Пение птиц и аромат цветов

У лунокрылых журавлей была одна особенность, которой они были обязаны своим именем: этот вид, в отличие от других, придерживался ночного образа жизни, а их крылья обладали неповторимым серебристым отливом и под лунным светом сияли так, что почти ослепляли. Шэнь Цинцю не имел ни малейшего понятия, откуда Самолет вообще взял настолько биологически необоснованную идею, но стоило отдать ему должное — птицы действительно были статными и элегантными и излучали какую-то особую ауру умиротворения и спокойствия. У кромки соснового леса, где они с Лю Цингэ спустя еще сутки почти непрерывного полета наконец нагнали стаю птиц, лежало небольшое озеро. В этой местности климат был намного мягче, а зима почти не ощущалась, так что пара лотосов уже успела раскрыть бутоны. Шэнь Цинцю заметил журавлей задолго до приземления — сложно было не заметить — и тут же спустился на землю, чтобы не спугнуть птиц. Остаток пути длиной в пару ли они преодолели пешком, стараясь шуметь как можно меньше. Хотя старался скорее Лю Цингэ — Шэнь Цинцю давно научился передвигаться в своих многослойных одеяниях абсолютно бесшумно. Оставалось загадкой как Лю Цингэ, будучи бесспорно прекрасным охотником, подбирался к своим жертвам, если сейчас шумел так, что разогнал бы и деревенских кур, не говоря уже о чрезвычайно пугливых журавлях. Чем ближе они подходили, тем сильнее слепило серебристое сияние, исходящее от журавлиных крыльев. Уже почти у кромки озера Шэнь Цинцю приподнял руку, подавая знак остановиться, не заметив, что Лю Цингэ замер и без этого. Вид, открывшийся перед ними, поистине захватывал дух: в лунном свете крылья журавлей напоминали жемчуг и, отражаясь в воде, мягко освещали поляну. Вокруг них тихо покачивались белые лотосы, щедро посеребренные лунным светом, словно подражая прекрасным птицам. Шэнь Цинцю стоял неподвижно и старался даже не дышать, пока не заметил, как небольшая группа журавлей отделилась от основной стаи и сдвинулась поближе к лесу. Осторожно следуя за ними, он едва успел: длинные птичьи ноги быстро задвигались, распахнулись крылья — первая пара начала свой танец. Грациозно переступая с ноги на ногу и перепрыгивая с места на место вокруг друг друга, птицы создавали завораживающую картину, от которой не хотелось отрывать взгляд. Журавлиные ухаживания называли танцем вполне заслужено — Шэнь Цинцю подумал, что мог бы даже воплотить некоторые движения в классическом танце с веером. Внезапно прозвучала пронзительная трель, за которой сразу последовала вторая — пара журавлей склонилась друг к другу, скрепляя союз. Шэнь Цинцю восторженно выдохнул — зрелище действительно было невероятно красивым и умиротворяющим, успокаивая душу и наполняя ее гармонией. Танцы лунокрылых журавлей были, кажется, насквозь пропитаны преданностью и привязанностью, заставляя сердце смущенно сбиваться с ритма, желая того же для себя, и Шэнь Цинцю все никак не мог наглядеться. Движения птиц были так точны и грациозны, словно они репетировали долгие месяцы, прежде чем станцевать перед второй половинкой. Каждый взмах крыла и поворот головы, кажется, был выверен до фэня, будто перед ним сейчас были не птицы, а танцоры из лучших театров Тянься. Двое оставшихся журавлей долго стояли друг напротив друга, переглядываясь, будто не решаясь сделать первый шаг. Шэнь Цинцю нашел этот жест по-особенному трогательным и почувствовал укол тоски — далеко не всем небожители дарили благословение ответных чувств. Какое значение имела его тоска сейчас? Он мысленно одернул глупые мысли, но это не особо помогло. Весна заявляла свои права на спящую природу и людские сердца не задумываясь, никого