Пока никто не знает

Сынмин был готов к гробовой тишине в машине. Всё время связь между ними строила его мама, которой сейчас не было, и, вероятно, отец даже не знал, что сказать. Чанбин только после уточнения отца, что давящий ремень безопасности на переднем сидении ему ни к чему сейчас, сел на заднее вместе с Сынмином. От больницы до дома было рукой подать, поэтому стоило настроиться на то, как вести себя наедине с Чанбином, но в голову не лезло ничего из этого. И если к тишине ещё можно было быть готовым, то вот от мыслей о произошедшем убежать не выходило. Он пытался сдержаться и сдержать поток мыслей и эмоций, которые точно выбьют его из колеи надолго — к гадалке не ходи. Все эти три дня, что он провёл в постели, практически не вставая, Чанбин кружил вокруг него, как ястреб вокруг своего дитя. Рычал даже на медсестёр, если Сынмин вдруг внезапно шикнет от боли при установке укола или новой капельницы. Казалось, он защитит теперь от всего и вся, поймёт, что облажался, и выдаст всё как на духу, когда они приедут домой. Посадит Сынмина перед собой и расскажет длинную и запутанную историю, в которой является ключевой фигурой издевательств, но… «Скажи, что ты тоже ничего не видел». Сухую кожу снова обожгла слеза, которую он постарался стереть незаметно, но, бросив взгляд в зеркало заднего вида, заметил настороженный и обеспокоенный взгляд отчима, пока машина стояла на светофоре. Чанбин же смотрел в своё окно. Каждый думал о своём. Сынмин же просто надеялся пережить этот день и не сдохнуть от разочарования. В себе, в Чанбине и в отчиме. — Вам нужно помочь? — спросил отчим, когда они оба вылезли из машины. Сынмин уже открывал калитку и с огромным нежеланием поворачиваться просто помотал головой. — Сынмини… — кажется, всё же придётся. Сынмин тяжело вздохнул и обернулся. — Не говори пока маме о случившемся, ладно? У неё много работы, я думаю, ей не стоит сейчас излишне волноваться за вас двоих. Я вернусь вечером. Если что-то нужно, просто позвоните. Если есть, что сказать — мы всё обсудим вместе. Сынмин только неопределённо кивнул и зашёл во двор, медленно направляясь к дому. Повязка сковывала не столь движения при ходьбе, сколько поступление воздуха, из-за чего при быстрой ходьбе сразу же становилось больно дышать, поэтому приходилось медлить. Чанбин же был на порядок более шустрым, и, скинув свои старые жёлтые кеды, ушёл разбирать пакет с продуктами, который вручил ему отец. Сынмин же двинулся наверх. — Давай помогу, — догнал его Чанбин за три ступеньки до конца, и Сынмин едва не упал в попытке отшатнуться. — Не трогай меня, — отпрянул Сынмин к перилам от него. Сердце снова гулко ухнуло, заставив дыхание участиться, что опять привело к боли, отчего он едва заметно согнулся. — Сынмин… — снова попытался протянуть к нему руку Чанбин, но Сынмин вжался в перила, избегая его прикосновений, словно ему протягивали раскалённый металл. Первая реакция заставила Сынмина самого испугаться происходящего, но быстро пришло осознание, что теперь Чанбин воспринимается им точно так же, как и вся та шайка. После того, как он защитил всех тех ублюдков руками Сынмина, он сам стал для него таким же. И исправить это было можно только одним способом, прибегнуть к которому Чанбин снова не сможет. — Что происходит, Сынмин?.. Сынмин чуть не задохнулся от возмущения, пролетая оставшиеся три ступени наверх, чтобы вырваться из западни и больше не ощущать себя загнанным в угол зверем. — Это ты меня спрашиваешь?! — взревел Сынмин, чувствуя, как последние ниточки терпения лопаются прямо сейчас. Сдержаться не вышло. — Ты? Меня?! Хён, это я у тебя должен спрашивать, какого чёрта происходит и произошло. Я понятия не имею, какой у тебя запас наглости, но, видимо, огромный, чтобы поступать так, как поступаешь ты со мной. И не только сегодня, а весь почти год с нашего знакомства. Я расскажу тебе, что происходит. У меня по твоей милости две металлические спицы, на которые как шашлык на шампур нанизаны