Ей нужно было успокоиться. Пять минут, чёртовы пять минут тишины, и она двинется обратно, сделав вид, что всё в полном порядке. А затем отсядет от Годжо и будет игнорировать его до самой своей смерти.       Ведь принимать новую реальность не хотелось — Годжо Сатору отчего-то вцепился в неё мертвой хваткой, растворился в крови, сводя с ума. Ради чего? Жаждал внимания, разговоров по душам?       Нет-нет-нет. Все это чушь собачья.       Утахиме едва успела выдохнуть, как дверь приоткрылась, и в проёме возникла причина её неутихающего бешенства. Склонив голову и виновато улыбаясь, Годжо застыл перед ней, словно ожидая дозволения подойти поближе. Утахиме нахмурилась, мазнула пальцами по лбу, не зная, что ему сказать — послать куда подальше или высказать всё здесь и сейчас.       — Как ты меня нашёл?       — Твоя проклятая энергия всегда подкипает, когда ты в гневе, Утахиме, — мягко объяснил он. — Я вижу её ярче, ощущаю тоже.       — Стоило бы догадаться, — покачав головой, она опустила ступни на пол и сползла со стола, продолжая упираться поясницей в обитый резиновой лентой край. — Зачем пришёл?       — Переживаю за тебя.       — Нет-нет-нет, — Утахиме принялась качать головой, чувствуя, что снова начинает раздражаться. — Зачем ты пришёл, Годжо? По-моему, я ясно дала понять, что не хочу вести с тобой никаких бесед.       — Да ладно тебе, злюка. Я всего лишь немного перешёл черту.       — Немного?       Хотелось крепко зажмуриться, чтобы не видеть его беспечного выражения. Она неосознанно сделала пару шагов навстречу. Ещё и ещё.       Зачем? Понятия не имела. Ей нужно было бежать прочь, обратно в комнату, набитую мониторами и рабочими делами, но Утахиме предпочла двигаться только к нему. К Годжо. Какая же глупость. В груди кипел гнев, потребность наорать, высказаться, по полочкам разложить его «немного перешёл черту».       — Что, семпай, снова хочешь ткнуть в меня своим пальчиком?       Насмешка пощёчиной привела в чувство. Иори задрала голову, одаривая мрачным взором. За маской ухмылочек, белозубых улыбок, смешинок во взгляде она ничего не разглядела и оттого разозлилась сильнее. Будто ожидала другого — совсем другого, а получила привычный подзатыльник до искр из глаз.       Хотела ли она дотронуться до него? Для этого без оглядки подходила всё ближе? Втайне ждала, что придёт за ней, продолжит дискуссию, снова сообщая о странных искрах и щекотливых ситуациях?       — Может, и хочу, — с вызовом заявила Утахиме. — Может, я хочу ударить тебя за то, что ты такой придурок.       Годжо развёл руками, как святой отец на исповеди, — прощающий странные желания и понимающий до скрипа зубов. Поддел повязку, стянул, сжал её в пальцах, позволяя волосам упасть на глаза. В них — чистых, незамутнённых разводами — плескалась сосредоточенность и решимость, которую она не видела раньше.       — Так делай, что хотела, Химе.       Строгий голос не советовал — приказывал. Громом прогремел у неё в ушах, облепил со всех сторон так, что ноги подкосились.       Утахиме убедила себя в том, что схватила его за ворот, чтобы не упасть. Утахиме убедила себя в том, что столкнулась с его губами, чтобы он просто заткнулся.       Впрочем, Годжо и не собирался говорить — прижал к себе так крепко, что между ними не осталось ни миллиметра. Весь воздух выбило из груди, когда она впечаталась в его тело и утонула в объятиях.       Годжо целовал небрежно, мокро, будто бы пьяно — держал за подбородок, сжимал затылок, зарывался пальцами в волосы. Нетерпеливо прикусывал её губы, громко выдыхал через нос. Заполнял Утахиме собой — своим запахом, вкусом. Воздухом.       Её инициатива была подавлена в зачатке — едва решилась поцеловать, Сатору взял всё в свои руки. Будто всё это время дожидался лишь её самонадеянного хода на шахматной доске — маленькая пешка двинулась на короля.       