Пока никто не знает

Чанбин ждал ответа. В его глазах в те секунды тоже промелькнул страх, но Сынмин абсолютно не знал, по какой причине. — Что было бы написано на этом купоне? — повторил Чанбин вопрос. Сынмин сжал крепко пальцами столешницу, не отводя взгляда, и едва слышно произнёс: — Близость. И всё. Чанбин даже не дал ему подумать о тех самых последствиях, потому что сразу навалился на него с поцелуем, и они оба едва не снесли со стола открытую коробку. Одна рука на поясе, вторая на затылке, и эти губы… Так приятно снова было почувствовать их вкус. Сынмин едва успел залезть на столешницу, чтобы Чанбин его не придавил, расположившись между его бёдер. Одежду буквально сдирали по частям, не сговариваясь, каждый сам с себя. Сначала рубашки, потом Сынмин футболку, а Чанбин майку. После решили, что стол не вариант, хотя Чанбин не спрашивал, а Сынмин не отвечал — его просто перенесли на руках на кровать. Не было никакого времени на мысли. Да и не хотелось. Чанбин даже в такой момент был внимателен и нежен. Казалось бы, спустя почти четыре года они снова оказались в одной постели. Получится ли? Он понятия не имел. Но хотелось верить, что да, особенно когда Чанбин стянул с него шорты с бельём и вернулся с поцелуями к его губам, после того как и сам разделся. Они смотрели друг на друга постоянно между поцелуями. Чанбин отстранялся, или отстранял Сынмин. Они смотрели друг на друга и не говорили ни слова, словно это могло разрушить между ними эту тонкую связь, этот момент единения. Сынмин держал его крепко за руку, когда Чанбин заполнял его собой. Снова без презерватива, зато в этот раз с обильным количеством смазки, поэтому боли никакой не было абсолютно. Чанбин посмотрел на него настороженно и с вопросом, и Сынмин сам потянулся за поцелуем, тем самым говоря, что всё в порядке. И действительно всё было в полном порядке. Сердце колотилось размеренно, хоть и гулко, а щеки горели от жара вместе с ушами, но Сынмин продолжал двигать бёдрами навстречу, чувствуя разливающееся по телу тепло. Он так и не сказал Чанбину «я люблю тебя», когда мог. Что-то не давало. Всегда не давало. Всегда находились обстоятельства, встававшие между ними как китайская стена. И никак не перейти через неё, если у тебя в рюкзаке только сланцы. — Что мы только что натворили… — всё ещё отвечая на поцелуи, произнёс Сынмин, когда они оба выдохлись и Чанбин даже встал за салфетками, что лежали у Сынмина в рюкзаке, чтобы вытереть сперму. Салфетки полетели на пол, а Чанбин вернулся к поцелуям вместе с мыслями Сынмина в его дурную голову. Слеза скатилась по виску на подушку хоть и довольно резко, но Чанбин заметил и провёл по дорожке пальцем, чтобы стереть влагу. — Лично я показал тебе, что всё ещё жду. — Но ты ведь не думаешь, что... Чанбин помотал головой. — Не думаю. Сейчас секс ничего не меняет, кроме того, что ты ему изменил. — Я и так сколько уже раз солгал ему обо всём, что касалось тебя. Брови Чанбина выгнулись в удивлении. — А он говорил, что ты всё ему доверяешь. — Ну я бы уж точно не сказал ему, что мы спали в одной постели тогда, — усмехнулся Сынмин. — А вот меня он вынудил сказать правду... Это плохо. Очень плохо. Как долго Чан знал, что Сынмин ему соврал? И почему не сказал раньше? Почему не закатил скандал? Почему в очередной раз не предложил оборвать все связи со старой компанией и переехать? Сунуть концы в воду, чтобы никто не нашёл, не узнал, не лез… У них с Чаном полная жопа. Если Чан всё ему прощал молча, значит, что-то не так. Молча прощал, повышал голос в страхе, приезжал ежедневно под окна в надежде, что Сынмин выйдет, потому что иначе… — Как много он знает?

***

Просыпаться вместе уже вошло в привычку за две недели. Вместе завтракать, прогуливаться по парку, расставаться на работу и учёбу, делиться фотографиями обедов и к вечеру снова оказываться вместе в одной постели. Но было одно маленькое «но». Феликс прекрасно знал, что Чан с ним ровно до того момента, пока Сынмин не вернётся домой. И тогда всё снова встанет на свои места. А пока можно было изредка скрипеть зубами на сообщения на экране телефона Чана, которые уходили словно в никуда. Никто их не читал, никто на них не отвечал. — Ты разве не видишь, что он тебя игнорирует и хочет отвязаться? — не выдержал Феликс, увидев, что Сынмин Чана заблокировал, а тот до сих пор продолжал проверять, нет ли сообщений. Лёжа в одной постели с Феликсом и обнимая его второй рукой. — Не начинай, умоляю, — выдохнул он, убирая телефон на пол возле кровати. Подобное желание отвязаться будило в Феликсе зверя. Зря он вообще эту тему поднял — знает же прекрасно, что ничего не добьётся, только поругаются. — Чан, это уже даже не смешно. Ваши отношения превратились — если вообще не были с самого начала — в полный фарс! — Замолчи, Ликс, — рыкнул Чан, бросив на него коротки предупреждающий взгляд. — Мы договаривались, что ты не будешь лезть в мои отношения с Сынмином, потому что тебя это никак не касается. О, ну да, конечно. Старая песня на новый лад. Тебя не касается, но ты подсоби там. — Ошибаешься, — нехотя выбрался из его объятий Феликс, собираясь пойти проветриться на балкон. — Ты сейчас тут, потому что твой ненаглядный Сынмин тебя бросил и уехал домой. Может быть, даже к своему Чанбин-хёну. Подхватил халат со стула и накинул на плечи, вытаскивая из кармана электронную сигарету. Чан так же продолжал лежать. — Я тебя последний раз предупреждаю: замолчи. — А то что? — с вызовом прищурился Феликс, собирая полы халата и подвязывая атласный пояс. — Соберёшься и свалишь? Мне, знаешь ли, не привыкать. Ты всегда уходишь. И всегда возвращаешься. Невелика потеря, — сквозь зубы. Надоело. Каждый раз одно и то же. Либо Чан наконец научится слушать, либо пора уже прекращать весь этот балаган, от которого никому не лучше. — В мои обязанности не входит быть твоими розовыми очками, когда ты постоянно делаешь мне больно. — А тебя никто не просил влюбляться! — тоже повысил голос Чан. И очень зря. — Уходи, — тихо и отрешённо произнёс Феликс, кивнув в сторону выхода. — Прямо сейчас. Я не хочу тебя видеть. И ушёл на балкон, надеясь, что, когда вернётся, и духу его не будет в квартире. Потому что стой Феликс вплотную к нему, он бы точно прописал за это, даже будучи сильно мельче по комплекции. Потому что его трясло от злости изнутри прямо сейчас. Четыре, мать его, года. И ни капли благодарности, не говоря уже ни о каких других чувствах.