Под одним одеялом

      Солнечные лучи из-за отсутствия штор бегают по лицам, лезут в глаза и вынуждают жмуриться, утыкаться в подушку и натягивать одеяло до макушки.       Лололошка начинает обратный отсчет, прежде чем разлепить веки. Три, два, один… На миллисекунду мозг обманывается, ожидает увидеть перед собой еще спящего на соседней кровати Дилана. Фиолетовое покрывало. Календарь на стене. Шумящий ноутбук на тумбочке.       Услышать урчание Абилки.       Но нет. Перед глазами — обветшалая древесина с характерными узорами, а в лучах солнца дрейфуют пылинки. На подоконнике лежат лапками вверх засохшие жирные мухи. Где-то в углу забилась пыльца еще с весны.       Лололошка моргает пару раз, чтобы проснуться окончательно, и теперь чувствует чужую руку на своей талии и дыхание между лопаток. Его тут же бросает в холодный пот, и он медленно оборачивается.       Ричард посапывает, накрыв лицо подушкой и явно защищаясь ею от солнечного света. Лололошка осторожно убирает ее в сторону, отчего тот нечленораздельно ворчит и отворачивается, ложась на левый бок. Его волосы — такие черные и блестящие, напоминающие смолу, — топорщатся на затылке, а передние пряди лезут на брови — широкие, темные, с четко очерченной формой.       Приподняв одеяло и заглянув вниз, Лололошка понимает, что это был не сон. И засохшие белые пятна на внутренней стороне бедер и смятой простыне тому подтверждение.       А если не сон даже то, что между ними стихийно произошло, значит сном не является и весь тот кошмар пару днями ранее. Хочется снова уснуть и не просыпаться как можно дольше.       Лололошка рефлекторно кладет руку на тумбочку, ощупывая ее на наличие телефона, чтобы проверить время, но на ладони отпечатывается лишь слой многолетней пыли. Он морщится, вытирая руку об и так испачканную простыню, садится осторожно и тихо, насколько это позволяют ржавые пружины продавленного матраса, и свешивает с постели ноги одну за другой. Радует одно: голова не болит и не гудит, сердце не щемит и нет той зыбкой тревоги, глодающей кости. Будто бы все хорошо. Ощущение тихого спокойствия.       За окном шелестят листья, звенит колокольчик местного супермаркета и грохочут колесами проезжающие по шоссе автомобили.       Первым делом Лололошка бросается к ноутбуку. Печатает Дилану «доброе утро», чтобы увидеть в ответ «нихрена оно не доброе, все тело ломит» и мелко улыбнуться. Потом на ватных ногах плетется в скромную ванную комнату, чтобы смыть с себя этот слой пыли и пятна вылившихся наружу эмоций. Лололошка прислоняется к зеркалу, исподлобья смотря на свое отражение.       Сквозь журчание холодной воды до него доносится голос; со скрипом отключив ржавый кран, он прислушивается:       — …норм?       — Что? — переспрашивает.       — Вода норм? Горячая есть? — Ричард уточняет это будничным тоном, а потом громко зевает.       — Есть, но немного ржавая.       Лололошка сжимает кулаки и выходит из ванной, обернувшись в висящее на стене застиранное полосатое полотенце. Он сталкивается взглядом с парой заспанных черных глаз, направленных на него: Ричард чешет висок, тут же разрывает зрительный контакт, будто смущаясь, и вскакивает с кровати, принимаясь стоя перед зеркалом приглаживать взлохмаченные волосы в привычную прическу с прямым пробором.       Лололошка хочет с ним заговорить, но он тут же убегает в ванную, бросив напоследок лишь то, что нужно опять связаться с Диланом, нужно попросить его подобрать подходящие вакансии для подработки на первое время, да и в целом, может, найдутся у него идеи, как погрузить его сознание в железное тело, усмехаясь при этом и говоря, что в идеале, конечно, так и оставить его чат-ботом. На что Лололошка хмурится, но ничего не отвечает, молча выполняя просьбу.       