Ад пуст

И сказал Он: «Ежели найдутся в этом городе светлячки, то пощажу я и грешников города сего». И подняли головы затухающие светлячки. И ударили в них предательские лучи. Антон сразу все понимает. И от кого записка — он тоже осознает. С подозрением Антон косится на приступившего к ужину Макару, не видит в его мимике ничего предвещающего рокот смеха, поэтому сжимает бумажку и бегом мчится из столовой, боясь не успеть. Сколько этой записке? Час? Два? Арсений будет его еще там, на черт знает каком пустыре, ждать? По нарисованной карте легко выйти из театра, и Арсению Антон благодарен не только за молчание при дневной встрече, но и за эти обозначения для кретинов, как он. Указан даже цвет двери, и не составляет труда выбраться наружу. И остолбенеть, видя серое небо, темно-серые деревья и почти черную землю. А еще — темный, пугающий город вдали. Люди по главной дороге направляются туда, и Антон замирает из опасения быть увиденным. Кто-то даже оборачивается, не прекращая говорить, но смотрит через Антона. Серьезно! Словно нет никакого Антона на этом месте, только галлюцинация самого Антона, ни больше ни меньше! А на груди печет кулон, надетый Эдом на него еще в первые часы пребывания здесь. Значит. это не отрава, не жучок для слежки... а защита? Зачем Эду защищать его? Чтобы найти и уничтожить за этот выход без спросу? Антон постепенно отходит, следуя по мятой карте размером с ладошку, и здание театра кажется ужасным. Высоченное, чернющее, как крыло ворона, с редеющими кверху окнами, с крышей из темного кирпича и устремляющимися вверх тонкими полосами камня, блестящего под светом серого солнца, едва-едва пробивающегося из-за облаков. От них идет ужасающий свет, и Антон зажмуривается, чувствуя головокружение. Ему во что бы то ни стало нужно добраться до места, называемого Арсением пустырем. Он даже с Ним драться готов за этот пустырь, потому что хочется благодарить, видеть и чувствовать. К ангелам всегда тянет, каковы бы они ни были. И к падшим в том числе. — Эй, ты идешь мимо, — смеется звонким голосом кто-то из цветущих темнотой деревьев. — Даже карта не помогла тебе. Хмыкнув на замечание, Антон становится перед ветками терновника. Плоды на нем черные, не синие, как положено, а мелкие цветочки осевшие и сереющие, оттого прикасаться к веткам противно. — Иди сюда. — Шуршит за терновником. — Антон, это я. Выглядит, честно говоря, как откровенная ловушка для идиотов. На то Антон и идиот, чтобы в нее при случае залезть, поэтому, зажмурившись и зажав нос, он пробирается через колкие кустарники наугад, вываливается куда-то в пустоту и коленями, скрытыми серыми штанами, наталкивается на твердую холодную землю. А затем открывает покрасневшие глаза. Арсений чудесен, восхитителен. Темные волосы, светлая рубашка, но сероватые штаны на завязочках... Обнаженные, поцарапанные терновником ступни. Страшно красиво. У Антона аж перехватывает дух, а влюбленность оккупирует голову подчистую, получая каждый миллиметр мозга. Он очаровательно хлопает глазами на воздушного, ангельски красивого Арсения, хочет протянуть руку, но стыдится чего-то, жмет ее к груди и по-рыбьи хватает ртом воздух. Уже не пахнет терновник, не тянут царапины от веток, а путь совершенно не противен. Изумительный Арсений кроет все, как козырный туз, как ферзь, как византийский император, как Дева Мария. — Что? — Арсений глядит пронзительно, внимающе своими бездонными глазами. — Ты просто... просто очень красивый. — От реплики Антона Арсений расплывается в улыбке, смахивая со светлого, не испорченного даже синяком лица прядь волос. — И благородный. Спасибо, что сегодня... Вдруг пододвинувшись, Арсений кладет палец на его открытые губы и качает головой. И Антон уверен, что тот его сейчас поцелует, прижавшись своими мягкими трескающимися губами к его приоткрытым, но ничего не происходит. Как ангельское порождение Арсений не делает этого, продолжая сиять, подобно звезде. А Антон, глядя на него, мироточит, как икона. Все-таки Арсений перестает его касаться, отнимая ладонь с какой-то неуверенностью, и внезапно для Антона давит ему на плечи, вынуждая опуститься на твердую и холодную землю черного цвета. Какой бы она ни была, Антону хорошо на ней сидеть, к тому же, Арсений плавно скользит следом и кладет в доверительном жесте голову на его острые колени, словно они знакомы десятки лет. Он доверяет ему так неожиданно, что Антон в ступоре не может никуда деть свои руки. Так быстро убежавший раньше Арсений опускает на его колени голову и своими сапфирами вместо глаз изучает серое небо. Убаюканный, погруженный в размышления, непуганый, фарфоровый Арсений лежит на нем и, кажется, так проявляет свое доверие, чувствующееся обоими сейчас. Несмотря на их сумбурный, скомканный секс, вызванный помешательством каким-то, не меньше, Арсений так открывается ему. И Антон, смотря на его открывшееся отброшенными волосами лицо, изучает налитый синяк. Спустя несколько минут осмеливается прикоснуться к нему подушечкой указательного пальца. — Это Он? — Он. — Арсений и бровью не ведет. — Тебе больно? — Нет. Он хочет молчать. Это ощущается, это видно. И Антон, считающий это доверие манной небесной, замолкает покорнейшим