Чума, чудеса и чудовища

У этого театра нет афиш, нет программы и нет зрителей. Говорят, здание, в котором он находится, каждую ночь встряхивается, потягивается, разминая затёкшие ставни, а затем вырывает свой фасад из земли и шагает корнями и деревянными балками дальше, в другой город, или, может быть, на другой континент. Потому-то каждый раз постановка играется на новом месте и на новый лад. Как театр уходит из одного города и появляется в другом, никто не видел. Вот так стоишь посреди площади, тысячу раз хоженой-перехоженой вдоль и поперёк, моргаешь — и на тебе, театр уже здесь, стоит как влитой. И хоть афиши на нём не висит, и зазывалы рядом не наблюдается, а всё-таки определяешь безошибочно: да, это театр. Иные, увидев его, вздрогнут, будто от холода, и двинутся себе дальше, по своим очень важным делам. Но есть и такие, что задержатся, присмотрятся и зайдут внутрь. Их встречает не то импресарио, не то и сам режиссёр. Он стоит на сцене, кутаясь в свет софитов, опираясь на свою извечную трость. В театре темно и нет зрительских кресел. Это понимаешь сразу, как только заходишь, потому что от двери к сцене ведёт дорога из горящих свечей. И ты начинаешь идти вдоль неё, а перед самой сценой нерешительно замираешь и топчешься. Человек с тростью фыркает и небрежным жестом приглашает тебя поднятся. Вид у него при этом такой, будто ты в сотый раз забываешь свою реплику, и ему в сотый же раз приходится тебе её напоминать. Ты подчиняешься, почему-то чувствуя себя виноватым. И вот ты уже на сцене, и свет софитов отрезает тебя от остального мира. Точнее, не так — есть только ты, ты стоишь в центре яркого пятна, а за его пределами мир исчез. Кончился. Был, да весь вышел — а может, его и не было никогда. Этот, с тростью, отпускает ещё несколько колкостей, а затем предлагает тебе закончить, наконец, ломать комедию — у них-де, вообще-то, трагическая постановка. Ты всё ещё не до конца понимаешь, что делаешь, но на всякий случай киваешь. За спиной падает тяжёлый бархатный занавес, а когда ты резко оборачиваешься, он открывается. И вот ты уже внутри вагона-теплушки, окруженный деревянными гробами. День первый.