***
Теплый и разморенный после душа с дороги, Серёжа лежит боком на диване, устроив голову на Диминых коленях. Дима путает пальцы в его волосах: аккуратно зачесывает к затылку чёлку, осторожно распутывает мягкие, чуть потускневшие рыжеватые прядки, пропуская между фалангами, и легонько массирует кожу, зарывшись глубже. Серёжа жмурится и силится не заснуть. Как бы он ни старался — уже через десяток минут его веки плотно смежены, а грудь вздымается плавно и размеренно. Дима не прекращает. В конце концов, это обоюдоострый нож. Ему так хорошо, когда Серёжа рядом. Очень. Он хотел бы, чтобы Серёжа больше не спрашивал разрешения приехать, не ждал приглашения, а сам все для себя решал и знал бы, что эти двери для него всегда открыты. В идеале... был бы рядом всегда, но это не Диме уже решать. Просто очень хочется. Ну, может же он помечтать? Хотел бы, чтобы у Серёжи тут были свои вещи, все время на них натыкаться, о них спотыкаться, складывать их бережно, в спешке им кинутые, а не гипнотизировать несчастную зубную щетку (которую как-то сам же для него и купил), как единственное сводящее с ума напоминание о том, что тот вообще здесь бывает и Дима ничего себе не выдумал. Иногда кажется, что все именно так и есть. Тогда он берет телефон, несколько часов, как в трансе, ходит туда-сюда по квартире, до побеления пальцев стискивая в ладони несчастный пластик, пока не становится совсем поздно, чтобы звонить. Серёжа бы решил, что он рехнулся — разговаривали же не так давно и вот опять. Измотавшись, Дима, конечно, ложится спать, и промаявшись на сбитых простынях практически до самых рассветных сумерек, когда тёмное ночное небо не начинает светлеть где-то далеко у горизонта, встает четко по будильнику. Абсолютно не выспавшийся, но преисполненный надежды, что работа и дела сожрут время, в котором он увяз, и не дадут расслабиться. Как минимум до вечера, а там уж все по новой. А потом вот Серёжка приезжает, хоть на день, а с ним будто вновь возвращается жизнь. Возвращается счастье. Счастье преспокойно лежит головой на коленях и тихонько сопит, абсолютно безмятежное. Вот так, незаметно для себя, даже не выпутав пальцев из его волос, Дима и сам проваливается в сон под монотонный бубнеж из телевизора и ощущение разливающегося по телу тепла.***
— Серёж, скажи... — М? — зеленые глаза блестят из-под челки заинтересовано. — Ты ведь нашел ключи? — Угу, — кивает Серёжа снова отвернувшись и завесившись волосами. Да что ты будешь делать?! — И что? — Дима по-своему истолковывает его явное желание уйти от разговора. — Не хочешь? Он много чего хочет, кому скажи — от запросов охренеет. А если по делу, то все это непросто. Хочет быть равным, но что он может дать? Не хочет жить на всем готовом, как... Черт! Скажи он что-то подобное, Дима его за такое... смерил бы жестким взглядом, покачал бы головой разочарованно и ушел на балкон курить. Да и не только в этом дело. — А я тебе разве их вернул? И то верно. Только что это значит, все еще не ясно. — У меня одно условие, — Серёжа все же поворачивается к нему. — И какое? — Раз уж я уже не гость, то ты не будешь препятствовать, если я захочу тебе в чем-то помочь. Ну, по дому. И вообще. — И вообще, — очень содержательная ремарка. Посуду вон у мойки натирает стоит. Мило очень. Как обыденный ритуал мытья посуды может умилять и вызывать чувство восторга? Впрочем, Диме казалось искусством абсолютно все, что бы Серёжа ни делал. Будь то чтение книги, скольжение ловких пальцев по грифу гитары или же вот... протирание кухонным вафельным полотенчиком белого керамического бока тарелки. Приехали. Дима вспоминает, как Серёжка с боем и криками отвоевал право навести порядок после обеда, и делает мысленную заметку. — Ладно, — ножка стула, на котором устроился Чеботарёв, нетерпеливо и нервно скрежещет по плитке, — хорошо, как скажешь. Я тебя понял. — И еще... — Серёж, это уже второе. — Ты! Дима сбавляет обороты, когда в него осуждающе тычут пальцем. — Ладно, ладно! Я же шучу. Что угодно. — Ты бы поосторожнее. Мало ли, чего я попрошу. — Я сделаю все, что в моих силах. — Вот откуда ты такой, а? — Встречный вопрос. — Дим, ну, — Серёжа таких споров-разговоров не выдерживает. Иногда ему иррационально хочется сесть на пол и начать капризничать: Диму попробуй переговори. — Ну, что? — Я не могу переехать прямо совсем. По крайней мере пока. Это сложно будет объяснить моим, — он убирает тарелку в сторону и трет ладонью лицо, собираясь с мыслями и что-то для себя решая. — Мы и так редко видимся. Дима кивает. Это же родные, он понимает. Всегда понимал. — И с тобой, Дим. Я тоже сильно