не обходя стороной. Или почти никого — Лю Цингэ, видимо, и тут был исключением из правил. — Так смущены в своей влюбленности, шиди не находит это очаровательным? — Шэнь Цинцю наклонил голову, наблюдая краем глаза за стоящим чуть левее Лю Цингэ. Тот резко выдохнул, показывая, очевидно, насколько «очаровательной» он находит развернувшуюся перед ними картину. Чего и следовало ожидать. Однако Шэнь Цинцю был рад уже тому, что его совсем не романтичный шиди решил его сопровождать — вряд ли прославленному Богу Войны было хоть немного интересно наблюдать за птичьими заигрываниями. Шэнь Цинцю очень ценил широкий жест и был безумно благодарен за помощь, однако не смог удержаться от поддразнивания вечно серьезного и сосредоточенного шиди: — Говорят, журавлиная любовь обязательно приносит счастье увидевшим ее, дарит человека, предназначенного судьбой… Шиди ведь еще не присмотрел себе партнера на стезе самосовершенствования? — повернувшись, Шэнь Цинцю не сразу понял, что увидел. Лю Цингэ, вместо того чтобы злиться и хмуриться, как делал обычно, стоял, отвернувшись в другую сторону, с силой сжимая кулаки. Видны были лишь кончики его ушей — они розовели таким приятным оттенком, который Шэнь Цинцю видел только у своего шиди. Это был цвет рассветного неба в холодный зимний день и первых бутонов мэйхуа, нежно-розовый и по-особенному приятный. Внезапно вспомнилось, как красиво выделяется та самая родинка под глазом на порозовевшей коже. От этой мысли захотелось развернуть Лю Цингэ лицом к себе, как будто в необходимости проверить: действительно ли покраснел лицом и на месте ли эта притягательная родинка. Уже не впервые Шэнь Цинцю злился на собственную неспособность к написанию портретов — глядя на Лю Цингэ хотелось тут же броситься за кистью и бумагой. Шэнь Цинцю занес было руку, чтобы коснуться плеча Лю Цингэ, но тот уже развернулся к нему лицом. На скулах Бога Войны и правда красовался румянец, и не только на скулах — краска разливалась от кончиков ушей до самого основания шеи и дальше скрывалась под плотным белым воротником. Лю Цингэ смотрел пристально и испытующе, не двигаясь и кажется даже не дыша, но Шэнь Цинцю заметил, как дернулся уголок его губ — как будто он хотел что-то сказать, но никак не решался. Серые глаза отражали лунный свет, сияя словно иней на ивовых ветвях, и в них — в это лицо, не уступавшее в красоте самым изящным хуаняо — хотелось смотреть бесконечно. Они так и стояли, замерев друг напротив друга, и время будто замедлило свой ход — Шэнь Цинцю знал, что прошло не больше фэня, но все равно ощущал, словно смотрит в эти сияющие глаза напротив не меньше шичэня. Наконец, образовавшееся между ними — что? Шэнь Цинцю не смог дать этому имени — треснуло, раскололось и разлетелось мелкими брызгами, вернув способность дышать. — Шэнь Цинцю, ты! — оборвав фразу на полуслове, Лю Цингэ глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, а затем развернулся и решительно зашагал в сторону озера, бросив напоследок, что будет ждать там. Шэнь Цинцю проводил его растерянным взглядом, прокручивая в голове все, что только что произошло — не переборщил ли он в этот раз? Но, кажется, его шутка ничем особенно не отличалась от обычных попыток поддразнить шиди. Шэнь Цинцю решил обдумать это позже и повернулся обратно к журавлям. Те, наконец, сдвинулись с места, но даже их танец был осторожен и мягок, почти застенчив — словно они все никак не могли довериться и открыться друг другу. У одного из них — на вид сложно было определить пол — на шее виднелось несколько черных перьев, которые резко выделяли его из остальной стаи, и он словно пытался прикрыть их, выгибая шею и