Борьба слов материализовалась в иную борьбу — страстную, яркую, вяжущую на языке. Утахиме впитывала её без остатка — так вот как он целует, как трогает, как сжимает грудь, как касается длинными пальцами.       Годжо вжался в Иори сильнее, заставил ахнуть и почувствовать стоящий член сквозь одежду. Обнажив зубы, он увлёк Утахиме в очередной поцелуй, хватая её между ног, нахраписто сжимая лобок и усмехаясь, когда она дёрнулась от напора. Стоны потонули в глубине его рта — он беззастенчиво поглотил каждый. Сомнения сгорали с каждым его прикосновением — Утахиме терялась в объятиях, хватах, настойчивых пальцах на коже — во всём, что он делал и как он это делал.       — Тише, тише, тише, — Годжо отстранился, растерянно зашептал в горячке. Рассерженно шикнул, когда Утахиме укусила его в шею, а затем улыбнулся так плотоядно, словно замыслил попробовать на вкус каждый кусочек её кожи.       Годжо подхватил её на руки, зарываясь в складки хакама, впиваясь подушечками пальцев в нежную кожу бёдер до синяков. Посадил Утахиме на учительский стол, припал к шее и укусил в ответ так сильно, что она вжалась губами ему в ключицу, чтобы не взвизгнуть.       — Услышат, Химе. Услышат и поймут, чем ты тут занимаешься, — лукаво приговаривал он, цинично зализывая её боль широким языком.       Ведя мокрую дорожку от торчащих ключиц до нежной кожи за ухом, Годжо всё продолжал лепетать глупости, которые она не могла разобрать. Уши заполонило гудение — стук, стук, стук, — собственная кровь пульсировала, отдаваясь вибрацией до мозжечка.       Он чмокал шею, кусал, оттягивал, зализывал — цикл за циклом, ещё и ещё, пока по спине не пошла дрожь, а ступни не заёрзали по его ногам. Утахиме придвинулась ещё ближе, водя тазом, чтобы промежность касалась его ширинки, терлась об его член.       С каждым её движением ухмылка стиралась с его губ, а глаза чернели от желания. Утахиме прятала довольную улыбку в волосах — чувствовать свою власть было приятно.       Годжо хотел. Колебаний в голове не осталось: едва Утахиме потянется — ответит. Без глупостей, лукавств и лжи. А если попросит дрогнувшим голосом: «Потрогай меня, Годжо. Потрогай по-настоящему». Потрогает, где она скажет.       — Ты стонешь на весь техникум, семпай.       — Просто заткнись, — пролепетала она и оцепенела, когда он ослабил хакама и просунул руку под резинку трусов. Откинув голову, Утахиме опала на лакированный стол, упираясь в него локтями.       — Заткнуться? Химе, как грубо, — пальцы прошлись между складок, касаясь клитора.       — Боже.       Годжо вставил в неё палец, затем второй, без стеснения задвигал ими внутри, то медленно, то вбиваясь до костяшек, заставляя сжимать его ладонь мягкими бёдрами.       — И так меня тоже называют, — шепнул Годжо ей в губы, а затем снова увлёк в поцелуй, полный пьянящего остервенения.       Хакама вместе с бельём были стянуты через мгновение. Ткань опала у его лакированных ботинок лужей алой крови. Годжо несдержанно распахнул её рубаху, сдёрнул мягкую ткань лифчика вниз, без стеснения разглядывая полную грудь.       — Красиво, — сказал, словно подвёл итог, а затем без церемоний склонился над ней и втянул бледную кожу губами — сначала один сосок, а потом другой, кусая, причмокивая, мучая, принимая её дрожь как награду за старания.       Утахиме лежала на столе, словно главное блюдо на званный ужин: раздвинутые ноги, припухлые губы, сочащаяся щель, которую Годжо трахал пальцами, не спрашивая — полностью одетый и паскудно ухмыляющийся.       