В мыслях опять что-то не то. Лезут воспоминания минувшей ночи, которые он не в силах объяснить самому себе, а уж Ричарду в глаза смотреть тоже как-то постыдно. Лололошка тяжело вздыхает, открывая ноутбук.       — Ло, — Ричард окликивает его спустя полчаса, выглядывая из-за двери. — Подай полотенце, будь другом.       Лололошка дергается от его голоса и просто повинуется, поднимается со скрипучего стула автоматически, все еще мыслями находясь совсем в другом временном отрезке, и отдает полотенце, не поднимая взгляда.       — Давай как-то разделим обязанности, что ли. Ну, как это у людей бывает. Завтрак ты приготовишь или мне че придумать? Дилану вон моя стряпня не понравилась, может у тебя получится лучше, — тараторит он, стоя в дверном проеме и вытирая мокрые волосы. Влага разлетается капельками по всему дому, попадая Лололошке на лицо в том числе.       Но он безжизненно смотрит куда-то в одну точку, правее от Ричарда, в пустоту.       — Я тебя чет не узнаю, ты конечно всегда был, э-э, неразговорчивым, но… Скажи, я что-то не так сделал? Нам, людям с острова, надо держаться вместе, сам понимаешь, тем более у тебя нет документов и все такое, — Ричард активно жестикулирует, озвучивая эти слова, и делает пару шагов вперед. А Лололошка чувствует, как начинает кувыркаться сердце в груди.       То ли Ричард не помнит, то ли это у него уже сон с явью местами путаются. Лололошка знает только одно: в своих мыслях он запутался окончательно, захлебывается и просто бесконечно тонет, опускаясь все глубже и глубже. Его тело покрывается хитиновыми наростами, затвердевает, облачается в пуленепробиваемую скорлупу.       Ричард смотрит на него вопросительно, привычно вскинув бровь. Ему все эти чувства не менее чуждые, чем Лололошке. Потому что когда вокруг тебя нет людей, ты и сам лишаешься своей врожденной человечности. Мимикрируешь. Невольно копируешь это механическое поведение, потому что нет живого примера.       Ричард видел только своих родителей.       Но он никогда не видел, чтоб они хотя бы целовались. При нем — нет.       Ричард касается своих губ и хмурится, отводя взгляд в сторону ноутбука, и видит там строчку, написанную Диланом:       «Вы реально спали на одной кровати? Соболезную Ричарду».       — Я все приготовлю, — внезапно отвечает Лололошка, подходя к плите. Он поджигает конфорку с третьего раза, выливает на сковородку масло и разбивает туда два яйца. Ричард молча и внимательно следит за его действиями, будто беря на заметку, как можно без ножа аккуратно разделить скорлупу на ровные половинки.       А Лололошка же знает, как это делается, лишь потому, что об этом ему рассказывал Чед, который определенно точно все детство провел в деревне.       Лололошка режет овощи для салата и знает, как это делается, лишь потому, что об этом ему рассказывал Карл. Как подающий надежды студент факультета экологии и природопользования.       Ричард подходит к плите и опирается на столешницу поясницей. Он неуверенно тянет левую руку в сторону соседа, пальцами дотрагиваясь до выступающей тазовой косточки. На Лололошке сейчас только мятая белая футболка и белье, пока штаны с худи сохнут на натянутой под потолком бичевке.       Придвинувшись еще ближе, Ричард чувствует носом не только запах старого жареного масла, но и другой. Его запах. Ричарду он не противен, потому что он настоящий и человеческий. Этот запах — продукт жизнедеятельности его кожи, его организма. Все в Лололошке живет. В его венах бежит кровь. В его груди быстро бьется сердце. И его кожа потеет, когда становится жарко. Лололошке сейчас жарко, потому что рука Ричарда покоится там, где не следовало, там, где очень-очень печет.       — Скажи, Ло, а тебе… Понравилось? Ну, я о том, что было ночью.       Лололошка на секунду забывает, как дышать, потому что чужие пальцы невесомо касаются нежной кожи внизу живота. Он мямлит:       — Да.       