поворачиваясь другим боком. Шэнь Цинцю вдруг отчетливо почувствовал себя третьим лишним, и не желая нарушать трогательное единение, поспешил за своим шиди. Лю Цингэ, вопреки ожиданиям, был уже вполне спокоен. Заметив приближение Шэнь Цинцю он молча поднялся с поросшего мхом камня у кромки озера, призывая Чэнлуань. Однако, прежде чем он успел встать на меч, на его предплечье легла изящная ладонь, удерживая на месте. Шэнь Цинцю смущенно улыбнулся: — Шиди, этот шисюн хотел бы сделать пару набросков для своих шаншуев, если это не затруднит? Пары кэ будет достаточно, и… — прежде чем он успел сказать о том, как важно сделать наброски с натуры и какими реалистичными они получатся, Лю Цингэ уже сел обратно, и кивнув закрыл глаза, приняв позу для медитации. Не в первый раз за день сбитый с толку поведением своего шиди, Шэнь Цинцю оглянулся в поисках подходящего места и вскоре устроился на небольшом плоском камне в паре чжанов от Лю Цингэ. Конечно, в таких условиях невозможно было свободно разложить кисти и расставить тушечницы, к тому же писать под лунным светом было гораздо сложнее, чем днем, однако уникальность пейзажа это с легкостью компенсировала. Кисть мягко заскользила по бумаге ― Шэнь Цинцю наметил контуры озера и стоявших позади него сосен, погружаясь в работу. Время потекло быстрее, а поток его мыслей отмечал лишь новые листы бумаги и линии туши на ней. Опомнился он только когда на бумагу упала крупная капля, размазывая очертания покачивающегося на воде лотоса. Шэнь Цинцю оглянулся, замечая, что прошло очевидно значительно больше, чем пара кэ, однако Лю Цингэ сидел на том же месте, теперь уже запрокинув голову к затянутому небу. Тяжелые грозовые облака собирались стремительно и дождевые капли падали все чаще. Шэнь Цинцю начал поспешно собирать свои наброски уже не особенно заботясь о не до конца высохшей туши — в крайнем случае он всегда сможет перенести наброски на чистые листы. Увлеченный делом, он не заметил, как Лю Цингэ внезапно оказался за его спиной верхом на мече, протягивая руку: — Гроза начинается. Чэнлуань быстрее, полетим на нем, — строго говоря, Сюя был ненамного медленнее, однако в силу определенных обстоятельств, Шэнь Цинцю больше не мог использовать весь потенциал своего меча. С тех пор как Неисцелимый попал в его тело и повредил меридианы, скорость его полетов сократилась почти вдвое. Лю Цингэ об этом, конечно, знал, но еще ни разу не поставил в упрек. Понимая, что в этот раз намного разумнее будет согласиться, Шэнь Цинцю принял предложенную руку и поднялся на меч позади Лю Цингэ, осторожно обхватывая того за талию. Они уже летали вместе пару раз — всегда на Чэнлуане — но Шэнь Цинцю все равно дернулся, почувствовав вибрацию клинка под ногами. Чэнлуань был очень похож на хозяина и даже их энергии ощущались практически идентично. Дождь усиливался — тяжелые капли оставляли мокрые следы на одежде, постепенно пропитывая ее, заставляя подрагивать от холода. Не теряя времени, Лю Цингэ стремительно набрал высоту, направляя меч на северо-запад. В той стороне они сегодня видели довольно большой город, в котором, несомненно, можно было найти место для ночлега. Гроза разыгралась стремительно и Чэнлуань проносился сквозь низко висящие теперь тучи на невероятной скорости — Шэнь Цинцю подумал, что никогда еще не видел, чтобы меч двигался так быстро. Спина Лю Цингэ надежно защищала от ветра и бьющего в лицо дождя и Шэнь Цинцю опустил голову ниже, пряча лицо в основании его шеи. Пахло лимоном — свежо и резко, а еще, к удивлению Шэнь Цинцю, жасмином и чем-то совсем неуловимым, но очень приятным. Стоя позади Лю Цингэ, укрытый от резких порывов ветра и