образом, как фаворит перед императором, и мысленно молит кого-нибудь наподобие местного Бога о том, чтобы этот момент мог стать вечностью. Никакого Его, никакого театра, никакой боли Сережи, никакой мерзости от людей. Только Арсений, сияющий чистотой, светом и чем-то, что есть только среди ангелов, а потому название человечеством не придумано. Ангельски красивый и ангельски светлый душой, сколько бы ни был подле Него. Он никак не пособник. И Эд им, кажется, помогает. Просто нужно разобраться, определить врагов и друзей, уже подсознательно понимая, что Арсений — друг, а друзья Арсения — отныне его друзья. Антон готов довериться каждому, кому доверяется Арсений. — Я тебе нравлюсь? — М-гм, — выдыхает сквозь зубы стесненный вопросом Антон. — А Эд? — Нравится ли мне Эд? — Да. — А должен? — Он нам всем помогает. Он хороший. Ты зря злишься на него. — Арсений продолжает, не получив никакой словесной реакции и не удовлетворившись мимической: — Я тоже не рад был попасть сюда. Мы все уже забыли, какова жизнь там, до театра. Эд нас всех оберегает, готовится... Ты только пойди к нему после нашего разговора, Антон. Хорошо? Ты сходишь? — Схожу, если ты просишь. — Дело исключительно в безопасности. — Поклянись. — Клянусь. — Хорошо, — улыбается Арсений мечтательно. — Я давно здесь. Относительно. Макар и Руслан были уже. Местные тоже. Олег с Сережкой появились после меня. Егор почти сразу после них. Потом перерыв был большой, мне уже казалось, что больше Эд никого не доставит сюда. Но появился ты. Это меня порадовало. Ты мне понравился сразу. — А зачем мы здесь? Эду, в плане. Арсений неуверенно осматривает его лицо, прикусывает губу, видимо, решая, говорить ли Антону что-то серьезное или лучше не стоит, и торопить его опасно. Минуту он молчит, переведя взор обратно на серое, затемняющееся небо. Кажется, он сильно сомневается. И это сомнение в нем теперь главенствует отчего-то, руководствуясь опытом и позволяя не сделать роковой ошибки. — Эд сам тебе все объяснит, когда придет время. — Арсений прикрывает глаза, прекращая озарять ясным взором серое небо. — Я тоже знаю не все. — Допустим... — выдыхает неуверенно Антон, не прикасаясь к нему и боясь, что любое движение нарушит новую чистую связь между ними. — Допустим, это так. Но почему так плохо из-за Эда? — А почему было плохо Джульетте из-за Ромео? Замерший в удивлении Антон не может и припомнить, чтобы Джульетта у Шекспира страдала из-за Ромео. Сложность, порожденная этой фразой, удваивается, стоит Антону осознать, что забывает он исключительно свою жизнь. Даты с уроков истории, прочтенные книги, ветки метро в Москве — это все мертвым грузом остается в памяти. Но нет ни единого намека, что это память личности. Он чувствует себя роботом без судьбы и жизни. А Арсений молчит, давая размышлять, и от этого лишь труднее — он требует от Антона собственных мыслей, заставляет его генерировать что-либо в затухающем разуме и стремиться к познанию. В этих кустах терновника, при ангельски красивом и светлом Арсении, Антон согласен и думать, и чувствовать, и развиваться. Только бы получить шанс выбраться отсюда и никогда не потерять при этом звезду, осветившую ему путь в здешней серости. — Ей не было плохо из-за него, — выдавливает наконец Антон, впервые прижимаясь ладонью к его лицу и чувствуя его тепло каждой клеточкой кожи. — Это твой ответ. — Да. А... — Он потерянно качает головой. — Но мне было очень больно из-за Эда. И я из-за него ничего не помню. — Я тоже. — У Арсения на щеке, которой ласково касается Антон, проступает алое смущение. — И мне тоже. Но это не из-за него, ты чувствуешь это, но еще не осознаешь. Ты поймешь это, когда придет время. Человек все понимает, когда приходит время. — Почему ты с Ним? Антона мучает этот вопрос. Он, если не получит ответа, сгорит от любопытства и опасений. А Арсений, судя по оставшемуся в спокойствии лицу, ждет этого вопроса достаточно долго — все эти минуты их встречи наедине. — Потому что так нужно. Иначе все погибнет, — шепотом признается, наконец открывая глаза и встречаясь с понимающим взором зеленеющих глаз. — Хочешь, я покажу тебе?.. Не дает даже начать говорить, распрямляется, садится, отряхивая серость с серой ткани штанов, обтирает лицо холодными ладонями и прикасается обеими к чернеющей, мертвецки страшной земле. Глаза Антона не чувствительны к тому, что заметно многим пожившим здесь, но вскоре и он видит это — тонкими лучами по темноте земли расходятся белоснежные тонкие полосы, выбегающие из-под худых пальцев Арсения. Кончики его ногтей накаляются, сверкают белым, и он, играючи, пускает в небо единственный луч — и он разбивает тучи, и обрушиваются они на чернеющую вдалеке скалу бесшумно, оседая, как простреленный воин. — Нас ведь заметят. — Мне можно здесь быть, Он разрешает. — А я? — А ты после этого разговора пойдешь к Эду, ты дал мне клятву. И после всего того, что нельзя знать Ему, ходи, я тебя прошу. Он чрезмерно жесток за проявления чувств и положительных эмоций. Антон молчит: ему нечего ответить, нечем покрыть эту реплику, потому что ни тузов, ни королей, ни дам в рукаве. Один только бубновый валет, но и бубны сейчас не козырь. Вдох — и он хватает за запястье