Небольшая пауза.       — Мне тоже.       Они молчат. Ричард смотрит на его полуприкрытые ресницы и все еще не убирает руку.       — Слушай, это у меня всего второй раз, так что, надеюсь, я все сделал… нормально, — старается говорить уверенно Ричард, но в его голосе чувствуется дрожь. Он как-то тушуется, начинает заметно нервничать.       Лололошка поднимает на него непонимающий взгляд; Ричард читает его вопрос без слов, поэтому тут же раздраженно бормочет, махнув рукой:       — Ладно, не было у меня никакого опыта, это первый. Что ты так смотришь? С кем мне еще надо было, по-твоему… С железками этими что ли?.. — Ричард демонстративно кривится в лице. — Неважно, короче.       Его пальцы бережно проходятся вниз по продолговатому выпуклому рубцу, на который Ричард не может не обратить внимания, а потому замирает, настороженно разглядывая темный след некрасиво сросшейся кожи.       — У меня тоже не было, — тихо произносит Лололошка, вздыхая. — Либо я просто ничего не помню.       На сковороде шипит подгорающая глазунья, жидкий желток лопается и растекается по поверхности. Крохотные капли раскаленного масла брызжут во все стороны, попадая на кожу рук, из-за чего Лололошка наконец отвлекается, принимаясь отдирать пригоревшую яичницу лопаткой.       Ричард убирает ладонь и отворачивается, хмуря брови. Сейчас он чувствует себя максимально глупо и неловко. В груди теплится непонятное чувство, необъяснимое, не испытываемое ранее. Оно свербит внутри мелким колючим клубочком и постепенно разрастается.       Если раньше все его проблемы решались по щелчку пальца — ни от кого не секрет, что Ричард был избалованным ребенком, — то сейчас ему просто не на кого положиться: мать не погладит по волосам. Отец не подбодрит словом.       Ричард начинает понимать только сейчас, вдали от дома и гиперопеки, столкнувшись с назойливыми проблемами, которые требуют оперативного решения и огромной ответственности, что все это время он являлся ребенком во взрослом теле. Конкретно сейчас он хочет получить совет о том, как правильно себя вести в компании человека.       С которым. Что-то. Было.       Обязанности разделились безоговорочно: Лололошка понимал, что пока возможность получения легальных документов, удостоверяющих его личность, отсутствует, нужно помогать Ричарду по дому абсолютно во всем. Он драил стены, подметал пол, мыл окна, очищал жирную сковородку и чинил кран в ванной. В переулках с замшелыми дорожками крал монеты из брошенных кем-то коробок и ящиков. Отпугивал собак, что со стекающей из зубастой пасти вспененной слюной раздражающе лаяли, когда он залезал в карманы прохожих. Лололошка не мог себе позволить просто взять и сесть на и без того хрупкую шею Ричарда, который не приспособлен абсолютно ни к какой работе. В этом плане опыта у него тоже не было — птенец, выпавший из одного гнезда и попавший в другое.       И когда ему грубо отказывали на очередном собеседовании, Ричард уже думал, что было не так уж плохо смотреть на мир сквозь розовые очки, жить в вакууме, в компьютерном симуляторе с идеальными для него условиями.       Реальная жизнь трет в порошок его мечты. Если они вообще были. Дальше мыслей о побеге Ричард обычно и не размышлял, и лишь после знакомства с Лололошкой начал представлять себе… другой мир. С настоящими людьми. Настоящими эмоциями. Настоящими чувствами. Но возможное появление проблем на ум как-то не приходило.       Ричард возвращается домой поздно, к девяти вечера. После бесконечной беготни по городу все, о чем он может мечтать на данный момент, — сон. Он плюхается на кровать плашмя, лицом, раскинув в стороны руки, не снимая с себя одежду и не разуваясь. А Лололошка сидит на матрасе, на самом краю, поджав колени к груди и обняв их руками. Его веки от усталости тоже норовят вот-вот сомкнуться.       — Как успехи? — бесцветно произносит Лололошка, утыкаясь носом в коленки. Прячет его там от холода.       Ричард что-то бубнит в подушку, а потом, осознав, что так его он точно не услышит, нехотя переворачивается на бок.       — Никак, — говорит раздраженно, потому что злится сейчас на самого себя. На неумение общаться, на свою беспомощность перед реальными людьми, недобро смотрящими на человека с пропиской на острове. — Паршиво, Ло. Скорее бы Дилан придумал, как достать тебе документы, потому что мне кажется, у тебя это все получится намного лучше. Ты что угодно стерпишь и найдешь подход, наверное, к любой твари.       Лололошка поджимает губы и разворачивается к нему, сочувственно глядя на поникшее бледное лицо.       — Че смотришь? Тебе тут легко, чтоб протереть пыль особого ума не надо. Общаться не надо, стараться угодить тоже не надо. Знаешь, как косо они на меня смотрят? Это так бесит, Ло.       У Лололошки опускаются брови и уголки губ, отчего выражение лица снова становится лишенным всякой эмоции. Он не думает, что Ричард сказал что-то обидное, потому что давно не считает физическую нагрузку чем-то значимым и важным. Так получалось, что при любом раскладе в реальности вес имели лишь интеллект и умение организовать людей.       Единственное, что он бы хотел сейчас сказать, скорее всего, Ричарда может задеть.       «Не так уж приятно терпеть издевательства, да?»       Но Лололошка молчит.       — Ладно, ты… Извини, я просто привык, что весь негатив можно выплеснуть на железяк, они все равно не умеют чувствовать. А тут только ты.       Ричард грустно вздыхает, принимая сидячее положение и скрещивая ноги, взволнованно перебирает пальцами, будто бы впервые чувствует нечто похожее на стыд. Его щеки розовеют, но этого не видно в полумраке.       Слышится шуршание одеяла. Лололошка усаживается поудобнее прямо перед ним и вздыхает тоже. Свора собак на улице, кажется, начинает завывать, или же это ветер, задувающий в щели, издает столь жуткие звуки, — отличить трудно. По коже снова бежит морозец.       И снова между ними невидимая натянутая нить, символизирующая неловкость ситуации: они просто молчат, сидя напротив друг друга в полной темноте, они оба снова изнуренные и вымотанные за день.       У Лололошки напрягаются мышцы, когда он чувствует теплое дыхание Ричарда близко-близко, когда его рука медленно ложится на коленку и будто неосознанно ползет вверх по бедру.       Ричарда всегда мало волновала зона комфорта других, потому что для него этих «других» и не существовало. Он считал еще там, в искусственном Хэнфорте, что любого автоматона, даже с которым они формально не знакомы, можно трогать где вздумается и наблюдать за заскриптованной смешной реакцией смущения. Вот только когда она повторялась у них у всех, Ричард решил, что намного забавнее просто ломать их сценарии.       А с Лололошкой не так. Он не вопит, не просит убрать руку, не пытается вырваться или сбежать, поэтому теплые пальцы Ричарда робко залезают под тугую резинку, наощупь касаются гладкой влажной кожи, которая по ощущениям будто вот-вот начнет плавиться. Большой палец совершает осторожные круговые движения, пока все остальные легонько сжимают ствол и начинают плавно скользить по длине. От прикосновений Ричарда Лололошка роняет тихий стон, к щекам приливает покалывающий жар; он тянет трясущуюся руку к нему, вниз, под ткань его брюк и нижнего белья, намереваясь как-то помочь тоже.       — Мы опять… Опять это делаем, Ло, — шепчет Ричард, горько усмехаясь. — Это так глупо.       — Но тебе нравится? — Лололошка поднимает на него глаза, неуверенно поглаживая мягкую кожу и выпуклые венки.       — Мне нравится. Но это так стремно, блин, я чувствую какое-то напряжение.       