Уже привычное раздражение скользнуло к горлу, пережимая поперёк и стягивая. Нет-нет-нет, такое положение едва ли её устраивало. В голове билось в истерике одно единственное желание — обхватить пальцами его член, сжать, почувствовать бархатную кожу пальцами. Вобрать в себя каждую эмоцию, вспыхнувшую в его глазах, стереть ухмылку с лица, превратив её во что-то другое — более воодушевляющее. Во что-то, что Утахиме смогла бы смаковать после — вспоминая, вспоминая, вспоминая, пока рука не устала бы ласкать себя под толстым одеялом.       Она шлёпнула по его кисти, отбросила ладонь в сторону, привставая на локтях и усаживаясь поудобнее. Ей было страшно, но чувства были отброшены в бездну к другим: к сомнению, к стыду, к самообладанию.       Годжо глумливо поднял бровь, улыбнулся, приятно удивленный её инициативой. Будто дал разрешение дотронуться до себя и доставить себе удовольствие.       — Делала это раньше? — тихо посмеиваясь, он придвинул её поближе, дёрнув за колени. — Выглядишь какой-то неуверенной.       — Замолчи.       — А ещё у тебя ноги дрожат, Химе, — он огладил голени и коленки, провёл широким махом до внутренней стороны бедра, заставляя кротко выдохнуть. — Неужели так нервничаешь?       — Мне снова нужно засунуть язык тебе в рот, чтобы ты заткнулся? — прошипела она и, справившись с ремнём, стащила штаны вместе с чёрными боксерами вниз.       — Было бы неплохо. Давай сюда свой язык.       Он припал к её верхней губе, лизнул в приоткрытый рот и утянул в очередной глубокий поцелуй, от которого Утахиме начало потряхивать. Его ласки не прекращались: руки гуляли по спине, по острым лопаткам, по затылку. Пальцы зарывались в волосы, оттягивали, дергали до боли, словно её злоба доставляла удовольствие не меньше, чем её оголенное, будто провод, тело.       Годжо мучал беспощадно, грубо, безжалостно. Утахиме мучала в ответ — сжимала член маленькой ладошкой, обхватывала вновь и вновь, отводя кожу к головке, оглаживая пальцами выступающие вены, всасывая с поцелуями его шипение и трепет.       Жжение между ног стало почти невыносимым. Его руки стали невыносимыми, его губы — весь он, — пока Утахиме не почувствует всю длину его члена внутри себя — невыносимый.       — У меня нет презервативов, — тихо шепнул ей в губы и снова поцеловал, не останавливаясь ни на секунду.       — Ты придурок, Годжо, — тихо процедила она и направила член внутрь себя. — Если сейчас остановишься, я тебя убью.       — Я не остановлюсь.       Он вошёл в неё мучительно медленно, до невозможности, до красных царапин на боках. Утахиме снова откинулась на стол, уложила голову на край, закатила глаза от блаженства и от чувства наполненности. Годжо лёг сверху, придавливая её к глянцевой от лака поверхности, вжимаясь, постепенно раскачиваясь, входя осторожно, а затем до мокрых шлепков несдержанно.       Она стонала упоённо, стонала ему в ухо, стонала, стонала, стонала, пока Годжо безостановочно трахал её. Пока погружал член в её щель, наполовину и полностью, вынимая и скользя между влажными складками головкой, лаская пульсирующий клитор. Стонала, когда он сжимал до бордовых отметин её ягодицы, стонала, когда вбирал грудь губами, стонала, когда вгрызался в шею, оставляя укусы на кремовом холсте кожи.       Годжо не давал ей вздохнуть и подстроиться под ритм. Едва Утахиме упиралась в плечи, пытаясь оттолкнуть, желая заставить его лечь на мокрый от пота стол и оседлать, прижимался сильнее. И засаживал — тоже. Так глубоко, что Утахиме давилась воздухом и выгибала спину в попытке принять глубже.       — Маленькая Химе хочет оказаться сверху? — догадался Годжо, игриво шепча ей в ухо и делая очередной толчок.       — Маленькая Химе хочет пнуть, — прорычала Утахиме, глотая слова, — тебя между ног.       