ладонь Арсения, прижимает к собственной груди и в его сердце порывом проникает тот же белый луч добра и чистоты, рассеивая сомнения. Опешивший, испугавшийся причинить вред Арсений стремится вырвать руку, сорваться, умчаться, как прежде, но его держат крепко, и светлая сила идет до самого сердца Антона, наполняя его до кромки. Его зеленые глаза начинают блестеть, и Арсений выдергивает ладонь, жмет обе к собственным плечам и неверяще осматривает Антона, боясь подумать о догадке. Затем оглядывается, бегает ясным взглядом по видимой им стене театра, закусывает губу и, зажмурившись и обхватив чужие щеки ладонями, целует Антона. Неглубоко, девственно, прижимаясь к губам и не проникая между них языком. Он просто теснит его губы собственными, и Антон обнимает его пояс одной рукой. — А теперь иди, — просит Арсений, отстраняясь, — к Эду.

***

Исключительно из-за данного обещания Антон направляется к Эду, с каждый шагом все меньше считая его злодеем этого мира. Но сначала он задерживается у себя в комнате и только затем поднимается в Эдов скворечник, не стучась и молча стоя под дверью. Ему как-то неловко сюда идти, оттого что он осознает причину — Эд должен очистить его воспоминания во избежание гнева Его. Тогда он не только увидит их поцелуй и секс, но и лишит этой памяти Антона, совсем не желающего расставаться с воспоминанием о божественно красивом Арсении. И Антон не решается заходить сразу и слушает минут пять полную тишину, пока не различает едва слышный разговор за дверью. С кем Эд там может общаться сейчас, если Егор наверняка обижен, а Арсений остается в терновнике, когда Антон уходит от него с щенячьи блестящими глазами? — Ты не знаешь, как их использовать. — Нет, знаю. — Трудно не узнать Сережин голос, и Антон застывает, не понимая, как так быстро он восстанавливается после представления. — Ты мне сейчас все похеришь, гений несчастный. — Не похерю, дай сюда, я говорю. — Ты мне еще поуказывай, до звезд в глазах отъебу, ты знаешь, шо я ненавижу, когда такие, как ты, лезут к моей работе. — Это касается и меня! Я люблю Олега! — Резко вспыхивает что-то в комнате, отражаясь под дверью, и хлестко щелкает какой-то заработавший прибор, и только теперь Антон решается стучать и аккуратно тыкает костяшками в деревянную поверхность. — Да кого черти носят?! Ляг на место! — указывает грубо Эд, скрипят ножки сдвигаемого стула, и дверь распахивается, чуть не ударяя Антона в лоб. — Шо тебе надо? — Мне надо. — Заснуть не можешь? Подрочи, — Эд смеется, морща нос, а затем прищуривает один глаз и специфически оглядывает Антона, перебирая пальцами в воздухе. — Вот блядь. — И цепляет край его серой кофты, на котором остается слабый след от раздавленной ягодки терновника. — Все ясно, заходи, будет тебе чистка. Как тараканы, блять. Я тоже не железный, а вы лезете и лезете... Еще раз ты к нему полезешь, я тебе руки оборву. Все, что надо, ты уже сделал, сиди на заднице и не рыпайся. — Да-да, — поддакивает шуточно Сережа, успевший вернуться в постель до открытия двери. — Вот именно. — Тебя это тоже касается. Сережа послушно замолкает, словно знает больше Антона, словно действительно видит смысл в собственном покорении. Не зная, куда умоститься, не раздавив какой-нибудь прибор или провод у Эда, который с приходом ночи их раскладывает по всей комнате в порыве работоспособности, Антон садится на край постели и натянуто улыбается Сереже. — Башку сюда давай, — командует Эд, приблизившись, и Антон с сожалением подставляет кудрявую макушку. — Кочан капусты, блять, а не голова. Борщи наварить бы из вас, ебланов, заебали, сил нет. Резко голову Антона простреливает болью, и он хочет отвернуться, уйти от прикосновения татуированных ладоней, но Эд держит крепко, до хруста затылочной кости, вытягивает из его воспоминаний все лишнее, довольно усмехается под внимательным взглядом Сережи и играет заигрывающе бровями, когда зажимает лоб и встряхивает Антона за плечи, приводя в сознание. По Антоновому взгляду понятно, что он ни черта не помнит, оттого сразу печалится, но Эд выглядит крайне удовлетворенным, как будто ему только что подрочили разом трое сексуальных красоток с третьим размером. План его выполняется, надежный, как швейцарские часы. А Антона ведет, и он, потерянный, с гулом в голове, старается подняться, но только заваливается на побитого, замученного Сережу, и тот взвизгивает от понимания, что плечистый, высоченный и при этом не коннектящийся с реальностью Антон раздавит его, как жучка, в этой постели. — Сереж, я все понимаю, но можно менее бурно реагировать, щас он очухается, не ссы. — Эд помогает Антону сесть в изножье, сует под его поясницу хорошо набитую подушку и хлопает по плечу в знак поддержки. — Он уйдет, и попробуй не улечься спать. Тебе реально надо поспать, Серег, а то меня твоя псина сожрет еще до... — Он закусывает язык, кивая, отходит к столу и перебирает между пальцев разноцветные шнуры: — Слушай, а ты и правда шо-то толковое намутил мне. О как! Гляди, — горящим темным взором он смотрит на переливающуюся лампочку в небольшом черном приборе с трубкой-выходом, — работает. Несмотря на побитый вид и усталость, Сережа улыбается и смущенно поджимает губы от похвалы.