И Лололошка, набрав в легкие воздуха, первым подается вперед. В темноте он почти не видит его лица, натыкается носом на горячую щеку и тут же будто дает заднюю, бормочет извинения, но Ричард ловит его губы своими, целует сначала по-детски невинно, а затем вновь пробует использовать язык. Получается уже лучше, чем в первый раз, но когда Лололошка отстраняется, ему приходится вытирать подбородок от слюны тыльной стороной ладони.       Ричарду хочется еще и еще. Не распробовал. Он подползает все ближе; левая рука продолжает доставлять удовольствие то замедляя, то ускоряя темп, а правая трогает ключицы, поглаживает скулу, шею, мочку уха. Лололошку всего хочется покрыть прикосновениями, ведь его кожа на них по-настоящему отзывается, по-настоящему горит и потеет, а губы продолжают ронять неосторожные вздохи и полустоны во время скольжения ладони по всей длине.       — Все хорошо? — с явной одышкой спрашивает Ричард, придвигаясь еще плотнее, и они сталкиваются кончиками носов, обдавая щеки друг друга горячим дыханием.       Лололошка кивает, прикусывая губы и поерзывая на месте, толкаясь бедрами в тесное кольцо из чужих пальцев, уже мокрое от естественно-выделяющейся влажности.       — Чуть-чуть побыстрее, — просит Ричард шепотом, прерывисто дыша, и Лололошка его слушается, стараясь синхронизировать темп. — И… Сожми посильнее.       Когда возбуждение берет контроль над телом, мыслить рационально становится невозможным. Ричарду нравится чувствовать его человеческое тепло и мурашки на коже, слышать эти пыхтения и тихие стоны — неповторимые, уникальные, единственные в своем роде и незапрограммированные. Ему кажется, что он выглядит уверенным, но сама сцена со стороны походит на олицетворение неловкости.       Ричард прижимается своим пахом к его, накрывает ладонью и объединяет, ритмично двигая рукой. Тот факт, что они трутся друг об друга вот так откровенно, смущает до ужаса, но с каждым разом протискиваться в тесное кольцо пальцев становится все приятнее и приятнее. Кусая губы, Лололошка хватается потными ладонями за плечи Ричарда и откидывает голову назад, приоткрывая рот чтоб отдышаться.       Взмокшие волосы липнут ко лбу и лезут в глаза, кожа горит, а волна истомы подступает, становится все ближе и ближе, и когда достигает пика с протяжным хриплым стоном в унисон — взрываются фейерверки в темноте зажмуренных век, поджимаются пальцы и расслабляются мышцы. Пара секунд — и Ричард роняет голову на плечо Лололошки, а тот, восстанавливая дыхание, бережно гладит его по мокрым волосам на затылке.       Если и дальше справляться со стрессом таким образом — слова арендодателя можно будет назвать пророческими. Лололошка не знает, плохо ли это скажется на их планах и взаимоотношениях, но конкретно сейчас ему хорошо и спокойно. И Ричарду, он полагает, тоже.       По заплатанной крыше барабанят капли холодного дождя. Машины проезжают мимо все реже и реже, а фонарь, светящий в окно, начинает периодически мигать.       Ричард стягивает с себя зеленое поло, снимает брюки и плюхается на постель.       — Я оставил на столе пятьдесят V. Завтра, когда будешь уходить, возьми их себе на проезд, — в полудреме бормочет Лололошка, ложится рядом с ним, робко придвигаясь ближе, чтоб было теплее.       — Где ты успел их достать? — у Ричарда от удивления округляются глаза. — Че за хрень, ты сидишь дома и умудряешься откуда-то брать бабло, а я уже который день не могу устроиться на работу!       Лололошка усмехается, поднимает вверх руку и демонстративно шевелит пальцами.       — Я понял. Думаешь, раз документов нет, так значит тюрьма не светит? Капец блин, — Ричард насупливается и поджимает губы, хмурится, но со спины все же неловко его обнимает — руку заводит постепенно и, убедившись, что Лололошка не против, закрывает глаза.       И они засыпают. Вместе. Под одним одеялом.