вдыхая его запах, Шэнь Цинцю почувствовал себя так спокойно, как не чувствовал наверно еще ни разу с тех пор, как попал в этот мир. Казалось, что его накрыло теплым одеялом, пряча от всех проблем, и это ощущалось так приятно и правильно, что хотелось, чтобы этот момент длился как можно дольше. К сожалению, в жизни Шэнь Цинцю приятные и правильные моменты никогда не длились достаточно долго, чтобы ими можно было насладиться сполна. Стоило ему полностью расслабиться на плече Лю Цингэ, как впереди показались огни города и Чэнлуань начал медленно снижаться. Спустя кэ они уже были у постоялого двора, правда, все еще верхом на мече — дороги размыло и сейчас они больше напоминали болото. Вообще-то, Шэнь Цинцю уже и так вымок до нитки — от такого потока воды не спасла бы даже широкая спина его шиди — однако перспектива добавлять на свои одеяния еще и дорожную грязь его не особо впечатляла. Лю Цингэ спрыгнул на деревянный настил перед входом и Шэнь Цинцю недовольно скривился, когда вокруг полетели брызги воды и грязи. Наступать в эту огромную лужу он не горел желанием, но другого выбора не было и это все же было лучше, чем пройти весь путь от ворот до входа по размытой до состояния болота дороге. Мысленно вздохнув, он протянул руку, чтобы опереться о плечо Лю Цингэ, но не успел — его резко дернули вперед и подхватив под колени устроили на плече словно мешок с рисом. Возмущенный возглас застрял где-то в горле и прежде, чем Шэнь Цинцю успел опомниться, его уже перенесли через порог и поставили наконец на пол — сухой и вполне чистый. Чувствуя, как краска расползается по лицу, Шэнь Цинцю поспешил спрятать лицо за веером и осторожно оглянулся — к счастью, была уже глубокая ночь, и зал пустовал, поэтому свидетелей этой неловкой сцены видно не было. Зато было видно, насколько грязными были одежды Лю Цингэ и чистыми — Шэнь Цинцю. Внезапно накатила волна стыда — Лю Цингэ проявил заботу и в благодарность за это Шэнь Цинцю собирался устроить ему выволочку. — Шиди, я… Спасибо, этот шисюн очень признателен, только… Этот шисюн будет рад если в следующий раз шиди предупредит о своих намерениях, — Шэнь Цинцю не имел ни малейшего понятия о каком «следующем разе» он сейчас говорил, но было уже поздно, и он в очередной раз посетовал на свой не к месту длинный язык. Впрочем, Лю Цингэ, кажется, нисколько не смутился — кивнул только и повернулся к столу в конце зала, откуда на них с прищуром глядела женщина средних лет — очевидно, хозяйка. Шэнь Цинцю почувствовал облегчение — у него совсем не осталось сил, чтобы взаимодействовать с очередной девицей, очарованной красотой Лю Цингэ. Заплатив за ночь и услышав, как дойти до их комнат, Шэнь Цинцю уже повернулся к коридору, но внезапно вспомнил плачевное состояние одежды своего шиди. Развернувшись обратно, он собирался было спросить можно ли попросить кого-то принести воды для купания, но хозяйка его опередила: — Если господа заклинатели желают помыться, придется самим воды натаскать. Колодец на заднем дворе стоит, ведра там же, только не шумите сильно, все спят уже, — с этими словами она вернулась к шитью в руках больше не поднимая взгляда. Лю Цингэ кивнул и направился к дверям на задний двор, а Шэнь Цинцю окинув себя взглядом здраво оценил, что не особо нуждается в ванне. Правда, стоило Шэнь Цинцю расположиться в выделенной ему комнате, как в коридоре послышались шаги и дверь медленно — в самом деле, сколько еще сюрпризов от своего шиди он сегодня получит — приоткрылась. Лю Цингэ с двумя ведрами воды в руках являл собой очень странную картину — Бог Войны, таскающий воду для купания, ощущался как-то неправильно. Но, кажется, неправильным