***

Завтрак отвратителен — перловка на воде. Антону, едва засовывающему в себя этот гастрономический кошмар, хочется заблевать весь общий стол, да еще и Макар поглощает свою порцию так, будто реально наслаждается, и от этого еще больше хочется опустошить желудок. А еще и голова болит после Эда, никаких воспоминаний, один только эфемерный образ Арсения и почему-то стойкое ощущение, что момент во время представления, когда он видел Его, Эдом пропущен. Его он помнит отлично, в деталях, особенно испуганные голубые глаза напротив. И это, наверное, единственное, что спасает во время завтрака. Ну и каменное лицо Олега, игнорирующего нападки Руслана насчет вчерашнего боя. — Че, отметелили тебя сначала, а потом твоего рыжего? Так вам, блять, и надо, — огрызается Руслан, игнорируя омерзительный завтрак. Олег молчит, но закипает, и сидящий с ним бок о бок Антон нутром ощущает расходящийся по его членам гнев. — Нечего сказать? — Да вот думаю, — Олег громко ставит на стол стакан с разведенным до невозможного киселем, — въебать тебе сейчас или подождать до представления... — Так въеби! — ждавший именно такого момента Руслан с грохотом стола и посуды на нем подрывается. — Че, пиздеть не мешки ворочать? — Ты крупно влип, конченый! — Может, ну его? — предлагает шепотом Антон, но Олег уже встает и, резко притянув Руслана за воротник серой кофты через стол, с размаху ударяет его об одну из тарелок, размазывая по его уже далеко не довольному лицу гадкую перловку. — Пиздец! Руслан, обтеревшись рукавом, кидается в ответ, но не дотягивается: Олег делает шаг назад, сдвигаясь вместе со стулом. Тогда тот, засучив рукава, в том числе и испачканный в перловке, выходит из-за стола и начинает обходить его по кругу — Олег переходит вместе с ним, зеркаля, и стискивает кулаки. В секунду, когда они наконец оказываются на наиболее близком друг от друга расстоянии, Антон вскакивает и скалой вырастает между ними — не дает вцепиться друг другу в глотки. Как будто бы он за неимением рядом еще отлеживающегося у Эда Сережи готов постоять за Олега, дружеская симпатия к которому только зарождается. — Уйди к хуям! — рычит Олег, ударяя воздух над плечом Антона, где секунду назад был Руслан. — Ты что, не слышал, что это животное сказало?! — Кто животное?! — Руслан свирепеет. Другого выхода нет: только Антон заботится о том, чтобы они не поубивали друг друга, потому что остальные глядят на них как на героев интересного реалити-шоу. И тогда, окинув взглядом стол, он выхватывает у Макара пустую тарелку (чтобы не собирать потом, стоя раком, перловку и не получить пизды ото всех подряд) и швыряет на поразительно большой скорости в стену, вырывая всех из транса грохотом бьющейся посуды. Макар только рот успевает открыть, протестуя немо, но тарелки уже нет и в помине, а в столовую с дикими, вращающимися в гневе глазами вбегает Эд: — Шо вы творите, сатанинские дети?! — Он за плечо оттаскивает Олега, не давая хода ни ему, ни к нему. — Всем жрать! Кто не хочет, уебывает в комнату и сидит там до представления! А ты, блять, со мной пойдешь, буду учить тебя уму-разуму. А ты пиздуешь собирать осколки, — раздает указы Эд, мертвой хваткой вцепившись в руку вырывающегося Олега и указывая костяшкой пальца на Антона. — Еще кто-нибудь хочет нарушать правила? Нет?! Тогда жрать и сидеть по норам, пока я не вырвал вам кадыки! Самодовольно Руслан садится обратно за стол, предполагающий, что для него все заканчивается легкой угрозой, но Эд приподнимает в яростном вопросе бровь и, одергивая бьющегося рядом Олега, кивает на двери: — А ты в карцер. — За что?! — Заинтересованность слиться с остальными у Руслана исчезает сразу же. — Шобы язык завязал и в задницу засунул в следующий раз. И кормы сдашь, иначе из карцера не выпущу, — добавляет уже шепотом, раздувая ноздри от злости и желания кому-нибудь крепко дать в дубовый лоб. — Следующий подобный инцидент пойдет лично на стол к Нему, я вас, сукины дети, предупредил. Сбоку раздается хихиканье тех двух замеченных на первом представлении Антоном девочек, и Эд с разгорающимися ненавистью глазами оборачивается к их столу, сдувает со