Годжо не останавливался, вбивался всё сильнее и сильнее. Кожа горела раскалённым металлом, внизу живота стягивался узел напряжения, готовый вот-вот лопнуть от давления. Тяжесть между ног набухала и сдувалась — Годжо мучал её, срывался от безумного темпа до чувственного скольжения.       — Кончи, — приказал он с придыханием, — а потом делай, что хочешь.       — Боюсь, я не смогу отказать себе в удовольствии, — голос Утахиме дрожал и обрывался, ведь ехидствовать и в полной мере ощущать его внутри — дела отнюдь несовместимые. Годжо словно нащупал её предел и испытывал его своим членом.       — О, отказывать себе в удовольствии точно не стоит…       Годжо прервался, сглатывая слюну и пронзая прохладным взглядом. Его кадык дёрнулся, рука огладила талию и поднялась к шее.       — Тогда нам придётся остановиться, — предупредил он и издевательски замедлился. — И как же ты тогда кончишь?       — Воспользуюсь твоим языком.       Это она сказала? Утахиме не поверила собственным ушам, чувствуя, как желудок заходится ледяным трепетом.       — Правда? — казалось, Годжо пришёл в полный восторг. Его голубые глаза засияли ярче прежнего.       Не дождавшись ответа, он вытащил член и перевернул её, просовывая ладонь под живот. Не успев даже пикнуть, Утахиме уперлась грудью в стол, ощущая пальцы, скользящие от затылка по спине: оглаживая лопатки, ведя по позвонкам, надавливая на поясницу. Она повернула голову и увидела лишь, как ухмыляющийся паршивец опускался на колени.       А затем между ног прошёлся горячий язык. Глубоко, увлечённо, ненасытно.       Годжо раздвинул её ягодицы и припал к складкам с жадностью потрескавшейся земли, вбирающей в себя дождевые капли после засухи. Пальцы безжалостно сжимали кожу, впивались ногтями, раздвигали сильнее, чтобы язык забрался дальше, глубже, распробовал всю её целиком.       Он лизал её. Годжо Сатору лизал её и всасывал с аппетитом. И от каждого звука Утахиме впадала в беспамятство. Ведь Годжо — сильнейший, неприкосновенный золотой мальчик — мог лизать любую, но лизал её.       У Утахиме задрожали ноги, колени, руки — всё тело. Томительный жар окутал кожу будто кокон, а удовольствие прострелило до самого позвоночника. Иори выгнулась, заёрзала, пытаясь вырваться из хватки, но Годжо не позволил, пригвоздил огромной ладонью поясницу, надавив так, что тазовые кости вжались в стол до боли.       Перед глазами будто навешали чёрного шифона — всё вокруг расплывалось, двоилось и искажалось плавными линиями. Точными были лишь иероглифы на меловой доске, выведенные кем-то из преподавателей на последнем занятии:

Ежегодная программа обмена опытом с Токийским магическим техникумом.

Скажи «да» расширению границ!

      А затем язык сменился членом. Годжо снова вошел в неё, звонко шлепнул по заднице, словно хотел привести в чувство. Кожу ошпарил хлесткий удар, и Утахиме вскрикнула, ощущая грудь Сатору на своей спине. Он обхватил пальцами её шею, холодно сообщив:       — Соберись, семпай. Мы ещё не закончили.       Стол под ними натужно заскрипел, звуки улицы доносились из открытого окна — за пределами стен весеннее столпотворение: цветение сакуры, свист птиц, зелёный ковёр под ногами. Утахиме оживала вместе с природой, с тем, как в неё входили и выходили, с тем, как наматывали волосы на кулак, стремясь разрушить аккуратную прическу.       Выхватывая настойчивые толчки, Утахиме мычала в руку и закатывала глаза до белков. Годжо кончил быстро, едва успел вытащить, спуская ей на спину и наваливаясь сверху. Размазывая сперму между её поясницей и его прессом.       Загривок опаливало надрывное дыхание. Он лежал на ней ещё какое-то время, прежде чем лениво сжать её ягодицу и сладко мурлыкнуть на ухо:       — Всё ещё хочешь ударить, Химе?       Утахиме ответила, не раздумывая:       — В следующий раз, придурок.