это казалось только Шэнь Цинцю, потому что Лю Цингэ без капли смущения прошествовал к стоящему за ширмой деревянному цзаопэну. Шэнь Цинцю оказался в положении, где не мог сформулировать ни одного вопроса, хотя в его голове их крутилось не менее десятка. Вся эта ситуация снова отдавала каким-то сюрреализмом и заставляла ощущать себя не на своем месте. В конце концов Шэнь Цинцю решил озвучить самый безопасный, по его мнению, вопрос, который не звучал оскорбительно или неприлично: — Шиди планирует принимать ванну тут? — но в самом деле, с Лю Цингэ ни в чем нельзя было быть уверенным до конца, потому что, то, как он дернулся и вскинул голову ясно давало понять, что вопрос все-таки был оскорбительным или неприличным. Может быть, все сразу. — В моей комнате есть цзаопэн, — прекрасно, только это совсем не отвечало на вопрос, заданный Шэнь Цинцю. Он глубоко вздохнул, успокаивая подкативший приступ раздражения — иногда Лю Цингэ был совершенно невыносим. — В таком случае, шиди принес воду в комнату этого мастера, чтобы…? — ради всего святого, Шэнь Цинцю был главой пика ученых, он прекрасно понимал, для чего Лю Цингэ принес воду в его комнату. Проблема заключалась в другом: Шэнь Цинцю не понимал зачем. Было совершенно очевидно, что из них двоих ванна требовалась именно Лю Цингэ — с его одежды все еще капала вода, а под ногами остались грязные разводы — но он зачем-то сначала решил наполнить ванну для Шэнь Цинцю. Почему? Сэкономить силы, чтобы не пришлось наполнять два цзаопэна? Вряд ли несколько ведер воды могли утомить Бога Войны. В таком случае, было ли это сделано просто для того, чтобы… Шэнь Цинцю не хотел озвучивать эту мысль даже в собственной голове — слишком нереальной она казалась. — Согреться после дождя. Меридианы, поврежденные Неисцелимым, не справятся с равномерной циркуляцией ци, — очевидно Шэнь Цинцю снова ошибся. Лю Цингэ действительно просто принес ему воду для купания. Потому что ему нужно согреться. После того как они оба попали под дождь и оба замерзли. Хорошо, эту мысль стоило обдумать получше. В какой момент они с Лю Цингэ стали настолько близки, и почему Шэнь Цинцю этого не заметил? Он не помнил, когда в последний раз ощущал что-то подобное — у Шэнь Юаня никогда не было настоящих друзей, а у Шэнь Цинцю с его аурой главного злодея и подавно. Все это время он полагал, что для Лю Цингэ является не более чем хорошим приятелем. Изменившимся в лучшую сторону шисюном, которому все еще не стоило доверять. Хотя, кто сказал, что Лю Цингэ ему доверяет? Это никак не было связано с актами проявленной им заботы. Но возможно, появление Шэнь Юаня в этом мире все же действительно имело смысл и влияло хоть на что-то? Ощущение чужой заботы было почти позабытым, но очень приятным. В последний раз он чувствовал что-то подобное, когда… Нет, об этом думать было нельзя. В груди все равно разлилось приятное тепло и Шэнь Цинцю позволил себе просто наблюдать как цзаопэн постепенно заполнился водой. Лю Цингэ прикрепил к его краю согревающий талисман и направился к выходу, бросив на прощание пожелание спокойной ночи. Шэнь Цинцю, погруженный в свои мысли, не успел ни поблагодарить, ни пожелать спокойной ночи в ответ. Все еще слегка потерянный, он подошел к цзаопэну, проверить воду — та как раз нагрелась — и начал поспешно выпутываться из промокших насквозь одежд, ощущая, как сильно он, оказывается, замерз. Вода была идеальной температуры — согревала продрогшее до костей тело и расслабляла уставшие мышцы. Лю Цингэ был прав: Неисцелимый действительно мог помешать меридианам в его теле выполнять свою работу, а потому Шэнь Цинцю был более уязвим к травмам и болезням. Чаще