лба упавшую в порыве гнева прядь и щелкает тоненько вспыхнувшими пальцами — у девочек сразу подпаливаются их редкие слабенькие волоски на затылке, и вся столовая разражается смехом, но быстро затихает. Затихает не зря. Двери загораются синим пламенем, а следом сквозь этот огонь вплывает переливающий шар энергии, шумом закладывая уши. Морщась, Антон зажимает голову и, невзирая на желание зажмуриться, стойко глядит на Него. Боковым зрением он видит, что Эд, плечи и руки которого передергиваются неестественно сильно, опускается на одно колено и преклоняет голову с закрытыми глазами, из уголков которых течет кровь. Становится страшно, и по приближении Его Антон чувствует это безумное воздействие, но его не выворачивает, как Макара и Руслана, сидящих рядом, и он лишь делает вид ради собственной безопасности. Что-то его защищает. Что-то, что даже Эда не закрывает ныне. Посуда на столе трескается, гремя, и Антон вцепляется в край, кусая щеку изнутри. Обязательно нужно понять, что его сейчас спасает от адской боли, пронзающей мышцы. А потом крошечный шар энергии влетает ему в грудную клетку, и становится адски больно, прямо-таки до потери сознания, и последним он слышит сдавленный, хрипящий голос Эда: — Господин, я все улажу, вам не стоило... — Заткнись, — булькает из энергетического шара. Двери догорают, и опустившийся на пол и прикрывший корпусом оказавшегося позади Олега Эд высматривает по столовой оставшихся в сознании, осознает, что выдерживают исключительно Олег и оставшиеся местные актеры, породненные с этим городом не только игрой в театре. Судорожно он думает, стоя на коленях, и дышит полной грудью в попытке перестать теряться в пространстве из-за темноты в глазах. Кулак стирает с лица кровоподтеки, а Олег гулко выдыхает позади него, видимо, благодарный за то, что здесь нет Сережи. А еще нет Егора, который из-за вчерашней грубости бойкотирует завтрак. Это к лучшему. — Вы что-то замышляете, — снова звучит из шара, и Эд поднимает голову, чтобы возразить, но его пробивает от кончиков пальцев до затылка. — Хотите хуже играть? Не давать мне славы? Не выйдет! Устроившие бойню на водопое сегодня будут выступать вдвоем! Я покажу вам настоящую драку! — Под этот гулкий хрип Эд пытается приподняться, чтобы продолжать прикрывать Олега, но у него болит все тело разом и он перестает его контролировать. — Насмерть будете биться! Или пока один из вас не замолит о пощаде и не признает свою неправоту! Жалкие... Думаете, я не стану тратиться на вас? Ошибаетесь, куколки, я лично выйду снова, если какая-то тварь подымет голову! Все должны быть покорны и стадны! — Господин... — Эд сплевывает на пол кровь, и металлический привкус оседает на деснах и зубах. — Господин, я накажу... — Ты слишком мягок с ними! В замершего на полу Эда летит сгусток энергии, и он почти готов принять безумную, пронзающую все органы боль, да вот Олег выставляет раскрытую ладонь перед ним и, стиснув зубы, лишь бы не простонать, ловит часть энергии. Принимает ее, перерабатывает внутри, благодаря трудным тренировкам, и без костюма поглощает, воспользовавшись невнимательностью Его, увлеченного наблюдением за остальными актерами в зоне столов. Обернувшись через плечо и вытерев кожаным рукавом кровь с губ, Эд выдыхает неслышно: «Спасибо». Его силы, очевидно, сейчас на исходе. Он мотает головой, стараясь не отключиться и держась только на остатках, но в обугленных дверях появляется фигура удивленного, сбитого с толку и сонного Егора, которого еще не касается открытое энергетическое поле Его. У Эда, встретившегося с ним глазами, вспыхивает страхом лицо. Еще пару шагов — и Егора отключит с той же болью, что и всех. Как бы ни грубил, Эд боится за него всей душой, потому теперь соскребает со стенок по всему разуму и всему телу концентрирующуюся силу и тратит все до последней капли на то, чтобы выпихнуть Егора незаметным для Него, слабым ударом к лестнице. Оттуда он, благодаря расположению выжженных дверей, еще виден, и Эд одними губами просит: «Уходи». И, переставая опираться на сжатые кулаки, обрушивается на разгоряченный из-за Его присутствия пол, теряя сознание.