скучаю. — Слушай. Я не хочу тебя заставлять. Или как-то влиять на привычный ход твоей жизни, если это сложно... — Дима, — зовет Серёжа. — Димка, я хочу, правда. И я даже готов, наверное. Только... — Ммм? — Мне просто нужно будет появляться там иногда тоже. — Я не собираюсь тебя здесь запирать, Серёж. Я понимаю, ты и так разрываешься. И Питер еще. Мне кажется, я скоро возненавижу этот прекрасный город просто за то, что он тебя у меня забирает. — Дим, пожалуйста. Снова это выражение лица и умоляющие интонации. Дима готов уже отказаться от всего, что сейчас сказал, закрыть тему и оставить все, как было. Потому что еще немного, и он сорвется, выльет все из себя, расскажет о том, как ему тут одному: о чем думается, как он себя день ото дня накручивает, и как ему даются его «спокойствие и уверенность». Серёжа всего этого не заслуживает. — Я понимаю. Я стараюсь, хорошо? Знаешь что? Забудь. Это все неважно. Все нормально, правда. Это твоя мечта, твоя жизнь, и если ты уже хотя бы меня в нее пустил — я просто буду тут. — Дим. — Ну, что? — А сам почему не приезжаешь? — обиженно как-то спрашивает Серёжа. — Ко мне, в Питер. — А... ты не приглашаешь? — Вот! — Серёжа укоризненно машет рукой. — Да что такое? — Ты себя слышишь?! — Серёж, я тебя прошу. Ну я же тебя знаю. Побросаешь все и будешь бегать вокруг собственной оси, пытаясь всем и сразу угодить. Потом станешь волосы на себе рвать, что нигде ничего не успел. Ты же занят. — Просто бери и приезжай. Это условие. — Это уже третье. Ай! — Дима уворачивается от ловко свернутого жгутом полотенца. — Что за моду взял? — А ты чушь не городи, — сощурился опять, праведным гневом едва не пышет, раскраснелся. Дима только умиляется. — Прости дурака. Он ничего не может поделать, когда Серёжа такой. Встает и подходит ближе. Через мгновенье он уже держит его лицо в ладонях и нежно касается губами: висок, четко очерченная линия скулы, уголок губ. Как же все-таки удобно, что они практически одного роста. Сергей прикрывает глаза. — Когда ты так уговариваешь, на что угодно можно согласиться. — Правда? — клюет осторожно под подбородком, чтобы не уколоть бородой, а тот только ближе льнет. — А то ты не знаешь. Не удивлюсь, если ты давно все спланировал. — Ну, что ты? Как можно? — Ладно, — смеется Серёжа, соглашаясь. Аккуратно отводя чужие ладони, с минуту не отнимая рук, он держит их в своих осторожно, но крепко. Дима смотрит ему в глаза, пытаясь понять: «Неужели это все? И никакой битой посуды?» Раньше ему все казалось, что, возможно, Серёжа не захочет вот так вот с ним. По-настоящему, по-взрослому. Что ему, быть может, нужно больше личного пространства. У Серёжи личного пространства было в Питере хоть завались. Насколько он полюбил этот город, насколько сроднился с ним, а иногда — чуть на стену не лез с тоски. Вот не было же раньше такого. Так раньше и вот этого всего не было. Поэтому он и от телефона своего почти не отрывается, пытается дотянуться-прикоснуться через бесконечные частоты радиоволн. — Скажи мне, — просит он, — ты это все серьезно? Что на этом этапе их отношений могло быть серьёзнее целенаправленно закинутой в карман куртки связки ключей, которая для него выступала скорее неким символом перехода на новый уровень, нежели Серёжиной непосредственной обязанности теперь жить с ним здесь, Дима не знает, но честно отвечает: — Очень серьезно. Серёжа тяжело как-то вздыхает и смотрит в глаза. Дима сначала даже немного напрягается (решили же все, разве нет?), пока не вспоминает, что они с вокзала сразу сюда примчали. Выходит, он, хитрый лис, тоже ждал этого разговора, и уже тогда знал, как именно ответит, а сейчас — стоит напротив, держит его ладони в своих и смущенно улыбается. Вот и гадай потом, отчего постоянно накатывает навязчивое желание распечатать его фото и таскать в бумажнике. Дима чувствует, как что-то щемяще-теплое только что едва осязаемо поднялось по позвонкам и раздвинуло ему ребра, пробравшись внутрь, засело там и стало надуваться, как шарик, грозясь перекрыть кислород. Еще немного, и эта нежность придушит его к чертям собачьим. Взгляд у Серёжи открытый, очень светлый и мягкий. — Я тогда к родителям сейчас? — Хорошо.***
Уже поздно вечером Дима получает сообщение: «Ложись спать, я утром приеду», и успевает переполошиться. «Все в порядке?», — спрашивает он. «Да, все хорошо, не переживай. Просто уже поздно. Завтра заодно что-то из вещей соберу», — путано, будто не закончив мысль, отвечает Серёжа. «И?» «И домой. Спокойной ночи». Дима не понимает. «Домой» — это...? А ближе к полудню следующего дня Серёжа отпирает дверь своими ключами.