всего это играло ему только на руку — оставаться в умиротворении Цинцзин без необходимости проходить какие-то дополнительные квесты просто потому, что он Лорд пика было вполне комфортно. Однако в такие моменты как этот, Шэнь Цинцю остро чувствовал собственную неполноценность — там, где ему горячая ванна нужна была чтобы не слечь на следующий день с лихорадкой, для Лю Цингэ она требовалась лишь из необходимости смыть с себя дорожную грязь. Было тепло и уютно — вода обнимала его тело, успокаивая после долгого дня и Шэнь Цинцю почувствовал, что засыпает. Мысли текли все медленнее и сворачивали в какое-то совсем невозможное и смехотворное русло. В самом деле, он был слишком впечатлительным — все эти романтичные легенды о журавлях и их танцах смутили его и без того вечно неспокойное сердце. С трудом разлепив глаза, он с огромным усилием вылез из ванны и наскоро накинув чжунъи перебрался в постель, чувствуя, как последние силы покидают его. Прямо перед тем, как окончательно провалиться в сон, Шэнь Цинцю подумал, что Лю Цингэ на самом деле удивительно заботливый человек. Утро встретило криками за окном и оживленным топотом в коридоре. Солнце стояло уже высоко — ближе к позднему у ши, и Шэнь Цинцю довольно потянулся, чувствуя себя свежим и отдохнувшим. С улицы доносились запахи еды: чувствовался аромат свежих баоцзы, жареной свинины и чжимацю. Рот наполнился слюной и желудок неприятно свело — Шэнь Цинцю вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего утра. Пожалуй, сытный обед был бы очень кстати — им предстоял долгий путь обратно на Цанцюн, а инедия не способствовала накоплению духовных или физических сил. Потянувшись в последний раз, Шэнь Цинцю встал, начиная готовиться ко дню. В дороге было сложнее поддерживать образ отчужденного и возвышенного Лорда Цинцзин — невозможно было взять с собой все гуани, веера и одеяния, даже имея при себе десяток мешочков цянькунь. Это доставляло определенный дискомфорт, но Шэнь Цинцю все равно с обычной дотошностью каждый день выбирал многослойные одежды и тяжелые украшения. В какой-то степени образ Шэнь Цинцю был своеобразной защитой от мира — под ними можно было спрятаться, скрыться за широкими рукавами, острыми взглядами и расписанными веерами. Это придавало больше уверенности, устойчивости, потому что мир вокруг был местом очень неустойчивым, а Шэнь Цинцю в нем и вовсе едва балансировал на своем само возведенном пьедестале. Собирая волосы, он пристально вглядывался в свое отражение в небольшом зеркале. С грустью понял, что плохо помнит свое лицо — то, из прошлой жизни, которое в последний раз видел около семи лет назад. Это не должно было его волновать, но отчего-то волновало. Кем он был теперь? Шэнь Цинцю — Шэнь Юань — не был уверен. Он помнил жизнь в двадцать первом веке и помнил роман «Путь гордого бессмертного демона», помнил свою смешливую мэймэй и отчужденных родителей, холодный свет монитора и вкус лапши быстрого приготовления. Но еще он помнил шелест бамбука рядом с его домом и туман на Цинцзин ранним утром, помнил своих учеников и боль в руках от долгих часов игры на цине, помнил улыбку Ло Бинхэ — и его слезы у края Бесконечной Бездны. Шэнь Цинцю был кем-то — чем-то — сложным и многослойным, совсем как его одеяния, сшитый из множества лоскутов, которые создавали вместе непостижимую загадку. Уже нельзя было различить, где в нем заканчивался Шэнь Юань и начинался Шэнь Цзю, потому что оба они потеряли часть себя и обрели другую. Со вздохом он поднялся, поправляя гуань. Не стоило задерживаться еще сильнее — Лю Цингэ наверняка давно уже проснулся и успел закончить тренировку. Для Шэнь Цинцю оставалось