***

— Антон, открой глаза! Антон! Вырванный из бессознательного состояния нечеловеческими воплями, Эд размыкает свинцовые веки и приподнимается на локти. Под его побелевшим лицом размазана лужица крови, и он сплевывает остатки изо рта на пол и перекатывается на бок. Голову ломит, мышцы забиты, будто он три дня не выходил из зала, а где-то между ключиц печет. Кожа плаща испачкана его же кровью, и он едва усваивает информацию и пытается осознать происходящее. Столовая похожа на комнату, пережившую ядерную войну. Везде какие-то пятна, столы подвинуты, в отдалении от лежащего Эда мельтешат сливающиеся тени, и он буквально заставляет себя держать глаза открытыми и терпеть боль, изучая обстановку. Здесь Его больше нет, только разруха и... и Антон, полусидящий у колонны, возле которого бегает как подорванный Арсений — его белоснежная рубашка измазана в крови. Понемногу возвращаясь в реальность, Эд первым делом ищет Олега — и не находит. Слышит только шум на кухне, прилегающей к столовой, а потом видит, как в выгоревшие двери входят Егор и перепуганный до ужаса Сережа, которого Эд наплевательски запер утром в комнате и так оставил: спас его, кстати. — Эд! — Судя по всему, Егор впервые оказывается в столовой сегодня: скорее всего, он искал Арсения, освобождал Сережу и бегал потом с ним по театру в поисках Олега; по крайней мере, это кажется логичным. — Хороший мой, Эд, тебе больно? — Он падает на оба колена возле него и помогает присесть, а затем прижимает к распахнутым в удивлении губам ладонь: — У тебя... Поморщившись от тянущей боли в спине, Эд вытирает кожаным рукавом кровь с лица и отмахивается через боль, мол, заживет, и сейчас бы проковылять к Антону, помочь ему, но как только он предпринимает попытку подняться с опорой на ноги, его простреливает болью — он рычит, стиснув зубы. Ему все понятно, впрочем, как и Егору с резко покрасневшими глазами, поэтому он, превозмогая сопротивление тела и разума, сует руку под плащ и вынимает из кармана под ремнем складной нож с гравировкой черепа. В мгновение ока Эд распарывает свои брюки по линии шва, оголяя татуировки, и Егор помогает ему, всхлипывая и кидая изредка взгляды на Арсения и Сережу. — Пиздец, — констатирует факт Эд, когда различает под татуировками новые трещины по всей коже. — Егорик, если ты уже не хочешь, шобы я сдох... — Что ты говоришь такое!... — Егор вспыхивает под грохот ножа, выпавшего из татуированных пальцев, о пол и, не дослушав, лезет в карман собственных штанов. — Я взял, сбегал сразу... для тебя. — В его дрожащих пальцах блестит небольшая баночка с кремоподобной жидкостью. — Я выгрызу Ему глотку, — хрипит он в ответ, выхватывая баночку. — Дать мне свою силу, шобы... шобы потом влиять. Мне кажется, шо я второй раз случайно не сдох. Он хотел меня добить, но... не смог. Помоги мне с ногами, я их еле чувствую, блять. — Сейчас-сейчас, — шепчет Егор, прямо в его руках отвинчивая крышку и набирая на пальцы немного светло-желтой мази. — Я помогу, сейчас, только ты не дергайся... После такой реплики только дергаться, если честно. Да и терпеть нет мочи, и Эд после первого же нанесения мази на потрескавшуюся кожу, которую он после заживления скрывал снова и снова татуировками, вскрикивает и сует себе в рот костяшки пальцев, чтобы заткнуться. Несмотря на это и собственные слезы, вставшие в глазах, Егор муторно смазывает каждую трещинку, шмыгает носом раз в пару десятков секунд и, дрожа, растирает огрубевшую темную кожу. — Где Олег? — шепотом спрашивает Эд, понимая, что скоро Сережа освободится и начнет искать его пуще прежнего. — Руслан? — Не знаю. — Егор прячет глаза почти стыдливо, но исправно растирает чужие ноги, зная, как важно сейчас восстановить кровообращение в его изношенном, пропитанном магией организме. — Егор. — Да? Он поднимает свои заплаканные глаза к его лицу, жмет плечами и, кусая губу нервно, осматривается вокруг, затем отвечает одними губами: — Он забрал их на сцену. — Вот блять... Арсений, блять, бегом сюда, — невзирая на сидящего у ног Егора, Эд машет рукой Арсению и закашливается перед продолжением: — Хватит там над Антоном порхать, он сам очухается! Ты мне нужен! — Да пошел ты... — огрызается Арсений, в который раз припадающий к груди Антона ухом и слушающий удары сердца. — Почему он не приходит в себя? — Потому что не посвящен, — рыкает Эд и разражается львиным ревом, стоит Егору случайно зацепить большую трещину у колена. — Убери руки! — Не заживет! — Заживет как на собаке! — Хватит орать, уже и подохнуть не получается, — раздается приглушенное со стороны Антона, и Арсений в ту же секунду поднимается с его груди и прижимает ладони к его бледному вусмерть лицу. — Жив, цел, орел. — Я очень ра-а-ад! — снова срывается Эд, дергая ногой от боли. — Все, харе, Егор, принеси мне воды лучше, а то я сейчас сблюю прямо на твою сексуальную кофточку. — Лучше б сдох, — со смешком отзывается Антон, почему-то очень легко приходящий в себя и уже усевшийся по-турецки на полу около