осколки рёбер, доволен?! Сынмин прикрыл глаза, пытаясь совладать с внутренней истерикой, и вспомнил про купоны, которые лежали у него на столе. Молча ушел в комнату и, оторвав один, аккуратно вложил его в учебник, а остальные смял в руках, после чего вышел обратно. — Ничего не хочешь рассказать? Пока по желанию и пока я ещё добрый, — отрешённо произнёс Сынмин, застав Чанбина в дверях своей комнаты. Смешок Чанбина заставил едва не взреветь от ярости. — Пока ты добрый? Не пошёл бы ты со своими детскими ультиматумами? — выгнул бровь Чанбин в удивлении и скинул свой рюкзак на пол, продолжая криво ухмыляться, отчего ухмылка с каждой секундой стала всё больше походить на звериный оскал. Сынмин едва остановил себя от попытки накинуться на него и начистить морду прямо сейчас — просто кинул ему под ноги смятый листок с купонами, который невозможно было бы не опознать даже так — по позолоченным краям. Чанбин посмотрел на него и поднял взгляд на Сынмина. — Ты думаешь, ты один в этом доме такой бедный и несчастный, которого заставили переехать, оторвали от друзей и привычной школы? У кого, кроме зубрёжки и бейсбола, ничего нахрен не осталось?! — со злостью выпалил Чанбин, и его верхняя губа задрожала. Они оба были готовы накинуться друг на друга с кулаками, несмотря на травмы, но Сынмин даже не понимал, почему. Почему Чанбин так сильно зол на него? Что произошло? Где он провинился? И когда успел? — Ты думаешь, только тебе здесь тяжело? В школе, где у тебя есть друг, в доме, где у тебя есть любящая мать, тебе тяжело?! А ты спросил себя хоть раз, чёрт подери, каково мне в этом аду ежедневно? Без возможности сказать хоть кому-то, что я являюсь объектом буллинга целой компании за свои фиктивные отношения с Сынван, которая является девушкой моей сестры, которую отец выгнал из дома, узнав о её ориентации. Да, именно в ту чёртову ночь у моей матери не выдержало сердце. И иди ты нахрен, Ким Сынмин, со своими нравоучениями по поводу того, что я не слушаю своего отца, который стал мне омерзителен в одночасье, лишив меня всей семьи в один день. Иди. Нахрен. И да, по моей вине, говоришь? Не суй ты свой нос не в своё дело — ничего этого бы сейчас не было. Поэтому знаешь… Вини в этом всём себя. Сынмин ошибался, когда думал, что рухнуло между ними всё в тот момент в больнице. Увидев слёзы Чанбина, которые тот неустанно вытирал рукавом школьного пиджака, пока кричал на Сынмина от боли, злости и бессилия, он понял, что рухнуло между ними всё только сейчас. Когда Чанбин вывалил на него просто дичайший по своей тяжести груз с души. Они плакали оба. От бессилия, боли и желания хоть какой-то поддержки, которой не было. И действительно, собственные проблемы на фоне Чанбина блекли и казались надуманными. Больно было даже осознавать, что с ним произошло. А знать, каково это на самом деле… Сынмин прикрыл глаза и сдался во власть эмоций окончательно. Чанбин хлопнул дверью своей спальни, за которой тут же послышался грохот и звон ещё чего-то, что полетело с лёгкой руки, вероятно, на пол. Сынмин сжимался от каждого звука, стирая с щёк слёзы, и понимая, что как раньше уже не будет точно. С заботой, с ворчанием, с совместным сном. С «чертёнком»… Чанбин точно не простит, после того как Сынмин загнал его в угол и не дал даже шанса или времени. «Ты понятия не имеешь, как у нас в школе травят геев». «А ты имеешь, значит?» Закрыть лицо руками не помогло избежать реальности. Сынмин так бы и осел на пол, если бы боль в правом боку не отзывалась искрами из глаз. Чанбин был прав, когда говорил, что со своим повышенным чувством справедливости он превратит всё в хаос. Так и случилось. Сынмин просто влез и разрушил вообще всё что мог. — Ну и пошёл ты нахрен, неблагодарный хён! — выкрикнул Сынмин так, чтобы Чанбин точно его услышал, и закрыл и свою дверь, оставаясь в полном одиночестве. Он хотел всего лишь помочь. Он не мог оставаться в стороне, видя всё это. И да, его никто не просил. Они друг друга добили, вернувшись