загадкой, как Лю Цингэ умудрялся вставать каждый день в середине мао ши вне зависимости от того, во сколько он лег. Иногда казалось, что Богу Войны сон и вовсе не нужен, и тот просто медитирует по ночам — настолько бодрым он выглядел по утрам. Сам Шэнь Цинцю засыпал не раньше позднего цзы ши, и, будучи любителем хорошо выспаться, вставал ближе к середине сы ши. Впрочем, на Цинцзин все и так знали, что не стоит даже приближаться к бамбуковой хижине, пока Мастер Сюя не вышел сам. В общем зале Лю Цингэ сидел за столом с чашкой чая и действительно выглядел так, словно давно проснулся и ждал шисюна не менее пары шичэней. Шэнь Цинцю подошел ближе, оглядываясь по сторонам — постоялый двор был довольно большим и вокруг стоял гул множества голосов. За распахнутыми настежь дверями виднелась площадь с городским рынком и запахи еды тут ощущались еще сильнее, заставляя желудок болезненно сжиматься. Действительно, стоило поесть перед дорогой, пока его ослабленное Неисцелимым тело не восприняло инедию как смертельный голод. — Доброе утро. Шиди уже завтракал? — Лю Цингэ поднял голову, встречаясь глазами с Шэнь Цинцю. Пару мяо он словно осмыслял услышанное, как будто перед этим был слишком глубоко в своих мыслях. — Нет, идем. На рынке есть торговцы с цзен бинами и танхулу, — Лю Цингэ развернулся и зашагал к выходу. И как только назвал именно те блюда, что так любил шисюн? Неужели угадал? Шэнь Цинцю поспешил за ним, предвкушая невероятно вкусный завтрак. Еда на Цинцзин была довольно простой и зачастую безвкусной — для совершенствующихся ученых и поэтов телесные удовольствия были делом второстепенным — однако Шэнь Цинцю от этого был далеко не в восторге. Уличная еда, напротив, всегда манила многообразием вкусов и запахов, не давая возможности остаться равнодушным. Солнце стояло уже в зените и светило ярко, слепило глаза — это было еще не безжалостное летнее солнце, но и оно пригревало птиц и окутывало готовившиеся распуститься цветы теплом. Вдоль дороги стояли десятки крупных и не очень стоек — с едой и, чуть подальше, с другими товарами — Шэнь Цинцю заметил письменные принадлежности, кисти для живописи и каллиграфии и даже веера. Но внимание его привлекли не они. По правую руку стояли в ряд стойки со свежайшими цзен бинами и баоцзы, по левую продавали чжимацю и танхулу, а чуть дальше он увидел цзунцзы и махуа — и чуть не потерял голову. Лю Цингэ рядом с ним указал рукой на третью справа стойку — там добродушная на вид старушка жарила цзен бины, щедро добавляя внутрь побольше ютяо и свинины. Шэнь Цинцю в ответ на молчаливое предложение только кивнул и поспешил за своей порцией. Очнулся он спустя пару кэ, с ощущением, что его желудок вот-вот разорвется. В правой руке он держал доушабао, в левой цзунцзы со свининой, и выглядел невероятно довольным. Лю Цингэ рядом жевал сьенжоубао и выглядел едва ли чуть более впечатленным едой, чем обычно. Шэнь Цинцю, за неимением свободных рук, чтобы потянуть шиди за собой, просто мотнул головой в сторону стоек со сладостями — говорить с полным ртом он тоже не мог. На секунду показалось, что Лю Цингэ сейчас закатит глаза — на его лице отражалась смертельная усталость — но он только кивнул и двинулся за шисюном. У стойки с танхулу Шэнь Цинцю снова потерял самообладание, хватая сразу две, забывая, что руки у него вообще-то были заняты и чуть не выронил доушабао. Лю Цингэ справа от него тяжело вздохнул и забрал из его руки танхулу. Шэнь Цинцю в ответ на это расплылся в улыбке: — Спасибо, шиди! Этот шисюн совсем не умеет вовремя останавливаться, — он окинул смущенным взглядом количество еды в их руках, но Лю Цингэ на это только хмыкнул. Шэнь