Арсения, который сует ему то воду, то нашатырь: растащили, видимо, все запасы из Эдового скворечника, ироды. — Можно без подробностей? — Когда ты, придурок, будешь блевать в следующий раз, я тебе в глотку червей засуну. Конечно же, Эд издевается, оттого что злится и не хочет показывать настоящие эмоции после адской боли. Его тело все еще не слушается команд, кожа на ногах срастается трудно, болезненно, и он, облокотившись на ножки покоцанного стула, ощущает себя полным ничтожеством, поэтому вынужден поднимать самооценку подобными перлами. С другой стороны, Антон и не обидится, ведь все его внимание отдано Арсению, чуть ли не летающему вокруг с беспокойным лицом. Пока Эд пьет из граненого стакана, не высказывая ничего о том, что он хочет красивый бокал, Егор ищет по кухне Сережу и, кажется, настигает его в самый пик истерики — судя по тому, что в стену летит противень, противно звенящий при падении и пугающий любого. Эду приходится, сжимая челюсти до скрежета зубов, подняться и с разрезанными брючинами, сквозь которые виднеется неприглядная картина, двинуться в сторону достаточно уцелевшей кухни. Да, ему больно, но где-то там истерит Сережа — и это важнее. — Ну-ка сядь! — Арсений мгновенно отвлекается от Антона и словно из земли вырастает возле скрюченного от боли, но стоящего на обеих ногах Эда. — Сиди, я сказал! Эд послушно брякается на стул, делая вид, что покоряется, но на самом деле у него просто адски печет ступни, до которых Егор не добирается еще. Пока у Егора разборки с Сережей, который так вырывается, что из кухни выбегают работающие там женщины, у одной из которых вместо двух глаз один во лбу. Оценивший Эдов взгляд исподлобья Арсений устремляется в кухню, и в стену летит уже кастрюля, выкатывающаяся из-за угла с царапающим звуком. Будто бы по-братски Эд ковыляет до сидящего на полу Антона и со стоном сползает по стеночке, чтобы уместиться рядом. А затем, сглотнув привкус крови, заговаривает: — И какого хуя ты, милый мой, держался так долго? — Хуй знает. — Щас тресну, — бессмысленно угрожает ослабший, едва передвигающийся Эд, но Антон поддается: — Видимо, это Арсений. — Из-за Арсения так? Я, конечно, видел и ваши шуры-муры, и то, шо в терновнике, но шобы оно помогало... Ладно, хер с тобой, герой-любовник. Так и надо, не ссы. — И твое состояние тоже есть в плане? — скептически уточняет Антон, переводя взгляд с его перепачканного кровью лица на измазанные ноги. — Чуть-чуть выбились из плана, бывает... Если бы вы тут не устроили битву на реке Сити, я бы не притащился и не получил бы пизды за вас всех, сатанинские дети. — Это Руслан виноват, он... — Не трогайте меня! Я сейчас же иду к Олегу! — Сережа, сдвигая на ходу тумбу на колесиках, отделяющую столовую от кухни, вылетает к столам. — Из-за вас, блять! Он с ним сейчас что-то делает, а вы ждете у моря погоды!.. Ненавижу! Когда Сережа фурией мчится мимо них, Эд ловко выпадает корпусом вперед и хватает его ногу обеими руками, как в охотничий капкан. У него нет иного варианта, потому что ноги не позволят, а хватать этого бешеного надо уже здесь, так что Эд всем своим весом оттягивает его за бедро и не дает и шагу сделать: хвать! — и никуда не идет никто. Ни за какими Олегами. Это опаснее, чем ночью шастать от комнаты к комнате. — Пусти меня! — Сережа хочет пнуть его, но видит треснувшуюся кожу, все понимает и застывает изваянием в музее, широкими глазами пялясь на пережившую бойню столовую. — Он нас точно убьет.

***

По губам Олега стекает густыми каплями то ли кровь, то ли кровь со слюной — он не совсем понимает, что именно. Но то, что у него шатается зуб справа снизу, он чувствует отлично, потому периодически качает его языком, когда может. А может он нечасто, потому что большую часть времени тратит на драку с изнемогающим, но не сдающимся из принципа Русланом. Кто победит, тот и прав. Вот оба и бьются насмерть, и Олег уже получает мощный удар в челюсть, дважды вмазывается спиной в бортик сцены и еще один раз бьется лицом о деревянный пол, когда Руслан совсем хиреет и под энергетическими ударами Его пытается что-то из себя корчить. А зрителям нравится смотреть, как им больно: Олег слышит одобрительный женский взвизг, когда отлетает в борт и еле приходит в себя, закрывая живот и лицо от новых ударов. Потом, правда, он отыгрывается — и Руслан трижды получает в спину энергетическими шарами, которые Олег незаметно перестраивает, меняя их маршрут. Потом энергия начинает лететь в них обоих разом, и он только и успевает кататься по сцене от этих шаров и в удачные мгновения наносить Руслану удары. И когда он-таки валит его, припирая стертыми, избитыми коленями его спину, Руслан рычит и пытается вырваться, но тщетно. — Сдавайся, иначе он нас убьет, — шепчет хрипло Олег, все шатая языком свой поврежденный зуб. — Бегу уже. — У Руслана дыхание сбивчивое, резкое, свистящее, и Олег, вопреки правилам, давит на его спину агрессивнее и вынуждает пойти на уступки. — Ладно... Не дави! Зрители