Вечные

скелет. Тридцать семь лет назад у Скелета была семья. Красавица жена, сынишка, мечтавший стать летчиком, и большой чёрный пес по кличке Боб. Каждую субботу они все вместе выбирались в лес, стелили на одной и той же поляне клетчатый плед и ели бутерброды. Вкусные такие, с колбасой. У его жены волосы были светлые, по-летнему пшеничные и мягкие. Кажется. Он-то помнит их уже смутно, как и самолеты на радиоуправлении, и воздушных змеев, застрявших в кронах деревьев. Все это было с ним в другой жизни, когда у дома была аккуратно подстриженная лужайка, доброжелательные соседи и молочник приходил каждое утро. Есть у людей одно особое свойство – они постоянно забывают запирать двери. Скелет танцует. По крышкам протрухших гробов, по склепам и по заросшим анемонами могилам. На такие давно никто не приходит: все умерли и зарыты рядом. Или забыты. Как когда никто не возвращается, чтобы принести сладостей, никто не рассказывает, как прошел день, не проливается морскими каплями из глаз на землю и не обещает не забывать. Скелет танцует, и ему на секунду кажется, что он снова жив. Его новый дом на старом, оставленном живыми, кладбище слишком далеко от центрального входа. Все заросло травой, стирая последние тропинки и надписи на деревянном кресте. Люди приходят и уходят, а калитка за ними болтается на не смазанных петлях и ржаво скрипит. Скелету весело. И он бы смеялся, правда смеялся, если бы помнил как. И если бы еще было чем. Но все, что осталось – гремящие, пожелтевшие кости, лоскуты черного, дороже, чем он носил бы при жизни, костюма и обручальное кольцо, на простой красной нитке болтающееся на запястье. В хорошие дни, когда сюда заглядывают помянуть (кого-то другого) очередного мертвеца, Скелет особенно радостен. Он вылезает из своей прогнившей кровати, одалживает у соседки-Невесты длинную фату и прячется в кустах. Незваные гости плачут и, иногда, когда никого нет рядом, тяжелым взглядом прожигают гранитную плиту и с придыханием шепчут что-то вроде «Гори в аду, сука». Скелет всегда поблизости. Слышит, видит, запоминает. Порой он думает, а что говорили на его похоронах? Скелет танцует и в этом танце – все. Все что он не смог сказать при жизни и никогда не скажет в посмертии. Потому что мертвые не рассказывают сказок. Потому что мертвым место где-то за чертой, откуда уже нельзя докричаться на этот свет. Потому что мертвые не имеют права на последнее слово. Таковы правила. Мертвые уходят на свет и там, может, находят покой. Скелет на свет не ушел. Скелет света не увидел. Скелет будет вечно танцевать по стылому кладбищу, забытым могилам и лживых историях тех, кто у них стоит. А еще смеяться. Беззвучно и отчаянно. Для живых этот смех – шелест листьев и скрежет ломающихся под ногами веток. Завывающий вдали ветер, срывающий черные шали, и неуловимый перезвон призрачных флейт. Тридцать семь лет назад у Скелета была семья. Красавица жена, сынишка, мечтавший стать летчиком, и большой чёрный пес по кличке Боб. Каждую субботу они все вместе выбирались в лес, стелили на одной и той же поляне клетчатый плед и ели бутерброды. Вкусные такие, с колбасой. Скелет вспоминает это сейчас – и не может поверить. Прошло всего-то тридцать семь лет, а вместо субботних пикников у него – железная ограда кладбища, за которую не пройти. Вы знаете для чего некоторые могилы обносят железными бортиками? Лучше вам и не знать. И не заходить за ограду после захода солнца. Красавица жена осталась после похорон еще на несколько часов. Плакала, сидела на коленях, обтянутых черными капронами, на земле и пальцами сжимала несколько бордовых роз. А еще шептала, шептала, шептала. Кровь стекала с ладоней и впитывалась в сам воздух, разлетаясь по нему ароматными полосами. Скелет не помнит, что говорили на его похоронах, но тогда он осознал себя впервые. Он спросил её: «Дорогая, как я умер?» Она закричала и упала назад, пытаясь отползти подальше. В спину упиралась незакрытая металлическая калитка. И Скелет принялся танцевать. Каждую субботу в лесу они с семьей стелили клетчатый плед и ели вкусные бутерброды с колбасой. С красавицей женой, сынишкой-летчиком и псом Бобом. Только жена его выглядела по-другому. У нее когда-то были светлые волосы, по-летнему пшеничные, и добрая улыбка, покрытая красным. У нее были нежные пальцы, раздирающие плоть незваных гостей на части, и такие же, как у него, пожелтевшие кости. А сынишка умер в бомбардировке где-то в сороковых. Взорвался вместе с самолетом. Это было тридцать семь лет назад. В могиле он лежит вдвое дольше. Танцует столько же. Просто красавица жена на похоронах забыла закрыть железную калитку и не успела помолиться своему богу прежде, чем тоже стала Скелетом. Мясо у нее было совсем не похожее на колбасу. «Дорогая, как я умер?» – спрашивает он. Женщина – не его жена. Она не знает ответа. Только держится за серебряный крестик и не понимает ни слова. Мертвецы не разговаривают. А она тоже не догадывается захлопнуть калитку. п о п а л а с ь Тридцать семь лет назад у Скелета была семья. Красавица жена, сынишка, мечтавший стать летчиком, и большой чёрный пес по кличке Боб. Каждую субботу они все вместе выбирались в лес, стелили на одной и той же поляне клетчатый плед и ели бутерброды. Вкусные такие, с колбасой. Сейчас семья у Скелета тоже есть. Все та же жена красавица с красными от чужой крови и плоти губами, все тот же сынишка, мертвый летчик, обгоревший до костей, и пес по кличке Боб, не пустивший их к свету. Адским гончим так положено – не пускать на тот свет тех, кто на человека больше не похож. Каждую субботу они все вместе выбираются в лес, стелят клетчатый плед и едят бутерброды. Не то чтобы они были заняты в другой день, но именно по субботам на кладбище приходят скорбящие. И некоторые из них забывают закрыть калитку. Отныне они будут навечно вместе. Ждать новых гостей. Есть бутерброды. Вы только приходите – двери открыты всегда.