даже не на год назад, а уйдя на тысячу лет в минус без права сохраниться и отмотать эти несколько минут. Сынмин снова всё испортил. А Чанбин помог ему это сделать, не останавливая несущийся поезд негодования прямо на него. Он принял удар. И ответил тем же. Они были достойны друг друга, как Сынмин и говорил. Они были готовы защитить друг друга от любой внешней угрозы с той же страстью, с которой были готовы уничтожить друг друга сами. И это не могло кончиться ничем хорошим по определению. Они не разговаривали, даже когда сталкивались на кухне или в ванной, неловко делали что нужно и расходились в разные стороны. За завтраком и ужином теперь видеться было необязательно — отчим уезжал слишком рано и приезжал слишком поздно, оставляя им деньги на пропитание на тумбочке. Еду в доставке заказывал тот, кто раньше хотел есть. Второй не возражал просто потому, что лишний раз не хотелось вообще разговаривать друг с другом. Отчасти из-за чувства вины, отчасти из-за обиды. Так прошла почти неделя. В полубессонице, когда Сынмин прислушивался к каждому шороху за дверью своей комнаты, засыпал под утро, всю ночь проводя за чертежами в постели, потому что сидеть было больно. Он отказался от обезболивающих, так как решил, что справится, но боли всё ещё беспокоили, хотя тугую повязку он продолжал носить. Самой болезненной частью рутины оставался душ. Несмотря на то, что он практически не двигался и не занимался спортом, а вечером просто ополаскивался, рёбра болели ужасно. Сынмин один раз попытался помыть голову самостоятельно и чуть не взвыл от боли при подъёме рук. Второй раз очень долго оттягивал, пока голова не начала зудеть, и даже сдался — принял таблетку перед тем, как идти. Понял, что таблетка ещё не подействовала, Сынмин достаточно поздно, ощущая режущую боль сквозь лёгкие, намыливая попеременно плечи. Что ж, ничего не поделать. Придётся домываться, превозмогая её. Когда шторка резко одёрнулась, Сынмин чуть не упал, поскользнувшись в желании прикрыться, а потом увидел недовольный взгляд Чанбина. Очень недовольный. У них была одна ванна на двоих, и они никогда не закрывали дверь, если только не сидели на унитазе задницей — в любом другом случае по умолчанию в туалет, совмещённый с ванной, заходить было можно. — Вылезай. — Какого чёрта? — возмутился Сынмин. — Такого, что я устал слушать твои едва сдерживаемые стоны и шипения от боли. Вылезай, я сказал. — Чанбин кинул ему в руки полотенце, выключив воду. — Жду тебя внизу, в спальне родителей через минуту. Не спустишься — стащу силой. Ты меня знаешь. Чанбин рычал для вида. Скорее, разговаривал через губу, нежели пытался Сынмина запугать или снова поругаться. И, казалось, это выглядело как желание помириться? С чего бы так резко? Однако перечить не хотелось. Если Чанбин сам изъявил желание, шанс нельзя было упускать. У родителей в спальне была просторная душевая кабина без ванны, поэтому пластиковая табуретка, которую Чанбин притащил туда из кладовки, встала отлично. — Заползай давай, замёрзнешь ведь. В одном полотенце ходит по дому, сквозняки цепляет, — вздохнул Чанбин. Когда Сынмин сел к нему спиной и, сняв полотенце, откинул за стеклянную дверцу, оставшись в продуманно надетых боксерах, Чанбин засмеялся, скидывая треники и футболку. — Ты всегда принимаешь душ в трусах?.. — Знаешь, у меня в жизни ещё не было моментов, когда бы мне приходилось принимать его с кем-то в сознательном возрасте, поэтому не мог бы ты просто помочь молча и свалить, м?.. И зачем ты сам раздеваешься? — удивлённо спросил Сынмин, проследив за отправленной вслед за его полотенцем одеждой. Тот для приличия тоже остался в трусах. Видимо, чтобы Сынмина не смущать. — Не хочется скидывать в стирку чистую одежду, когда она промокнет. К тому же, я бы не отказался от такой же помощи… — Чанбин включил воду и, отрегулировав напор, направил струю сначала на плечо. — Не горячо? — Нормально. Они молчали, пока Чанбин намыливал ему спину, шею, и плечи. Сынмин старался