улюлюкают, и Олег поднимает на них озверевший взор прежде жесткого, мощного удара энергией в спину. Обнаженная, мокрая кожа покрывается ссадинами, синяками, но его уже не калечат такие выбросы, не зря натренированный, как бойцовская псина. А вот Руслан совершенно точно остается живчиком, потому кидается на Олега с новой силой и, сипя от боли, намеревается схватить его запястья, чтобы зажать и лишить возможности сопротивляться. И, кажется, вот он — конец, но Олег не так прост. Высчитав, почувствовав момент, он вовремя сжимается, пряча голову и жмурясь, и весь заряд Его наносит урон исключительно Руслану, плечи которого окрашиваются в алый. С победной усмешкой Олег прижимает его к полу, зная ту боль, когда горящая кожа жмется к дереву, и мысленно считает до десяти. Как раз на десятый счет Руслан молит его: — Пусти, я соглашусь... — От жжения он начинает метаться по полу под Олегом. — Говори, я отпущу. — А следующее уже просевшим шепотом: — Я заплачу. — Олег, сука! — Говори! — настаивает он на своем. — Я сдаюсь, Госп-подин! Я не прав! Он... он выиграл... — По лбу и шее его ручьями текут пот и сукровица, и Олег, слезший мгновенно после капитуляции, падает на пол и жадно хватает воздух ртом. Издевательство энергией прекращается, зал гудит, но шторы, как и обещано, съезжаются и оставляют Олега и Руслана в полной тьме. Они не поднимаются и не говорят — лежат молча и громко, безумно дышат, распахнув губы. У Олега шатается зуб, а Руслан свистит из-за травмы легких, но ни тот, ни другой не будут ничего предъявлять сопернику. Что бы ни было на представлении, остается на представлении. И Олег даже находит в себе честь, чтобы подать Руслану руку, когда поднимается сам. — Ну ты и больной... — отзывается Руслан в полной тьме, ощупывая сломанные ребра. — Я верный. — Олег по-собачьи встряхивает головой, сгоняя пот с волос. — Цацки тебе притащу. В городе дурам продашь. Потом опять их с них снимешь и продашь. Это называется бизнес. — По рукам. Не очень-то и расстроен Руслан из-за публичного унижения и проигрыша: украшения за такую плату только радуют глаз и душу.

***

У Антона и Арсения выдаются свободные минутки тогда, когда Сережа мчится помогать Олегу в его комнату, а Эд отлеживается у себя в скворечнике и наверняка крутит свои провода лежа в постели, несмотря на запрет Егора. Они остаются в комнате Антона, и Арсений настойчиво делает вид, будто обрабатывает его поцарапанное лицо ватой. Им до смешного не о чем говорить. Иногда Арсений отвлекается, смачивает новую ватку в спирте, принесенном со склада Эда, и продолжает с совершенно невинным лицом промокать ею уже пропахшее насквозь этой ядреной жижей лицо. Но Антон и не пробует возникать, разве что запястий его касается раз в несколько минут, а потом делает щенячий взгляд и просит только глазами Арсения не уходить. И тот не уходит, повторяя раз за разом одно и то же действие, как кукла. Его серые штаны на завязочках висят на бедрах: большие ему. А когда-то белоснежная, теперь испачканная кровью рубашка оттеняет его бледное лицо с синяком, и Антон хлопает глазами на него так, словно сейчас взлетит на крыльях влюбленности. — Арс, слушай... — Антон шумно сглатывает, от неловкости хватаясь за шею и начиная начесывать ее заднюю часть с характерным звуком. — Если я поцелую тебя, ты обидишься? — Почему я должен обижаться? — Ты просто такой чистый, как ангел, и... — В том и проблема, что «как ангел». Я никогда им не был, но я счастлив слышать такой комплимент, — улыбается Арсений, оправляя волосы кокетливо, точно нет никаких ран и травм у близких и друзей. — Даже с синяком? — М-гм. — Антон кивает, заглядываясь на постепенно выцветающий синяк на чужом лице. Еще немного — и вместо пятна будет чуть видная желтизна кожи. Хоть и не смущает эта синева Антона, Арсений, очевидно, комплексует по этому поводу. На его чудесном, ангельски прекрасном лице просто не может быть синяков, а здесь такая блямба у глаза! Восторг же, ну! Только топиться, как Бедной Лизе, остается в этом пиздеце! — Так чего? — переспрашивает ерзающий по постели Антон и ахает, стоит Арсению взять все в свои руки — опуститься на его колени и обхватить его шею обеими руками, элегантно закидывая их за чужой затылок и там сцепляя в замок. — Ебануться... Я не ожидал. — Целуй. Антон послушается — и вкрадчиво жмется своими губами к его, пробуя вновь, нежничая, лаская тонкую кожицу, почти не слюняво. В отличие от прикрывшего веками и ресницами глаза Арсения, он смотрит упорно на близкое лицо с идеальными чертами, ровными бровями и крошечной морщинкой, ничуть его не портящей. Что бы ни происходило, Арсений красивый, а Антон готов его целовать. И целует же, неторопливо вбирая чужую верхнюю губу, слегка кусаясь и после фырчания Арсения успокаивая пыл. Они просто целуются: Антон просто оглаживает большими холодными ладонями его взмокшую от нервозности спину через белоснежную ткань, а Арсений просто поддается и теснится ближе, зарываясь пальцами в его кудри на затылке.