Цинцю не понял, означало ли это согласие с его словами, раздражение, или было своеобразной формой «все в порядке», но решил не уточнять, сосредоточившись на все еще горячем цзунзцзы. Постепенно продвигаясь вперед и пробуя все новые сладости — вообще-то пробовал только Шэнь Цинцю, Лю Цингэ ограничился одним единственным махуа — они увидели несколько торговцев с украшениями и товарами для каллиграфии. Шэнь Цинцю поспешил доесть танхулу — уже четвертую — и восторженно стал перебирать кисти. Увлекшись расспросом торговца о ворсе кистей и материале тушечниц, он не сразу заметил исчезновение Лю Цингэ. Когда Шэнь Цинцю, наконец, расплатившись, забрал сверток с бумагой и тушью, Лю Цингэ нигде не было видно. Решив немного подождать, он прошелся дальше, изучая стойки со свитками и книгами, и еще чуть дальше, разглядывая лекарственные травы. К тому моменту, как Лю Цингэ вернулся, Шэнь Цинцю успел обзавестись тремя романами весьма сомнительного содержания, двумя новыми кистями, одним серебряным гуанем и двумя браслетами к нему. — Шэнь Цинцю, — голос Лю Цингэ прозвучал у него прямо над ухом, заставив вздрогнуть. В рыночном шуме, увлеченный разглядыванием самых разных товаров, Шэнь Цинцю совсем не заметил, как тот подошел. Развернувшись, он окинул шиди долгим взглядом, зацепившись за небольшой шелковый сверток в его руках. — Шиди так внезапно пропал, этот шисюн уже начал беспокоиться! Все в порядке? — не то чтобы Шэнь Цинцю действительно беспокоился — Лю Цингэ вполне мог позаботиться о себе — но его долгое отсутствие и правда начало нервировать. В ответ Лю Цингэ протянул ему сверток и Шэнь Цинцю, удивленно вскинув брови, осторожно развернул нежно-розовый шелк. Внутри оказался веер — золотая роспись поразительного мастерства на гарде изображала тонкие ветви с молодыми листьями. Шэнь Цинцю восторженно вздохнул. Медленно раскрыв веер, он растеряно поднял взгляд на Лю Цингэ: — Шиди, это?.. — Подарок. Не нравится — можешь выбросить, — Лю Цингэ нахмурился и опустил голову, глядя себе под ноги. Шэнь Цинцю перевел взгляд на веер, жадно рассматривая тончайшую роспись. По плотной бумаге тянулись ветви мэйхуа с полу раскрывшимися бутонами, такие очаровательные и нежные, совсем непривычные взору — веера Шэнь Цинцю все как один изображали или горные пейзажи или горячо любимый им бамбук. В груди что-то болезненно сжалось — подарок… Молчание затянулось и испугавшись, что может так обидеть Лю Цингэ, Шэнь Цинцю поспешно заговорил, от волнения не успевая подумать, что именно он говорит: — Нет, что ты, я… Мне… — он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться — мысли разбежались и никак не хотели собираться обратно. — Этому шисюну очень нравится… Носить подарок шиди будет большой честью и не меньшим удовольствием, — послышался судорожный вздох — Лю Цингэ смотрел на него теперь во все глаза, с залитым румянцем лицом и пораженным взглядом и Шэнь Цинцю улыбнулся, чувствуя, как постоянно стянутый в его груди узел немного ослабевает. Налетевший порыв ветра принес откуда-то издалека запах мэйхуа и свежесваренного риса. Шэнь Цинцю поднял взгляд к небу: там в бесконечной синеве ветер играл с сорванными цветками — вишни ли, яблони или сливы было не разобрать. Глубоко вдохнув пьянящий аромат весны, он снова посмотрел на Лю Цингэ, встречаясь с ним взглядом. Кружилась голова и в груди пузырилось что-то похожее на безграничное, абсолютное счастье. Шэнь Цинцю улыбнулся еще шире — так, что заболели скулы — и спрятал улыбку за веером. — Поистине, осенний ветер гоняет листья, а весенний — печали, не правда ли, шиди? — но Лю Цингэ только молча смотрел на него, не отрывая восхищенного взгляда.