***
Мама. Стоит вся в слезах. Раскинула руки для объятий. —Вернись... Сыночек... Он не может сдвинуться с места. Словно прирос. Сердце болезненно сжимается от жалости, но лицо не выражает эмоций. —Вернись!.. —Я попытаюсь.***
Он проснулся. Этого-то он и боялся. Ему приснилась мать, и теперь он снова будет разрываться между желанием вернуться домой и верностью Давиду. Слеза скатилась по виску. Тело болело после вчерашнего. Он с трудом и нежеланием поднялся с кровати и поплёлся на кухню. —Доброе утро! — шатен встретил его тёплыми объятиями. В нос ударил запах блинчиков. —ты чего такой кислый? Никита отмахнулся, садясь за стол. Волк нахмурился. —Не понял? —Мне был сон. Снилась мама, просила вернуться. Теперь я вспомнил про родителей и друзей, но не могу уйти отсюда, потому что ты не пустишь. Доволен? — он опустил голову, чёлка закрыла лицо. —Придётся смириться. — так же холодно ответил Давид. Никита встал и обнял его. —Я не смогу. Меня любят мои близкие, в отличие от тебя. Тебе не понять этого. —Ты ахуел? — ярость загорелась в янтарных глазах. Он оторвал мальчишку от себя. — как ты сме-! —Ой, какие мы злые, — дразняще протянул он. — что, это правда? Родаки не любили? А дядя в тебе только секс-игрушку ви- Его схватили за волосы, развернули и со всей силы ударили об стол. Он вскрикнул. Ещё раз. Затем его подняли за волосы и прорычали на ухо: —Думаешь, я признался в любви, и теперь тебе всё можно? — ещё удар. — или тебе нравятся избиения? Мазохист? Его отпустили, и он упал на пол. Кровь ручьём потекла из открывшейся старой раны и появившейся новой. Пол лица уже было в вишнёвой жидкости. Его пнули под бок; он стал отползать в угол; удары сыпались со всех сторон. Он простонал, пытаясь успокоиться, чтобы снова не сорвать голос. —Я знаю, как тебя назвать! — ненормально весёлый оскал. — Собачка! Ты же тупой, не понимаешь после двух раз! Значит, будем вырабатывать рефлекс! Как у собачки Павлова! Он присел перед забившимся в угол Никитой и влепил пощёчину; затем посыпались удары в грудь. Бергу удалось перехватить его руки на секунду. Затем уже его руку схватили и согнули в обратную сторону сгиба локтя. Что-то хрустнуло. Мальчик закричал от боли. Не сломал, но что-то точно сделал. Его развернули и завели руки назад; теперь его били в спину. Он ревел и вырывался. Уже жалел, что сказал такое. —Прости! — еле выговорил гетерохром, захлёбываясь слезами. —Зачем? — бешено уже кричал шатен. — не надо было словами разбрасываться! Милый, тебе реально нравится всё это? Он не отвечал, лишь шептал слово «прости». Наконец Давид отлип от него, потирая онемевшие костяшки пальцев. Окинув взглядом замершего Никиту, он поднялся. —Встань. Даже пальцем не шевельнул. Тогда старший наклонился и за шкирку поднял его. Тот вздохнул, едва опираясь на ноги. Мальчика посадили на своё место за стол и пододвинули тарелку с блинами. —Ешь. Мальчик всхлипнул и сильно дрожащим голосом спросил: —М-можно схо-... Сходить у-умытьс-ся?.. —Нет, — рыкнул шатен. — Куда ты пойдёшь? Еле на ногах стоишь. Берг вздохнул и потянулся к еде. Он старался вести себя тише, чтобы старший не сказал ещё что-то. Было неприятно ощущать липкую горячую кровь на лице. Выглядел он так себе сейчас. Разбитая губа, лоб, кровь на пол лица, смешивающаяся со слезами, взъерошенные волосы. Он весь трясся. Закатав рукав, он увидел опухшую и покрасневшую руку в районе локтя. Слёзы полились обильнее. Всхлип. —Успокойся, — у шатена тряслись руки. Хотелось ещё раз врезать младшему. — пока ещё хуже не стало. Никита глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Он опять загнал себя в угол. Идиот.***
Он поел только с утра. К нему не заходили и не звали есть, а сам он боялся подойти. Вечером Давид наконец зашёл в комнату и стал раздеваться ко сну. Но подошёл к столу в другом конце комнаты и стал рыться в бумагах. Никита с трудом сел и исподлобья посмотрел на него. —Давид... —Заткнись. Мальчик встал и подошёл к опекуну. —Пожалуйста... Прости, я такой идиот... Я-я не хотел тебя... Задеть... Прости... Шатен повернулся к нему. —Всё? Теперь свали, не мозоль глаза. И продолжил искать что-то. На глаза мальчика навернулись слёзы. Вдруг одна бумажка слетела со стола, и он, с трудом присев, поднял её больной рукой. «00516409033310» — было написано на ней. Дальше что-то мелким шрифтом, чего не было видно в полумраке. —Что это? — сказал Берг, отдавая бумажку. Волк взял ее и пробежался глазами по тексту. —Что-то старое. Иди спать уже. Он послушался. Ложась в кровать, он услышал раздражённое шептание старшего. —Блять... Заново идти и всё делать... Затем он пошёл к кровати, выключив свет. Он лёг спиной к Никите. Мальчик обнял его, но тот убрал его руки. —Отвернись и спи. Он посмотрел ему в затылок, затем отвернулся и закрыл глаза. Хотелось плакать. Он готов был сделать что угодно, лишь бы его простили. Усталость победила, и он уснул.