На доске собственной жизни

                    Фредди несколько пустым взглядом сверлит стену какого-то бара, вертя в руке бокал. У него на лице пара свежих ссадин, а на когда-то белой рубашке — кровь. Костяшки изящных рук настолько привычно сбиты до мяса, что он даже не придаёт этой ноющей боли хоть какое-то значение.       Он глаза прикрывает чуть устало, скашивает немного взгляд на своего «соседа». Сидящий рядом мужчина прижимает одной ладонью платок к разбитым губам, а другой тоже сжимает бокал, ловя на его изгибах блики света. Один рукав у его пиджака отсутствует, и на оголённом предплечье видны следы словно от когтей или ногтей. Как и на лице.       — Как видишь, моя история весьма прозаична для этой жизни, но сколько продаж ты соберёшь с одного заголовка, — Фредди усмехается жёстко, рукой взмахивает, будто в воздухе что-то выписывает. — «Фредерик Трампер признал сокрушительный крах всех планов и надежд!» Хоть у кого-то будет успех.       — Я не собираюсь ничего, из рассказанного тобой, сообщать в газеты, — тихо отзывается тот, тщетно пытаясь поймать взгляд собеседника.       — Зачем же тогда слушал?       — Потому что ты рассказывал. Мне… было интересно.       Фредди фыркает насмешливо, не сдержавшись. Он головой встряхивает, чёлку с глаз отбрасывая, и поворачивается наконец к своему новому знакомому, которому случайно поведал полную повесть своей жизни. Хоть биографический роман пиши.       Фредди вообще-то ждал, что тот исчезнет, как только всё из него вытащит, и побежит статью строчить, но что-то явно идёт не так. С этим журналистом вообще всё идёт не так с самого начала…       …Фредди по улице Бангкока шёл, мысленно ненавидя этот город за его яркость, шум, вечную кутерьму, смешивающую и без того разрозненные мысли ещё больше. Он забыться хотел в каком-нибудь из баров, чтобы просто стереть из своей головы лишнее и присоединиться к этому празднику жизни, который тут видимо не утихал. Особенно ночью.       И возникший из ниоткуда журналист, с сотней-другой вопросов, душевному равновесию отнюдь не способствовал.       Фредди не помнил толком, когда разум заволокла алая пелена, и он бросился на него, разрывая плотную ткань дорогой одежды. Отрезвление пришло лишь вместе с полученным ударом в лицо и сильным толчком в грудь.       — Фредерик Трампер набросился на журналиста! Позор изгнаннику шахмат! Бывший шахматист окончательно сошёл с ума!       Журналист, поднявшийся на ноги, смотрит на Фредерика взглядом, в котором удивление слишком сильно смешивается с настороженностью, почти её заглушая.       — Это вы мне так решили все варианты заголовков перечислить, мистер Трампер? — интересуется он.       — Это я все варианты завтрашних ресов в какую-нибудь другую страну перечисляю. Но ваша порода меня, наверное, даже из гроба вытащит! — огрызается Фредди в ответ, тоже поднимаясь и кровь на лице прямо рубашкой стирая.       — Я не собираюсь ничего писать о сегодняшнем происшествии. Меня Жак зовут.       — Приятно познакомится, — буркает Фредди, руку протянутую игнорируя намеренно. — Моё имя уже похоже всем известно.       — Ваше имя и вправду всем известно. Особенно после матча в Мерано, за которым, затаив дыхание, наблюдал весь мир! Это же какое было противостояние! Не только двух величайших шахматистов, но и двух держав! Так интересно было следить за каждым ходом на шахматной доске и…       — Послушай, ты бар где-нибудь поблизости знаешь? — перебивает Фредди бесконечный поток чужих эмоций, облачённых в мысли и слова.       — Да, — чуть растерянно отзывается тот. — Там совсем рядом. За углом.       — Проводишь?       Жак теряется окончательно, но кивает. Когда спустя некоторое время он слушает всю историю жизни величайшего шахматиста, надменного эгоиста, ледяного и расчётливого, Фредерика Трампера, то привычная картина мира стремительно даёт трещину. Причём не одну, а сразу так сотню. Перед ним открывается совершенно иной человек. Человек жизнью потрёпанный, семье ненужный, души родной рядом не имевший, вечно предательство познающий. От насмешек и суждений чужих прочной маской отгородившийся.       Фредерик Трампер, идеал продуманного до мельчайших жестов и взглядов человека. Мальчишка Фредди - яркий пример брошенного в самую пучину жизни юноши, который сам везде лез, раз за разом хлёсткие удары судьбы снося.       — Ты бы не уезжал из Багкока, — задумчиво тянет Жак, по иному уже глядя на сидящего рядом. — Здесь действительно забыться легко будет. И… я, кажется, могу тебе помочь.       — Ты? — у Фредди в тёмных радужках насмешка нескрываемая, но и интерес огоньком горит.       — Да, — спокойно отзывается Жак. — Я могу тебя в компании, новостями занимающейся, пристроить.       — Предлагаешь мне стать таким… таким же… одним из вас?!       Фредди от ненависти перекашивает, но Жак почему-то страха не испытывает. В конце концов от пиджака уже ничего не осталось, а остальное… Да и не тронет он его.       — Ты научишься, привыкнешь и тебе понравится. Это та же шахматная доска. Только здесь чужими судьбами будешь играть. Кто знает, куда занесёт Сергиевского, и быть может именно тебе выпадет у него интервью брать…       — Вот это была бы насмешка судьбы.       — Именно. Так ты…?       — Я согласен.       «Я начну партию до того как ты поймёшь, что все фигуры уже расставлены, и тебе остаётся лишь сделать неверный шаг. Я загоню тебя в ловушку методами своих же врагов, что столь долго пили мою кровь. Я доведу эту партию до конца».       В зелёных радужках опасный огонёк мелькает, Фредди скалится почти по звериному, и Жак в нём настоящего зверя видит, жертву уверенно к ловушке ведущего. Изящные пальцы пробегаются по столешнице, отбивая лишь их хозяину известный ритм. Фредди привык все игры вести по своим правилам, на других не оглядываясь.       Новая партия, старую продолжающая, начинается.