не крутиться и сесть с прямой спиной, даже почти не шевелился, пока Чанбин не попросил его встать, чтобы намылить ноги. — Да я сам… — Прекрати, — осёк его Чанбин. — Я знаю, что это больно — нагибаться и поворачиваться. Просто дай мне помочь. — Прости, я… — встав с табурета, тихо произнёс Сынмин, пока Чанбин, сидя на кафеле, тёр мочалкой его ноги, поднимаясь от стоп к бёдрам. — Я не должен был… Эй, ты что творишь?! Сынмин обернулся на него, когда тот уже сделал пакость — пропихнул мыльную мочалку ему меж булок снизу и оставил там, довольно улыбаясь. Мести лучше не нашлось, как отобрать лейку и выкрутить кран с холодной водой, брызгаясь на визжащего как голая девка на морозе Чанбина, который пытался прикрыться руками и орал, что прикончит его. Прекратил пытку он быстро, когда Чанбин въехал спиной в стену и схватился за бок, видимо, от рикошета в рёбрах, — это уже было совершенно не смешно. Сынмин протянул Чанбину руки и помог встать, отдавая лейку. Заодно вытряхнул из трусов мочалку. Когда Чанбин вернулся к тому, чтобы помочь ему с мытьём головы, Сынмин уже успокоился и намыливал себя спереди. Больше они не разговаривали, пока домывались оба, казалось, каждый думая о своём. Сынмин боялся, что это просто взаимопомощь ввиду того, что никто больше не может им помочь, раз они сидят на больничном в пустом доме вдвоём. Боялся, что Чанбин не услышал его попыток извиниться, а чтобы сделать это повторно, снова надо будет собираться с силами. — О чём задумался? — спросил Чанбин, высушивая его волосы в комнате, сидя на кровати прямо перед зеркалом. Сынмин сидел на полу, скрестив ноги, и смотрел куда-то в пол. — Останешься сегодня со мной спать? — поднял на него виноватый взгляд Сынмин. Он, если честно, был готов к отказу. — Мы можем даже перенести гирлянду и повесить на изголовье, если хочешь, — подняв руку в нужную сторону, уточнил он. Руку перехватил Чанбин и, взяв за запястье, опустил ниже. — Тебе же больно — не делай так. — Уже нет — таблетка, кажется, подействовала. Ты не ответил на вопрос, хён, — запрокинул голову Сынмин в желании посмотреть на Чанбина прямо, а не через зеркало. — Если ты хочешь. Сейчас будем ложиться? — Я очень устал, — кивнул Сынмин. — Пришлось перелопатить кучу учебников за то время, что я не занимался. — Тогда бегом в постель. Я выключу везде свет и вернусь, ладно? Чанбин не соврал — вернулся очень быстро, скинув их полотенца в сушилку и закрыв везде двери. Сынмин лёг на левый бок, на котором спал всю неделю, Чанбин — тоже, обняв его со спины. — Хён… — М? — Сильно болит? Я видел, ты вообще не принимаешь лекарства. — Немного, а что? Сынмин задумался. Чанбин строил из себя крутого или всё-так и правда болело не очень сильно? — Врач сказал, у меня заживёт быстрее, чем у тебя, потому что у меня спицы… — Я знаю, чертёнок, — ласково потрепал его по влажным волосам Чанбин сзади. — Терпимо, правда. Не бери в голову. — Можно мне посмотреть?.. — обернулся Сынмин, смотря на него в темноте. — Разве ты что-то увидишь? — со смешком. — Ну смотри… Чанбин задрал до рёбер футболку и отогнул плотно навязанный слоями эластичный бинт, из-под которого на коже даже в темноте были видны кровоподтёки. Сынмину пришлось сползти по кровати ниже, чтобы рассмотреть их и коснуться тёплой кожи, дрогнувшей в этот момент совсем чуть-чуть под его пальцами, едва заметно. Сынмин, как заворожённый, смотрел на него вблизи, едва касаясь, а потом, сам того не осознавая, придвинулся ближе, касаясь кожи губами там, где, казалось, концентрировалась вся боль. Всего на секунду, позже вспыхивая и краснея как рак, понимая, что натворил, но всё равно улыбаясь так счастливо тому, что оставил Чанбина в замешательстве. — Хён, дыши… — ткнул его в щёку пальцем Сынмин и отвернулся, накрываясь одеялом. — Это что…? — Меня мама в детстве целовала, чтобы болело меньше. Вот я и подумал… — ухмыльнулся Сынмин, чувствуя разливающийся по щекам и шее жар. — Спокойной ночи, хён. — Ага, спокойной ночи, чертёнок…